Е.  С.  КУЛАГА

                                            

                  

 

 

 

                 

          

 

СМЫСЛ ЖИЗНИ

 

Историко-документальный роман

в двух  книгах

 

Книга первая

 

ЗНАКОМСТВО И РАССТАВАНИЕ

 

 

        

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                

Москва  2005

ББК 63.3-8

        Кул90

 

 

Кул90

Кулага Е. С. Смысл жизни: В 2 кн. — М.: Воздушный транспорт, 2005. — Кн. 1; 552 с.

     ISBN 5-88821-058-7

 

Книга посвящена описанию жизни трех человек, начиная с довоенного времени и заканчивая третьим тысячелетием. Старший из них, Борис, войну встретил, находясь в  пограничном дозоре на западной границе, средний, Саша, был тогда курсантом артиллерийской спецшколы, а самый младший, Виктор,  еще  учился в школе.

В год окончания войны они встретились, поступив  в Харьковский авиационный институт, где и стали друзьями. После третьего курса они расстались. Борис ушел в школу разведчиков и  после ее окончания находился в течение 30 лет  в США в качестве резидента нашей авиаракетной разведки. Саша проработал все это время в  ядерном центре Арзамас-16, а Виктор работал в ракетно-космической фирме Мясищева — Челомея в Москве на Филях.

В начале 80-х годов они вновь встречаются.  К перестроечному времени Борис, возвратившись из США, находился на большевистских позициях, Саша стал демократом, а Виктор занял центристскую позицию, оставаясь неортодоксальным коммунистом. К думским выборам 2003 года остались только Саша и Виктор, общеполитические взгляды которых во многом выровнялись.

В книге приводится ряд малоизвестных фактов из истории Великой Отечественной войны, а также из области авиакосмической, ракетной и ядерной техники. В процессе постперестроечных и пореформенных дискуссий между друзьями проводится критический анализ советского периода и реформенного времени за последние 15 лет, а также анализируются некоторые положения марксизма и социалистической теории.

Все приведенные факты в книге в основном реальные, а встречающиеся фамилии подлинные, за исключением  героев книги, образы которых являются собирательными. В формировании их образов автор использовал, с личной оценкой, отдельные эпизоды жизни некоторых  своих близких друзей.

Автор, Кулага Евгений Сергеевич, заслуженный конструктор России, доктор технических наук, ветеран космонавтики России,  работает на фирме в Филях.

 

ISBN 5-88821-058-7                                                                        ББК 63.3-8

Ó «Воздушный транспорт», 2005

Ó Кулага Е. С., 2005  


 

 

 

 

 

САША ПЕРЕД ВОЙНОЙ

Артиллерийская спецшкола № 14 в Харькове выстроилась в торжественном по­строении в честь очередного юбилея чкаловского перелета через Северный по­люс в США. Начальник школы полковник Касвинов закончил поздравительную речь в честь этого знаменательного события и выразил надежду, что слушатели  спецшколы явятся достойными продолжателями героических дел наших сталинских соколов, будут надежно служить нашей Родине и с достоинством пронесут знамя их школы при прохождении дальнейшей воинской службы. Страна жила напряженной предвоенной жизнью, под постоянной опасностью на­двигающейся войны. Вторая мировая война, развязанная Гитлером, набирала обороты. Уже пала Польша. В стране поддерживался высокий патриоти­ческий дух всеми средствами массовой пропаганды, широко ведущейся среди населения. Подобное торжественное построение было одним из таких организаци­онных мероприятий, которые использовались в этом направлении. И неважно, что артиллеристы не авиаторы, важен был повод.

Слушатель школы Саша Карпов стоял в крайнем левом ряду и рассеянно слу­шал. Мысленно он был уже дома, где его ждал вкусный обед, приготовленный забот­ливой матерью. Высокий рост и статная фигура определили ему это место. Саша был принят в восьмой, самый младший класс после окончания седьмого клас­са обычной школы. Поступить в спецшколу было далеко не просто из-за большо­го конкурса, поэтому пришлось пройти с большим трудом отборочную комиссию. Учитывались оценки средней школы, физическая подготовка, увлечение спортом, внешний вид и общеобразовательный уровень в целом. Саша увлекался боксом и футболом. Это, наряду с другими данными, помогло ему при поступлении.

Перед войной в крупных городах страны были созданы артиллерийские и авиационные спецшколы для подготовки юношей в военные училища. Наряду с общеобразовательными дисциплинами средней школы им препо­давали  военные дисциплины и в первую очередь уставы, такие, как уставы строевой и гарнизонной службы. Все ребята были одеты в военную форму, шившуюся по фигуре на заказ, включая и парадный белый китель с синими брюками на выпуск с крас­ным кантом по бокам. Шинели шили из хорошего сукна. Ре­мень также был командирский с большой звездой на пряжке. На черных петлицах красовалась эмблема в виде двух перекрещивающихся пушек. В каждом взводе, представлявшем собой обычный класс, был командир взвода из числа преподавателей. В Сашином взводе командиром был преподаватель истории, лейтенант с двумя кубиками в петлицах. Саша был сразу же назначен помощником командира взвода за успеваемость, статную фигуру, зычный голос и умение хорошо петь не только в строю. Поэтому у него в петлице появился один треуго­льник. Батарея — это несколько взводов, обычно шесть, одних и тех же классов. Третья батарея — восьмые классы, вторая батарея — девятые классы, первая — десятые классы, а вся школа — дивизион. Командир батареи был в чине майора, а старшина батареи назначался из числа учащихся. При его отсутствии Саша ча­сто его подменял. Так что жизнь в школе была построена на военный лад, нес­мотря на то, что эти спецшколы находились в системе Наркомпроса, а не в воен­ном ведомстве. Ребят приучали к армии со школьной скамьи.

В школе было два первых поста, у которых круглосуточно школьники несли де­журство. Первый был, естественно, у знамени школы, а второй у семидесятишестимиллиметровой пушки, стоявшей во дворе школы. Накануне Саша отстоял ночной караул возле пушки и после торжественного построения собрался домой. По­этому у него и мысли на построении были направлены на вкусный мамин обед. Выйдя из школы, Саша подбежал к трамваю и на ходу вскочил на подножку.   Они жили в заводском районе, и толпа ехавших на работу уже схлынула. В трамвае было достаточно свободно и на «колбасе» сзади вагона ребятни не было. Обычно вагон трамвая набивается полностью, включая и «колбасу», а на подножках с незакрывающимися дверями постоянно висели люди, словно ягоды на виноградной кисти. Никем не толкаемый, Саша спокойно отдавался своим мыслям и строил пла­ны на сегодняшний день. Так же, как и сел на ходу, он спрыгнул напротив своего дома, не ожидая остановки. К их дому колхозники привозили на машине молоко в бидонах, надоенное в это же утро. За ним всегда толпился народ, несмотря на то, что оно было неско­лько дороже, чем в магазинах. Ведь это было парное молоко прямо из-под коровы. В очереди стояло несколько женщин из их дома и они странно задержали свои взгляды на Саше, чего он не замечал раньше. Осмотрев себя и ничего не найдя неряшливого в своей форме, он весело направился к входной двери в дом.

Саша не стал звонить, поскольку родители были на работе, а младший брат в школе. Он открыл дверь своим ключом и, войдя в квартиру, остолбенел. В кварти­ре все было перевернуто вверх дном. Первое, что пришло на ум, — обокрали! Он зычно крикнул:

— Есть кто в доме?

Из глубины квартиры донесся слабый и протяжный голосок брата: 

— Я-я-я!

Саша опрометью бросился к нему с градом вопросов:

— Что случилось, почему не в школе, где родители? — Саша не понимал, что произошло, видя эту ужасную картину. Увидав Сашу, брат расплакался и сквозь слезы выдавил:

— Ночью маму увезли, — и опять залился слезами. Саша понял — мать арестовали!

В их доме жили в основном партийные работники, и это был третий случай аре­ста партийцев в их доме. Его мать, Татьяна Сергеевна, старый партийный работник, член партии с 1919 года, была секретарем парторганизации городского управле­ния «Хаторг». Это была принципиальная женщина, идеологически подкованная, вер­ная делу партии и твердо отстаивавшая справедливость и дело партии. Именно она ув­лекла отца в партию, еще до того, как он ушел в Красную Армию. И вдруг она враг народа.  Для Саши это был как удар грома среди ясного неба. Он был поражен тем, что его мать оказалась на самом деле врагом народа. Он, как и миллионы наших людей, воспитывался в школе, на работе и в быту под воздействием широкой про­паганды светлых идей коммунизма и верности партии, ведущей наш народ по пути социализма под мудрым руководством любимого вождя товарища Сталина. Эта вера была во многом искренней у большинства простых людей и помогала им героически трудиться, преобразовывая свою страну. Мать Саши не была исключением. Более того. Она была глубоко убежденной боль­шевичкой,  беспредельно преданной делу революции. Таких было миллионы в нашей стране. Она даже своего старшего сына назвала в честь старшего брата Ленина, а младшего назвала Владилен. В те годы революционного энтузиазма и благород­нейших устремлений по преобразованию страны в среде передовой интеллигенции было модно новаторское словосочетание типа «Викжель», которое никто не пони­мал, но многие предполагали, что это как-то относится к железной дороге. Именно это словесное новотворчество служило тогда, да и потом, одним из объектов зу­боскальства и глумления над многими существовавшими недостатками того времени. А Владилен — это сочетание первых слогов от Владимира Ильича Ленина. Было и более сокращенное — Вилен. Эти имена остались как память тому тяжелому и героичес­кому прошлому времени, прожитому нашей страной.

Саша стоял в квартире ошарашенный и долго не мог прийти в себя. С трудом он собрался попросить рассказать брата, как все происходило. Владилен сквозь слезы начал рассказывать. Ночью вдруг сильно постучали, а мама почему-то долго не открывала. Наконец мать открыла, и в дверь буквально ворвался молодой лейтенант, а за ним вошли еще трое в штатском и дворник. Лейтенант, ни слова не говоря, грубо ткнул бумажку матери, которая ничего не могла в ней прочесть без очков. Тогда он бросил: «Собирайтесь, вы арестованы!» Своим людям, не оборачиваясь: «Начинайте!» Отец попросил прочесть бумажку, но лейтенант, оттолкнув его бросил:

—  Это вас не касается, полковник, может, до поры до времени не касается.

И не то­варищ полковник, а грубо, просто неуважительно — полковник! Их отец был воен­ным строителем и находился в запасе, работая в одной крупной строительной ор­ганизации в городе, но не посмел одернуть и поставить на место этого зарвавше­гося лейтенанта. Именно таких беспринципных и грубых карьеристов и набирали, очевидно, для такой работы. Отец это прекрасно понимал и отошел в сторону. Трое других начали обыск в квартире. Это был не обыск. Это было наглое разбрасывание вещей в доме. Надолго остановились у большого шкафа, битком заби­того книгами. Они пересмотрели почти все из них, а несколько штук отобрал  лейтенант и потом унес с собой. Когда мать собрала кое-что в узелок, лейтенант за плечо вытолкал ее в коридор, не дав даже попрощаться ни с отцом, ни с сыном. Как только рассвело, отец тут же ушел, сказав, что он попытается    что-­либо  узнать, и до сих  пор его  нет. В городе у него было много знакомых среди военных, в том числе и начальник Сашиной школы.

Саша с горечью слушал рассказ брата и понимал, что они стали детьми врага народа. Возникал вопрос: что теперь будет с ними, с отцом, матерью? Все было впереди. Теперь он понял, почему на него пристально смотрели жиль­цы. О том, кого забирали из их дома, жильцы узнавали сразу же по на­личию у подъездов «черного ворона».  Отношение к семьям арестованных у людей было различное, так же как и к самим фактам арестов. Арестовывали в общем небо­льшое число людей и, как правило, из среды партийцев, интеллигенции и руководи­телей. Простых людей эти аресты практически не касались в эти злополучные и трагические 37—38-е годы. Поэтому люди относились к арестам, как стадо мирно пасущихся антилоп к нападениям бредущих рядом хищников. Хищник всех не съест,  меня это может не коснуться. Это было страшное чув­ство неотвратимости среди одних и безразличного спокойствия среди других.

Отношения к семьям арестованных на бытовом уровне редко у кого складывались как к врагам народа, и они не подвергались остракизму, этого нельзя было сказать об отношениях на служебном уровне. Там действовало четкое правило отгораживания от людей, у которых были арестованные в семье. Случались, конечно, исключения, но они определялись, как правило, наличием преж­них дружественных отношений руководителей с арестованными. Но и в этих случаях от таких людей требовалось немалое мужество. Размышляя, Саша предложил Владилену навести порядок в квартире. На это занятие ушла почти вся первая половина дня. Укладывая книги в шкаф, Саша отметил, что среди унесенных  лейтенантом книг оказались «Шагреневая кожа» и «Тропы владык», которые Саша недавно читал. Они искали, очевидно, антисоветскую лите­ратуру. Но эти книги никак не относились к таковой и были унесены лейтенантом в качестве «контрибуции» в личное пользование. Таким образом он мог набрать себе приличную библиотеку при других арестах.

К середине дня, наведя порядок в доме, ребята почувствовали, что голодны. Готовить ничего не нужно было. Необходимо было только разогреть то, что приготовила накануне мать, так и не сумевшая накормить своего старшего сына. Горек был у детей обед. Ели молча, думая каждый о своем. К вечеру пришел отец. Дети начали было расспрашивать о матери, но, увидев его лицо, умолкли. Это был уже совсем другой чело­век, по сравнению с тем, которого они знали раньше. Лицо осунулось, почернело, глаза глубоко запали и в них не было того огонька,  каким он всегда встречал детей, приходя домой. На голове значительно прибавилось седин. Он только сказал, что ему ничего не удалось выяснить, и, отказавшись от ужина, ушел в свою комна­ту и больше не появлялся в этот вечер. Дети остались в своей комнате. Тяжелые, совсем не детские мысли роились в голове у Саши. Завтра идти в шко­лу. Что он скажет ребятам, а главное, директору школы? Говорить о матери или не говорить? После раздумий он решил все рассказать директору — будь что будет! Выгонят из школы, так выгонят. Чему быть, того не миновать. Ребятам он ничего го­ворить не будет.

На следующий день Касвинов, выслушав рассказ Саши о ночном событии у них и о попытках отца что-либо выяснить о матери, только протянул: 

— Мда-а-а-а, — и надолго задумался. Прервав, наконец, молчание он, положив руку на плечо Саши, тихо сказал:

— Вот что, сынок, ты крепись,  как бы тебе ни было тяжело, ты продолжай ходить в школу и занимайся, как и занимался. Ребятам пока ничего не говори. Отцу передай, что я тоже попробую что-либо узнать о  матери. Крепись, сынок!

От таких теплых слов и сердечного участия командира в его горе у Саши навернулись слезы, но он сдер­жался и не расплакался. Он никак не ожидал такого оборота дела и готовился к худшему. Это его ободрило и доставило хотя бы какое-то облегчение за это горь­кое время. Касвинов оказался как раз тем человеком, у которого совесть и добро­порядочность еще сохранились, и такие люди вставали на путь соучастия в судьбе тех, кто подвергался репрессиям, и тех, кто от них страдал.

Через некоторое время Касвинов, вызвав к себе Сашу, сообщил, что мать находит­ся в тюрьме на Холодной горе. Пускай отец попробует обратиться туда с просьбой о разрешении свиданий.

Отец долго обивал пороги тюрьмы, пока получил разреше­ние на свидание. С детьми свидание не разрешили. На первом свидании отец уви­дел мать совсем разбитой и осунувшейся, с большими темными впадинами под глазами. Видно, что это были не следы побоев, а результат большого нервного пе­ренапряжения. Разговаривали в основном о детях и о том, как они втроем теперь живут. О себе мать ничего не говорила, да отец и не расспрашивал. Их обоих предупредили, о чем можно говорить. Отец детям не сказал, как стала выглядеть их мать, чтобы не расстраивать лишний раз, но они и так все понимали. Ведь они были уже не маленькими.

Мать часто вызывали на допросы к следователю, который вел себя весьма кор­ректно, но достаточно сухо и жестко. Ей предъявлялось обвинение в поддержке врага народа, арестованного троцкиста Корецкого. Никакие доводы, что она нахо­дилась в постоянном противостоянии с ним,  не имели воздействия на следовате­ля. Из бесчисленных повторений почти одних и тех же вопросов она поняла, что все обвинение ее строится на клевете Корецкого. Она долго добивалась очной ставки с ним. Когда, наконец, следователь устроил ей очную ставку, мать вышла из себя, потеряла контроль над собой и стала обзывать его всякими словами. Следователь прекратил эту встречу, так ничего толком и не получив от нее. После последующих очных ставок, проходивших уже в более спокойной обстано­вке, следователь на допросах стал более приветливо относиться к матери, а однажды, улыбаясь, как бы мимолетом сказал, что скоро для нее все это кончится. Для матери наступили тревожные дни. Одолевали думы: в какую сторону все кончится — ее выпустят или расстреляют. В это время разрешили более частые свидания и передачи. Обратно отец заби­рал ее белье и стирал дома, относя ей затем чистое. Однажды они нашли зашитую в полу халата записку. Мать писала: «Верь мне, я не враг народа. Меня оклеветал Корецкий. Береги детей». Какая это была радость для них всех — получить такую за­писку от матери. Саша только после этого окончательно убедился, что мать не враг народа. До этого он еще как-то сомневался. Он был благовоспитанным комсо­мольцем и жил по тем нормам и убеждениям, которые царили тогда в обществе. В этом его убедили слова матери, с которых она начала записку. Для нее важнее была ее честь и преданность делу партии, а потом уже забота о детях. Иногда, во время свидания с отцом, она его просила, чтобы по воскресеньям в оп­ределенное время дети подходили к тюрьме, и она им помашет платочком из заго­роженного окна. Они хотя и не видели матери при этом, но знали, что это она стоит там за загороженным окном и машет им. От этого им становилось теплее, и они чувствовали, что повстречались с матерью.

Спустя год и четыре месяца после ареста матери отцу позвонили и сообщили, что его жену освобождают и он может ее встретить. Не зная, когда ее выпустят, они втроем простояли почти весь день у ворот тюрьмы. Ближе к вечеру появилась мать. Какое-то мгновение они стояли друг против друга, потом мать бросилась в объятья отца, а дети крепко прижались к матери, обхватив ее руками. Они так дол­го стояли, не проронив ни звука. Затем, расцеловавшись, двинулись домой, где их ждал целый день праздничный обед, так любовно приготовленный всеми троими.

В то горькое время многих освобождали перед войной. Высокопоставленных людей, которых арестовывали по спискам высоких органов, также  по спискам и выпускали. Перед войной выпустили многих военных, таких, как Рокоссовский, Мерец­ков, вице-адмирал Холостяков, и многих других видных деятелей. Тех, кого арестовывали на основании решений местных властей, как правило, по доносам, выпускали также на основании решений этих властей. Но отношение к освобож­денным было принципиально разное. Видные деятели занимали прежние руководящие посты, и к ним ярлык «враг народа» не относился. Более того, по отно­шению к некоторым из них после освобождения Сталин, при личной встрече, позво­лял цинично шутить: «Нашел время, когда сидеть!» И это тогда, когда многие спис­ки на аресты таких деятелей он подписывал сам. К тем, кто арестовывался и выпускался по решению местных властей, отношение было иное. На бытовом уровне человеческие отношения восстанавливались прежние. А вот по службе дело протекало совсем по-иному. Как правило, освобожденные, за­нимавшие до ареста высокие посты, на прежнее место работы не возвращались. Их старались держать подальше от  высокого начальства по двум причинам. Во-первых, чтобы они не мозолили глаза и не напоминали своим присутствием о той неспра­ведливости, которая была учинена ими по отношению к освобожденным. А во-вторых, мало ли что может случиться в будущем. Ведь судимости с таких освобожденных, как правило, не снимали. Если у освобожденных были друзья среди высокого местного начальства, то их судьба уже могла протекать по более мягкому сценарию. У матери высоких друзей в городе было мало, да она никогда и не стала бы к ним обращаться. Она устроилась заведующей детским садом и была весьма дово­льна этим, так же как и все в семье. Пройдя горнило арестантской судьбы и много­го наглядевшись в застенках НКВД, она не утратила веры в партию и ее дела. Она поняла, что в низах всплыло очень много карьеристов и всяких других негодяев, которые использовали развязанную в стране охоту за врагами народа в своих ко­рыстных целях, в то время как страна жила напряженной трудовой жизнью.

В семье мать почти ничего не рассказывала о том, что с ней происходило в тюрьме. С освобожденных брали подписку о том, что разглашать эти сведения кате­горически запрещается. Как-то она сказала детям, что за каждый взмах платком, когда они приходили, она получала сутки карцера. Очень тепло отзывалась о своей сокамернице. Это была видная артистка театра Русской драмы, весьма красивая и начитанная. У нее был хороший голос, и она как-то напела очень приятную, с бо­льшим подтекстом песню об индийском радже и его рабе. Мать запомнила эту песню, вот  главный ее смысл. Раб тайно, про себя любил жену раджи. Однажды, развлекаясь, раджа подозвал к себе раба и сказал: «Ту, которую сильней в мире любишь, ты убей. Я те­бе сказал, я так приказал. Слово закон, или будешь ты казнен». И дальше: «Вот идет немой и бледный раб, чью-то голову бросает он, и глядит раджа, на нее дро­жа, в ней черты знакомые видны — он узнал лицо своей жены! Верность слепа, прими же дар раба!»  Очевидно, в последней фразе заключен весь подтекст этой песни, весьма созвучный делам того времени, да и не только того времени.

 Занятия в школе шли своим чередом. Касвинов сам узнал, что мать Саши освобо­дили, и, встретив его во дворе, тепло поздравил с этим событием, не преминув от­метить:

— Видишь, вот и кончились все ваши страдания.

В школе преподавали, помимо упоминавшихся уставов, такие военные дисциплины, как тактика, материальная часть пушек, гаубиц и мортир. Для занятий были оборудованы специальные классы, в одном из которых стоял макет полигона с буссолью, стереотрубой и даже имити­ровалось попадание снарядов при учебной стрельбе на этом полигоне. Ребят все­сторонне готовили к командирской военной службе. При этом не забывали о строевой, физической и нравственной сторонах воспитания. Почти организованно посе­щали детскую библиотеку имени Короленко. Там спецшкольники-артиллеристы, как правило, часто встречались со своими коллегами из авиационной спецшколы. В биб­лиотеке к ним присоединялись находившиеся там девочки, и на этой почве между артиллеристами и авиаторами шли словесные публичные дуэли перед девочками. Артиллеристов авиационники называли  «пушкарями», а в ответ от артиллеристов получали «вен­тиляторщиков». В объем нравственного воспитания входило преподавание бальных танцев с овладением основных правил этикета. Учитель танцев был француз, плохо говоривший по-русски. Он выстраивал ребят парами, и они под его руководством разучи­вали падеспань, падеграсс, русский бальный, краковяк, польку- птичку,  польку­-бабочку. На вечера, которые периодически устраивались, приглашали девочек из балетного училища. Все тот же француз выстраивал мальчиков и девочек парами и открывал танцы. Ребята скользили и плавно кружили по шикарному паркетному по­лу большого зала, и это доставляло громадное удовольствие и танцующим, и  наблюдавшим. Здесь, конечно, «вентиляторщиков» не было и обостренных ситуаций не возникало. Летом школа всем составом выезжала на два месяца в лагеря под Чугуевом. Это было прекрасное время, несмотря на то, что дисциплина в лагере поддерживалась прежняя. Зато чудесная природа и свежий воздух доставляли ребятам громадное наслаждение. По ночам их часто поднимали по «тревоге», и они выскакивали из па­латок, кто как успев одеться, на выполнение «боевого задания». В общем, шла нор­мальная лагерная жизнь настоящей воинской части. Ребята возвращались загоре­лыми, окрепшими и здоровыми.

После освобождения матери в семье восстановилась размеренная и спокойная жизнь, какой была и прежде. В апреле 1941 года она вновь была нарушена, но уже по причине отца. Его не арестовали, а призвали в кадры Красной Армии как военного строителя и направили на строительство оборонных сооружений на ле­вом берегу Днепра. Этот призыв для отца был весьма неожиданным, а тем более неожиданным явилось строительство оборонительных сооружений на левом берегу Днепра, глубоко в тылу от нашей западной границы. Полковник Карпов этого никак не мог понять. Это в корне не соответствовало той военной доктрине, которая испо­ведалась высшим руководством страны и под воздействием которой жила армия. В стране насаждалось бахвальствующее, воинствующее настроение и утверждение того, что Красная Армия будет воевать на территории противника и разобьет любого врага. А вот, оказывается, начинается строительство оборонительных сооруже­ний глубоко в тылу, за Днепром. К чему бы это было? Карпов не находил ответа.

К 1941 году вдоль советской западной границы Гитлер сконцентрировал более 180 полностью оснащенных и укомплектованных дивизий, готовых в любой момент двинуться через границу на нашу страну. Гитлеровцы уже накопили опыт военных действий, захватив почти всю Европу. Им оставалось сокрушить СССР. Наше руково­дство знало об этих планах и сосредоточило на западных границах почти равное количество войск. Вместе с тем Сталин почти панически боялся начала войны с немцами в то время. Он стремился всячески оттянуть ее начало. Поэтому им были отданы жесткие директивы всем ведомствам строго запретить предприни­мать какие-либо действия, чтобы не спровоцировать немцев на преждевременное выступление. У Сталина были очень веские причины опасаться преждевременного выступления немцев. Это заключалось в весьма устаревшем вооружении нашей армии. Несмотря на то, что количество противостоящих дивизий было почти равное, вооружение на­ших дивизий не могло идти ни в какое сравнение с немецкими по своей боевой эффективности. В пехоте немецким автоматам противостояли наши трехлинейные ви­нтовки образца 1891 года. В авиации немецким «мессершмитам» противостояли наши славные, но безнадежно устаревшие И-16, а «юнкерсам» вообще нече­го было противопоставить. И так во всех видах вооружения и оснащения, не говоря уже о полевой связи, которая у нас базировалась в основном на проводном теле­фоне.

Техническая отсталость нашего вооружения в полной степени проявилась во время боев в Испании в 1936—1937 годах и во время войны с Финляндией в 1940 году. Сталин тогда это видел, но занялся совсем другим. Он был занят судебными процессами и уничтожением своих политических противников. Молотов спустя нес­колько десятилетий объяснял необходимость этих репрессий и расстрелов очищением тылов от врагов перед грядущей жестокой войной с немцами. На самом деле Сталин, считая, что за такое короткое время, которое отвела ему история, создать новое вооружение и перевооружить армию очень трудно,  вмес­то того чтобы заняться именно этим, занялся уничтожением своих будущих по­тенциальных судей, случись поражение Красной Армии в этой войне. О возможности такого поражения писал  Троцкий в 1936 году в своей последней работе «Преданная революция». Она, по сути дела, натолкнула Сталина на мысль о том, что с этими возможными потенциальными судьями в будущем необходимо расправиться сейчас, не ожидая грядущих военных действий со всякими возможными последствиями. Этой работой Троцкий подписал, сам того не подозревая, смертный приговор всем своим бывшим соратникам.

Троцкий писал, что войны СССР с немцами не избежать. В первые полтора года войны Красная Армия потерпит сокрушительное поражение и отступит вплоть до Волги и СССР за это время потеряет порядка 10 миллионов человек. Но СССР все равно разобьет Гитлера и освободит Европу. И далее он  описал трагический для нас возможный ход событий в стране после окончания войны. Приведем эту выдержку.

«Представим себе, что (после окончания войны) советская буржуазия низвергнута партией, которая имеет качества большевизма, и в то же время обогащена мировым опытом последнего периода. Такого рода партия начала бы с восстановления демократии профессиональных союзов и Советов. Она могла бы и должна была бы восстановить свободу советских партий. Вместе с массами и во главе их она бы повела беспощадную чистку государственного аппарата. Она уничтожила бы чины и ордена, всякие вообще привилегии и ограничила бы неравенство в оплате труда и обеспечила жизненно необходимыми потребностями хозяйства и государственного аппарата. Она дала бы возможность  молодежи самостоятельно мыслить, учиться, критиковать и формироваться. Она бы внесла глубокие изменения в распределении народного дохода в соответствии с волей рабочих и крестьянских масс. Но поскольку дело касается отношений собственности, новой власти не пришлось бы прибегать к революционным мерам. После политической революции, т.е. низложения бюрократии, пролетариату пришлось бы в экономике произвести ряд важнейших реформ, но не новую социальную революцию.

Если, наоборот, правящую советскую касту низвергла бы буржуазная партия, она нашла бы немало готовых слуг среди нынешних бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных секретарей, вообще привилегированных верхов. Чистка государственного аппарата понадобилась бы, конечно, и в этом случае, но буржуазной реставрации пришлось бы, пожалуй, вычистить меньше народу, чем революционной партии. Главной задачей новой власти было бы, однако, восстановление частной собственности на средства производства. Прежде всего, потребовалось бы создание условий для выделения из слабых колхозов крепких фермеров и  превращение сильных колхозов в производственные кооперативы буржуазного типа, в сельскохозяйственные акционерные компании. В области промышленности денационализация началась бы с предприятий легкой и пищевой промышленности. Плановое начало превратилось бы на переходный период в серию компромиссов между государственной властью и отдельными «корпорациями», т. е. потенциальными собственниками из советских капитанов промышленности, из бывших собственников-эмигрантов и иностранных капиталистов. Несмотря на то, что советская бюрократия многое подготовила для буржуазной реставрации, в области собственности и методов хозяйствования, новый режим должен был бы провести не реформу, а социальный переворот».

Насколько вещими в отличие от теоретических взглядов оказались его  политические прогнозы, сбывшиеся в точности до деталей через 55 лет. Как далеко он мог предвидеть и дать точный анализ хода исторического развития на полвека вперед. Но эти пророческие слова у нас в стране не были широко известны и не было ничего предпринято, чтобы предотвратить трагический для нас, ныне живущих, ход событий. Эти события в нашей стране, в начале 90-х годов, привели к реставрации у нас самого дикого капитализма, перевернули мир и подвели черту целой эпохе человечества к концу ХХ века. Третье тысячелетие человечество встретит в новой борьбе совсем за другие идеалы и будет бороться за эти идеалы другими методами по сравнению с теми, которые протекали в ХХ веке. Страшная диспропорция в развитии стран мира, хищническое истребление не восполняемых минеральных источников сырья планеты и удушение природы отодвинет классовую борьбу на второй план, и межгосударственное противостояние станет решающим в борьбе за выживание целых континентов. Россия в очередной раз попадет в центр борьбы по переделу мира за обладание минеральными ресурсами, как она попала в конце ХХ века, и СССР был разрушен. Эту борьбу уже развернул международный капитал во главе с США, и вся борьба будет определяться его амбициозными устремлениями, не считающимися ни с чем.

Как видим, эти два государственных дея­теля одинаково видели историческую обстановку и одинаково ее оценивали. Только выводы они делали разные. На нашу беду, Сталин сделал жестокие и преступные выво­ды в предвоенной исторической обстановке. Только боязнью потерять власть в ближайшем будущем можно объяснить проведенное им уничтожение всех своих быв­ших соратников и друзей по революционному прошлому. Очевидно, у него возникло опасение, что эти бывшие его друзья могут реставрировать капитализм в стране, поскольку все они в свое время были в той или иной мере сторонниками Троцкого. Для прикрытия их уничтоже­ния и была развязана «борьба с врагами народа», принесшая нам столько горя и бед тогда и уже значительно позже.

Сталин знал, что творил, и это, можно утверждать, ему нелегко давалось. В поре­форменное время по телевидению передали встречу с личным другом Утесова, ко­торый собрал полностью все когда-либо выпускавшиеся его пластинки. Он поведал одну историю, которую ему рассказал Утесов как другу и просил никому ее не рассказывать. Поэтому он и молчал многие десятилетия. Суть ее такова. По возвращении Чкалова из США после его знаменитого перелета Сталин устро­ил в честь его прием в Грановитой палате. Для обслуживания приема были приг­лашены артисты, в числе которых был и Утесов. Когда дошла очередь до его выс­тупления, он начал петь песню о человеке, который, будучи предан своим друзьям, по своей вине лишился их и в итоге остался один, сотворив себе тем самым тяж­кую долю. В середине песни, когда стала ясна ее суть, лицо Сталина стало камен­ным, и на глаза его навернулись, а затем потекли слезы. Утесов растерялся и на какое­-то мгновение задержался в пении, соображая, что ему делать дальше. Он решил продолжать петь. Сталин сидел с текущими слезами не шелохнувшись и не делая попыток их утереть. Зал замер, и все смотрели на плачущего Сталина, не слушая поющего Утесова. Все напряженно ожидали, чем все это кончится. Утесов кончил петь и уставился, как и все, на Сталина. Тот сидел какое-то время неподвижно, не меняя позы. В зале уста­новилась напряженная тишина, никто и не думал аплодировать Утесову. Тогда Сталин медленно вытер слезы и также медленно затем начал хлопать. Зал взорвался апло­дисментами, и не столько Утесову, сколько тому, что так благополучно кончалась эта жуткая ситуация с плачущим Сталиным. После бурных и длительных вос­торгов Сталин пришел в себя и дал сигнал Утесову продолжать петь. На радостях Утесов спел еще пару песен, хорошо всеми воспринятых. Тогда Чкалов с места бро­сил Утесову:

— Леня, сделай Мурку!

Утесов растерялся и в недоумении начал огля­дываться. К нему подошел военный с несколькими ромбами в петлицах и вальяжно произнес:

— Леня, можно, сегодня можно все.

И тогда Утесов пропел весь знакомый ему  блатной репертуар, благосклонно воспринятый всеми, в том числе и Сталиным. Хотя вечер окончился благополучно, для Утесова он не остался без последствий. После этого конце­рта его больше никогда не приглашали в Кремль, и он при Сталине так и не получил ни одного ордена, после чего начал называть себя не орденоносец, а «орденопросец». Эту песню он никогда и нигде больше не пел и не записывал. В этом факте крас­норечиво проявилось то, что Сталин не прощал тем, кто его ставил в неловкое положение. А главное, слушая песню, Сталин ощутил горечь всего того, что он тво­рил со своими друзьями, определенными им как опасными для него людьми, и в нем на какое-то время заговорило человеческое чувство.

Разделавшись со своими политическими противниками, Сталин обратил свой взор на вооружение армии. Он увидел, что в стране создано первоклассное вооружение. Все оно было создано вопреки требованиям и представлениям военных о том, ка­ким должно быть вооружение в современной войне. Занятый политическими процессами, Сталин мало принимал участия в дебатах по этим вопросам и не мог внести свою лепту талантливого и всесторонне образованного человека с тем, чтобы положить конец распрям между военными и конструкторами. В силу царившей автаркии в управлении страной, насажденной Сталиным, военные боялись принять какое-либо окончатель­ное решение. Поэтому конструкторы военной техники, практически самостоятельно на свой страх и риск, вели разработки такого вооружения, которое они считали необходимым в будущей войне. В результате сталинских чисток в армии было уничтожено порядка 90 процентов   высшего командного состава, включая таких видных деятелей, как Якир, Тухачевский, Блюхер и другие. В высших слоях армии царили неуверенность, страх на грани паники и боязнь принимать какие-либо решения самостоятельно. В командование пришло молодое поколение командиров, слабо подготовленных к тем высоким освободившимся постам, которые они заняли. Поэтому выдаваемые ими технические задания на разработку новой военной техники  мало отвечали тем требования, которые складывались к тому времени. Конструкторы четче их видели и проектировали технику с позиций собственного видения, а не видения военных. Отсюда и постоянные стычки между ними. К такому вооружению относятся в первую очередь танк Т-34, самолет-штурмовик Ил-2, пушка ЗИС-5, реактивный многоствольный миномет «Катюша», несколько видов автоматов, наиболее удачным из которых оказался ППШ, и ряд другой техники и ос­нащения. По отношению к «Катюше» военные вообще никак не могли определиться в необходимости ее использования, поскольку в начальный период у нее была недостаточная прицельность в стрельбе и она могла эффективно использоваться только по площадным целям. Все это вооружение было разработано и испытано к 1940 году, но не за­пускалось в серию. Военные принимали участие в испытаниях этой техники и, полу­чив положительные результаты, боялись без Сталина принимать его на вооружение, с тем чтобы запустить в массовое производство. А ведь это вооружение поз­волило затем выиграть одну из жесточайших войн, которая была «войной моторов». У немцев так и не появилось что-либо соизмеримое с этим вооружением, и они не смогли даже скопировать его, имея в своем распоряжении эту технику. Поэтому Сталин был прав, когда думал, что так быстро создать новую военную технику не так-то просто. И если бы не героический гражданский подвиг наших конструкто­ров военной техники перед войной, создавших эту грозную технику, неизвестно, чем бы закончилась эта война.

С конца 1939 года Сталин активно занялся организацией серийного производст­ва созданной новой военной техники. Благодаря его высочайшим организаторским способнос­тям и широчайшей эрудиции в различных областях, уже без репрессий и жесто­костей под его непосредственным руководством началось развертывание серийного производства. По его инициативе была выдвинута целая плеяда молодых промышленных руководителей на всех уровнях, на плечи которых легло все воен­ное производство вооружения и продовольствия в стране. Это были Устинов, Малышев, Тевосян, Емельянов, Косыгин, Байбаков, Вознесенский и многие другие. Спустя много лет, когда началось свободное обсуждение личности Сталина, организация серийного производства вооружения перед войной отмечалась как одна из главных его заслуг в предвоенном строительстве в стране. Заслуг у него было немало, так же как и преступлений, но развертывание серийно­го производства явилось не достижением, а единственно возможным и необходимым действием в сложившейся ситуации в то время. Отношение Сталина к предвоенному перевооружению армии, наряду с репрессиями и расстрелами, являются главными преступлениями Сталина в тридцатых годах, но не единственными. Если бы он занимался вооружением, а не расстрелами, то и не было бы потеряно два предвоенных года в перевооружении армии и не понадоби­лось бы проводить ненужное умиротворение немцев перед войной, которое развер­нул Сталин, и не появилось бы у него боязни спугнуть немцев,  опасаясь подтолкнуть их к преждевременному выступлению, а наш народ не потерял бы,  как минимум, полтора миллиона дополнительных жертв в начальный период войны. Каким нужно было быть наивным или безответственным политиком, чтобы  полага­ться  на то, что многомиллионная армия, стоящая у нашей границы, будет определять свои действия по поведению наших политиков, а не по своим планам. А эти планы были известны руководителям от наших разведчиков вплоть до даты выступления немцев. Сталин, прекрасно понимая слабость нашей армии, страшно боялся начала войны. Поэтому он не обращал внимания на эти сведения и с маниакальной настой­чивостью запрещал проведение каких-либо подготовительных мероприятий, направ­ленных на отражение нападения. Эта безответственная политика была дополнена на­кануне нападения просто преступными действиями Сталина, давшим указание отвес­ти от границы в летние лагеря основные воинские соединения. Там они остались без форти­фикационных сооружений, тяжелого вооружения и без связи. Они были просто обезо­ружены и предоставлены немцам на полное уничтожение, что и произошло впослед­ствии при, казалось бы, внезапном нападении немцев. Таковым оно оказалось для всей страны, но не для полковника Карпова. Строя оборонительные сооружения глубоко в тылу, он никак не мог совместить это строительство с широко пропагандируемой наступательной военной доктриной. Постоянные размышления над его неожиданным призывом в армию и несоответствием месторасположения веду­щегося оборонительного строительства привели его к мысли, что война будет не наступатель­ной, а оборонительной на первом ее этапе. В этом его убедило наличие громадной армии немцев, стоящей у границы. Она вышла к нашим рубежам не для пребывания в летних походных лагерях и долго находиться в таком состоянии не может. Она долж­на выступить. Но когда?  И на этот вопрос полковник Карпов без труда нашел ответ для себя. Он понимал, что военную кампанию любой стратег будет стремить­ся завершить на просторах России до наступления зимних холодов. Поэтому воен­ные действия начнутся тогда, когда подсохнут российские разбитые грунтовые дороги и когда будет наиболее длинным день летом. Он без труда определил для себя, что война начнется в июне в районе 22-го числа, когда будет наиболее короткая ночь. И это он сделал без наличия разведданных, только на основе про­стых логических построений.

Оставалось непонятным: почему Жуков, зная о запре­те заблаговременного принятия каких-либо оборонительных мероприятий, пошел, будучи начальником Генерального штаба, на призыв в кадры командиров из запаса и сооружение оборонительных сооружений в глубоком тылу за несколько месяцев до начала наступления немцев. Карпов не мог знать, что незадолго до этого Сталин провел военную штабную игру, в которой реальные силы  немцев, стоящие у границы, внезапно напали и им противостояли реальные наши военные силы, располагавшиеся на границе, но не будучи отведенными в летние лагеря, как было потом на самом деле. За немцев выступал Жуков, и он быстро разгромил нашу группировку, стоящую на границе. Это обескуражило всех и особенно Сталина. И тем не менее он продолжал вести свою политику умиротворения немцев. Жуков, очевидно, выполняя общее указание, на свой страх и риск все же начал проводить некоторые оборонительные подготовитель­ные операции так, чтобы это не дошло до Сталина. Но эти частичные мероприятия не могли как-либо существенно повлиять на предвоенную ситуацию в стране и на трагическое для нас начало войны, предопределенное преступными предвоенными деяниями Сталина и проводимой им политики.

Карпов периодически по делам службы приезжал в город и на ночь иногда оста­вался дома. В эти вечера в семье только и было разговоров, что о войне и о том, когда она начнется. В том, что война вот-вот начнется, все в семье согласились. Они убедились в правильности логики отца. Морально они уже были подготов­лены к войне, и, когда она началась, она для них не стала внезапной. Она, конечно, была внезапной и для них, потому что при долгом ожидании какого-либо события его наступ­ление всегда приходит неожиданно, тем более, что они не знали точной даты,  когда начнется война.

ПЕРВЫЕ ЧАСЫ НАЧАЛА ВОЙНЫ

У БОРИСА

Ночной Прут мирно плескался в зарослях  прибрежного плавника. Предрас­светный туман клочьями стелился над водной гладью. Борис Миронов, ежась от росы, попавшей ему за ворот, лежал в мокрой траве с копной маскиро­вочных веток на голове. Карабин лежал рядом на ветках ивняка. Напар­ник по дозору был рядом, несколько ниже по крутогору, и тоже лежа смотрел на поднимающийся туман. Немного дремалось, но Борис с усилием прогонял дремоту. Опыт ему говорил, что именно в эти предрассветные часы следует ожидать нарушителей границы. Он уже проходил это, только не на этом кру­тогоре, а в плавнях.

Он с напарником ранним утром, сидя тогда в дозоре, увидел, что почти рядом с ними, прямо из-под воды, вышел нарушитель. До этого гладь реки ничем не нарушалась, и на ней никого не было. А тут прямо как из-под земли выросла эта фигура из воды и без какого-либо снаряжения. Только мешок за спиной. Он и напарник замерли. Дав нарушителю несколько удалиться, чтобы определить направление его движения, Борис отослал напарника на заставу, а сам двинулся за нарушителем. Они шли долго по редколесью с мелким кус­тарником.

Сушняк под ногами очень осложнял ходьбу Бориса. Тот шел, не очень заботясь о шуме хрустящих веток под ногами, и это несколько облег­чало движение Борису. По ходу он понял, что они  уже подходят к по­селку, потому-то его подопечный начал резко забирать влево. Борис решил, пора брать. Как кошка, он подкрался к этому поджарому и тихо-тихо, почти шепотом ре­зко произнес: «Стой, руки вверх!» — и щелкнул затвором карабина. Поджарый остолбенел и некоторое время даже не поворачивался. Но после тычка в спи­ну стволом карабина он медленно поднял руки. Затем Борис быстро, ловкими  движениями связал ему руки за спиной. Тот еще не мог опомниться от шока, произведенного криком, произнесенным шепотом, поэтому и дал так просто себя связать.

Эти воспоминания прервала яркая сигнальная ракета, выплеснувшаяся с того берега. Вслед за ней ударила автоматная очередь. Пули скосили тра­ву перед ним, обдав его росой с веток. Напарник как-то дернулся и замер. По нему пришлась вторая очередь. У Бориса как будто что-то оборвалось внутри и противно заныло под ложечкой. Он инстинктивно схватил карабин, но, что делать дальше, он не соображал. С того берега начали спускать пон­тоны. Вначале набросали в воду один ряд и на него взбежали саперы для монтажа понтонного моста. Затем начали наращивать этот мост, громко пере­говариваясь между собой.

Что же это? Ведь это война! А нам уши начальство прожужжало, чтобы мы воздерживались от активных противодействий при их многочисленных провокациях. Вот и довоздерживались! Что может сделать одна наша зас­тава! Армейский полк еще месяц   назад отвели в летние лагеря. А ведь тот нарушитель, которого я взял тогда, говорят, предупреждал, что 22 июня немцы начнут войну. Откуда он знал? Кто он был? Может, коммунист, поэто­му и дал себя связать? Но вряд ли. Чего это бы он стал уходить от по­селка. Эти мысли быстро исчезли, и он вновь сосредоточился на реке.

Там полным ходом продолжало разворачиваться строительство переправы. Он понял, что ему надо уходить. Не поднимаясь и не поварачиваясь, задом начал пятиться за кусты. За ними он поднялся во весь рост и побежал. Стрельбы не было. Вскоре он понял, что бежит в сторону от заставы. Оттуда уже неслась густая стрельба. Били, в основном, немецкие автоматы. Изредка раздавались хлопки наших винтовок. Но вот ударил наш один пулемет «максим». За ним второй, третий, а потом подключился ручной «дегтярь». Автоматные очереди несколько поутихли, а прибавилось хлопков наших винтовок. Раздались взры­вы гранат, но это были не наши «лимонки» и «эргэдешки». Это были какие-то звонкие. Подбегая к заставе, он увидел уже несколько вспышек от этих гранат. Один пулемет, который был ближе к нему, умолк. Борис броском рванулся к нему и плюхнулся рядом с окровавленным первым номером расчета. Второй си­дел рядом, держался за голову и покачивался. Крови на нем не было.

Борис рывком отодвинул от пулемета тело товарища и криком привел в себя второго. Пулемет вновь заговорил. Немцы залегли, и взрывы гранат прекрати­лись. Борис тоже перестал стрелять, и это дало возможность ему оглядеться.

Застава стояла на пригорке, а оборонительные сооружения располагались пониже к реке. Вдоль нее направо и налево отходили грунтовые дороги вдоль границы. Сзади от центра заставы шла грейдерная дорога, которая через лесной массив вела к райцентру. Застава и все вокруг выглядело, как обычно, если не считать выбитые стекла в нескольких оконных проемах. Бойцы сидели в своих огневых позициях, и почти никого не было видно. Его напарник Петя Кожухов из соседнего взвода уже отошел от первой горячки и теперь стал проявлять ак­тивность. Он, пригибаясь, сбегал на склад, притащил две коробки лент с патронами и еще прихватил перевязочных пакетов. Он только собрался еще сбе­гать за гранатами, но хорошо, что не успел. Ему, видимо, везло в этот день —  он уцелел в первом бою. Повезло ему и на этот раз.

На площади перед заставой разорвались одновременно несколько снарядов. Била, очевидно, залпом не одна батарея. Вторым залпом снесло крышу здания зас­тавы. Следующий залп накрыл огневые позиции возле заставы. Затем уже велась перекрестая артиллерийская обработка всего района заставы, включая ее ок­рестности. Странно было — почему немцы не сделали наоборот. Вначале артналет, а затем бросок пехоты. Что-то, очевидно, у них не заладилось, артиллерия была не готова, что ли? Но как бы там ни было, теперь все пойдет «по правилам».

Эти размышления прервались у Бориса, когда автоматчики пошли во вторую атаку. Артналет не вывел из строя несколько пулеметных точек, и это решило исход второй атаки. Немцы залегли вновь. Солнце уже взошло и слепило немцев, выглядывая из-за крон деревьев. Командир заставы начал громко окликать бой­цов и поддерживать их отборной руганью в сторону немцев. Тут же по голосу ударили две автоматные очереди. Голос вновь возник, но уже не такой яростный. Вдали от заставы в небе проплыли несколько немецких эскадрилий в нашу сто­рону, и тут же на заставу обрушились три «юнкерса». Бомбардировщики сравняли заставу с землей, поочередно заходя на бомбометание.

Началась третья атака. У нас работал только один пулемет Бориса. Заработал и ручной пулемет. Борис еще стрелял, когда увидел летящую на него гранату с какой-то палкой сзади. Он еще не видел немецких гранат, у ко­торых ручки были очень длинными. Граната упала перед щитком пулемета, и тут же раздался взрыв. Борис, не то от взрыва, не то инстинктивно, скатился в лощи­ну. Скатываясь, он на мгновение увидел, как лицо поднявшегося Пети преврати­лось в кровавое месиво. Осколки гранаты, предназначавшиеся Борису, взял на се­бя щиток пулемета, а Петро не был прикрыт щитком, и все осколки пришлись по нему. Эта жуткая картина превращения человеческого лица в кровавое месиво за­печатлелась в его сознании, как замедленная киносъемка со стоп- кадром. Он ни­как не мог отделаться от этой жуткой картины, то и дело возникавшей перед ним, пока он полз по лощине от заставы в сторону близлежащего леса. Гибель его второго товарища за такое короткое время воспринималась Борисом тупо, без эмоций, как что-то жуткое, но естественное, как и все то, что происходило вок­руг. Он, судорожно двигаясь, полз по лощине все дальше и дальше от былой зас­тавы.

В голове вертелась только одна мысль: что делать дальше? Застава погибла! Стрельба там прекратилась, и слышны были только отдельные короткие автомат­ные очереди. Видно, добивали раненых пограничников. Лощина, поросшая мел­ким кустарником, наконец вывела его в лес. Борис поднялся и огляделся. От за­ставы ничего не осталось. Среди дымящихся руин ходили немцы. Затем они начали спускаться к реке. Там слышалось урчание моторов. Очевидно, начали возводить переправу, поскольку грейдерная хорошая дорога шла в глубь района именно от заставы. Поэтому немцы в первую очередь ее и уничтожили. У Бориса защемило сердце и навернулись слезы. Неужели он один остался от всей заставы? Но от заставы отходила к лесу только одна лощина, и она оказалась спасительной только для него одного.

Сильно хотелось пить. Во рту пересохло, и нервно подрагивали руки. У него ничего не было с собой. Даже карабин остался возле разбитого пулемета. Он ме­дленно, наугад, побрел в лес, подальше от этого места и грейдера, где вскоре пой­дут немецкие войска. Ведь здесь уже начали возводить две переправы. Бредя по лесу, он немного пришел в себя, и ему послышалось, что справа, откуда он недавно прибежал, началась стрельба. Затем она стала  усиливаться, и уже явно забухали орудия. «Кто там мог вести бой? Ведь там никого из наших не было. Откуда они взялись?» — недоумевал Борис.

Справа от него вовсю разгорался настоящий бой. Стал доноситься рев танков. Чьи это? Борис стал продираться на звук боя. Сверлила мысль — кто там бьется, зачем он туда идет, чем он может помочь без оружия? Эти вопросы только мель­кали в голове, но он упорно шел на звук боя, как мотылек на свет огня. Там ведь дрались наши!

Выйдя на пригорок, он увидел место своего недавнего дозора.  Через реку был перекинут понтонный мост, и по нему двигались танки. Рядом наводилось еще два моста. На том берегу сгрудились грузовики с пехотой, бронетранспорте­ры, мотоциклы с пехотой. Кругом толпящиеся и галдящие немцы с автоматами на груди. Над головами то и дело пролетали немецкие самолеты, направляясь в на­ши тылы. Передовой отряд немцев основными силами готовился к переправе, а часть уже пошла по наведенному мосту. Глядя на все это, Борис вздрогнул, как тот нарушитель, которого он недавно брал. На плечо ему жестко легла чья-то твердая рука. Будучи поглощенным происходящим на том берегу, он не слышал чьих-либо шагов сзади. Он тут же рывком обернулся.

Перед ним стоял общевойсковой сержант и рядом с ним боец. Они встретились тревожными взглядами. Сержант спросил, не отрывая глаз от переправы:

— С зас­тавы? Сколько вас осталось?

Борис, с трудом ворочая пересохшим языком, просипел:

— Один остался, заставы нет. А вы откуда?

   Сержант начал что-то записывать, оче­видно, пересчитывая то, что видел, и вновь,  не поворачивая головы, засыпал Бо­риса вопросами:

— По тебе видно, что тебе досталось. Почему без оружия? Сколь­ко танков прошло до нашего прихода? Сколько времени стоишь здесь?

   Борис не ожидал такого града вопросов и стоял молча. Наконец собрался и сказал, что уносил ноги, не до оружия было, а танки не считал, стоит не знает сколько, часов нет. Сержант только сейчас повернулся в вполоборота и добродушно обронил:

— Эх, граница, не очухался еще! Мы слышали ваш бой и удивлялись, что так долго дер­жались, но мы не могли пойти вам на подмогу. Нам нужно было сбить эту перепра­ву, — и, продолжая ерничать, добавил: — А в разведку с тобой ходить нельзя, стоишь, глазеешь, а не считаешь, что видишь! Ну да ладно, не обижайся. Это я так, для разрядки, чтобы ты скорей приходил в себя. Ты с бойцом останешься здесь наблюдать, а я сбегаю в роту и доложу обстановку, — и затем, обращаясь к бойцу:  — Если через сорок минут не вер­нусь, ты с дополнительными сведениями иди тоже в роту, а «границе» расскажи, где нас искать, а ты, «граница», останешься и будешь продолжать наблюдение. Толь­ко теперь считай и запоминай. Складывай веточки в горки — танки, пушки, машины с солдатами и прочее. Придешь к нам и все доложишь.

Борис только сейчас увидел у сержанта флягу с водой и почти простонал:

— Дай попить.

У сержанта сжалось сердце при виде пьющего Бориса, который, с тру­дом оторвавшись, стал возвращать флягу. Сержант оттолкнул флягу со вздохом:

— Попей еще.

Боец молча наблюдал эту сцену и у него что-то шевельнулось в груди. Сержант ушел. Они остались одни. Боец был в чистой, опрятной армейской форме в отличие от Бориса, у которого одежда была испачкана в грязи, измятая и кое-где порвана. Борис наконец спросил:

— Откуда вы взялись, что так быстро вступили в бой, а ты, видно, еще не был в переделке? Те воюют, а вы с сержантом в развед­ке, что ли?

— Точно, — ответил боец. — А появились мы здесь не случайно и не с неба свалились, это благодаря одному пограничнику и лихости нашего комполка.

— А причем здесь пограничник и откуда ты все это знаешь, ведь ты рядовой боец, как и я?  — удивился Борис.

—  Сержант вертится возле начальства и многое знает, он лихой мужик. Мы с ним  в полковой разведке, она у нас крепкая, опять-таки благодаря комполка. Он счита­ет, что даже полку без сильной разведки воевать все равно, что с завязанными глазами, слепым и глухим. Так много не навоюешь, быстро на тот свет отправишься, — рассуждал боец.

— Ну, прямо стратег, а ответь все-таки, откуда вы взялись и при чем здесь ка­кой-то пограничник? — повторил вопрос Борис.

— Наш полк базируется недалеко от вашей заставы, ты знаешь, — начал боец.

— Знаю, так же как и то, что вас месяц  назад отвели в лагеря, а вы вдруг очутились здесь — перебил Борис.

— Вот в этом как раз и явился причиной какой-то пограничник. Он недавно взял од­ного пришельца с той стороны и тот сообщил, что 22 июня немцы перейдут грани­цу и начнут войну. Высшее начальство оставило это сообщение без последствий, а наш бравый комполка, не дожидаясь какой-либо команды, все взял на себя и вы­двинул полк к границе в прежние казармы, под видом их ремонта. Накануне мы выдвинулись на наши укрепленные рубежи вот в это самое место. У немцев с той стороны в этом месте подходит хорошая дорога к реке. Вот комполка и решил, что немцы наверняка в этом месте организуют переправу. Более удобного места по­близости больше нет. Вот видишь, он не ошибся. Гляди, почти готовы два других моста, — прервался он, — а сержанта все нет.

К тому времени бой у переправы на нашей стороне разгорался все сильнее. Первые танки немцев начали прорываться на грейдер, который проходил несколь­ко в стороне, и им нужно было продвинуться вдоль реки, чтобы выйти на него. Но все выходы от переправы полковые минеры успели заминировать. Немцы никак этого не ожидали и почти все переправившиеся танки лихо подорвались на пол­ковых минах. Полк расположился полукольцом вокруг этой переправы и закупорил все выходы из нее.

Не дождавшись сержанта, боец двинулся к своим, оставив Бориса одного. Он теперь, выходит, тоже стал разведчиком. На той стороне немцы начали перест­раивать технику в три колонны по одной на каждый мост. И в это время ударила наша полковая артиллерия. Первый залп был настолько прицельный, что сразу же накрыл технику у входа на мосты.  За ним последовал второй, менее удачный залп. Но следующие залпы уже били и по технике, и по мотопехоте. Видно было, что ве­дется хорошая корректировка огня.

После первого же нашего залпа уцелевшие танки открыли беспорядочную стрельбу, но вырваться из сутолоки к мосту они не смогли. Начала разворачиваться их артиллерия. В это время действующий мост со стороны нашего берега взлетел на воздух, а с того берега начали отходить надувные лодки с пехотой. Все это прои­сходило слева от Бориса. Увидев отходящие лодки, Борис вначале опешил. Что де­лать? Бежать доложить? Дорогу ему рассказал боец. Но успеет ли, а если и успе­ет, то на его плечах за ним подойдут немцы и его сообщение все равно опоз­дает. Он решил остаться и продолжать наблюдение. Благо первая лодка причалила подальше от него. Не успели немцы выскочить на берег, как по ним ударили два ручных пулемета вместе с ружейной пальбой. Армейцы успели выдвинуться вплот­ную к берегу и встретить лодочный десант. С того берега продолжали отходить лодки со стреляющими автоматчиками. Они били по нашему берегу, но пулеметчики уже сменили позиции. Когда причалила последняя лодка, из прибрежного лесочка высыпали наши бойцы и с криками: «Бей гадов!» бросились в рукопашную. Недолго продолжалась схватка. У немцев были автоматы, а у наших винтовки с примкнутыми штыками, и это быстро решило исход боя. Немецкий десант почти полностью был уничтожен, а уцелевшие бросились в речку.

В это время в небе появились «юнкерсы» и начали по очереди обрабатывать по­зиции полка. Они были скрыты лесной чащей, поэтому эффективность бомбежки была невы­сокой. Под артобстрелом наших позиций немцы пытались закончить два других мо­ста. К поврежденному участку на первом мосту наши густым огнем не подпускали немцев для его восстановления. Потом немцы оставили эту затею, и бой затих сам собой. Самолеты с регулярной периодичностью продолжали обрабатывать наши пози­ции. Вскоре и налеты прекратились, а самолеты начали летать в наш тыл.

Борис сидел в кустах и удивлялся — почему немцы не высадили вначале деса­нт? Захватили бы вначале наш берег, потом уже наводили переправу. Ведь именно так они и поступили у заставы, правда, с опозданием артподготовки. Затем его осенила догадка. Ведь это он сидел в этом месте в дозоре, и немцы точно его выследили и посчитали, что уничтожили этот дозор. На заставе шел бой, а полка, очевидно, они знали, что нет на месте. Вот и проявили беспечность, торопясь на­вести переправу. Что-то многовато у немцев оказалось проколов на этом участке, ­думал про себя Борис, лежа в траве и покусывая травинку.

Такую недюжинную осведомленность в тактике боя он проявил не зря, рассуждая о прошедших на их участке первых часах начавшейся войны. Он два года как окон­чил десять классов и все время прослужил на этой заставе, где не только проводились одни политзанятия, но очень акти­вно и целенаправленно велись занятия по многим военным дисциплинам. Борис числился по успеваемости далеко не из последних среди пограничников. Так, он вполне грамотно самостоятельно смог оценить скла­дывающуюся обстановку. Вот только он не знал, что ему делать дальше. За всем происходящим он не заметил, что солнце поднялось уже высоко. Одолевала вновь жажда, к которой добавилось не то чтобы ощущение голода, но появилась мысль о том, что неплохо было бы подкрепиться немного.

Бой на переправе вновь возобновился с еще большей силой, в сопровождении артиллерийской дуэли. Причем немцы на том берегу были в явно невыгодной ситу­ации — на открытом месте. Наши были прикрыты хорошим леском, растянувшимся вдоль реки и дальше уходившим в глубь территории. Немцы очень быстро восполня­ли потери за счет подходивших войск. Вот бы ударить с воздуха по всему этому скоплению немцев. Но ни одного нашего самолета так и не появилось за все это время, и это очень удивляло Бориса. Он не знал, что практически вся наша пригра­ничная авиация была полностью уничтожена на своих аэродромах при первом же внезапном налете немецкой авиации.

Не имея ни связи, ни оружия, он решил, что ему здесь больше делать нечего. Он отправился в дерущийся полк, несмотря на то, что его там сильно обрабатывала вражеская авиация. Борис двинулся по рассказанному бойцом маршруту, но заблудился. Шум боя давал только направление, и он долго проплутал в поисках нужной дороги. Он взял далеко влево и вышел глубоко в тыл полка. Бой оказался уже справа от него. Тогда он повернул резко вправо, но услышал шум моторов, доноси­вшийся слева. От пролеска вглубь, в наш тыл, шла просека. В ее разрывах он уви­дел не то танк, не то машину. Она двигалась по направлению к нему. Уж точно это были не немцы.  Наверное, двигались основные силы дивизии. Наступали сумерки.

Оказалось, что это были еще не основные силы дивизии. Когда бортовая машина с бойцами приблизилась, из нее выскочил капитан и стал расспрашивать об обста­новке. Борис мог рассказать только о том, что видел сам и о чем ему рассказал боец. Капитан не стал расспрашивать о нем самом. Вид и форма Бориса говорили сами за себя. Приказав Борису забираться в кузов, сам прыгнул в кабину, и они двинулись по опушке в сторону боя. За ним двигались несколько мотоциклов с колясками, в которых сидели бойцы.

В кузове, в разговорах с бойцами, он узнал, что капитан везет письменный при­каз полку во что бы то ни стало продержаться до утра. К утру должны подойти остальные полки дивизии. Необходимо предотвратить переправу в этом месте и вы­ход немцев на наш берег.

Рассказывая капитану обстановку, Борис не знал, что бой перекинулся от той переправы, где он был, к самой заставе. Командир полка, очевидно, был действите­льно толковый. Как только он узнал, что застава полегла, он значительные силы бросил в район заставы и сбросил высадившийся десант немцев. Наведение пере­правы там немцы вели уже под огнем, и это существенно изменило обста­новку в этом районе в нашу пользу. Полк дрался на двух участках и к исходу дня силы его значительно иссякли и в людях, и в технике. Наступившая темнота снизила напряжение боя, и полк мог немного передохнуть и собраться с силами.

Уже в темноте машина капитана подъехала к какому-то походному складу пол­ка. Там рассказали, как проехать на командный пункт полка. Но ехать было невоз­можно не столько из-за темноты, сколько из-за зарослей в лесу. До этого они про­бирались по редколесью, а дальше пошел густой заросший лес. Они оставили маши­ну и дальше двинулись пешим порядком.

Шли не очень долго и вскоре нашли командный пункт полка. Комполка майор Ивушкин сидел под кустом, постоянно дергаясь к телефону, и с радостью встретил капитана. Как-никак, а это было хоть какое-то подкрепление в людях. Прочитав со­держимое пакета, он хмыкнул про себя и, улыбаясь, многозначительно сказал капи­тану, что если он прибыл и привез приказ, то они, конечно, продержатся, и прика­зал ему отправиться со своими людьми в район заставы в распоряжение командира батальона капитана Сидоренко. Там сейчас очень горячо. В это время зазвонил телефон и майор отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Отойдя от майора, капитан быстро собрал своих бойцов. У Бориса спросил:

— С на­ми? — не говоря, куда.

Борис отказался, заявив, что поищет своих разведчиков. Он уже с ними как будто. В ночной темноте трудно было кого-либо найти и он решил при­лечь немного отдохнуть в этот первый день войны. От реки доносился звук не очень активного боя. «Что-то будет на рассвете?!» — подумал Борис. Немцы, конечно, озвереют из-за суточной задержки в наступлении. Если бы полк не возвратил­ся, то они бы были уже давно на нашей территории и громили бы далеко в глубине тылы.

Борис прилег под елью, положив под голову охапку лапника. Сквозь кроны дере­вьев чернело южное небо с мириадами ярко мигающих звезд. Если бы не доносив­шийся шум недалекого боя, то все казалось бы таким мирным и спокойным. Это ми­молетное ощущение быстро исчезло, как и появилось. Сон не приходил. Все тело ломило. Приятный запах лапника как-то успокаивал. Борис начал перебирать в па­мяти события прошедшего дня.

Вначале он недоумевал, почему немцы напали внезапно, а наше командование не предприняло никаких предупредительных мер и не привело все части в боевую готовность. Ведь задержанный им нарушитель говорил о предстоящем нападении и даже дату называл. Но им на границе ничего не сказали и ничего не сделали, что­бы встретить это вероломное нападение. «Может, на других участках границы полу­чше, чем у них?» — подумалось ему.

Лежа под елкой, он не знал того, что творилось вокруг, что их участок единственный в округе, где немцы не смогли переправиться сходу в первые же часы своего наступления. Не знал он и того, что по всей границе от Балтийского до Черного моря немцы углубились на нашу территорию на десятки километров за первый же день войны. Не знал он также и о том, почему их не предупредили о предстоящем нападении немцев и почему полк отвели в летние лагеря накануне нападения.

Постепенно его мысли переключились на дом, на родных, которых он не видел бо­лее года и неизвестно, увидит ли теперь их вообще. Они жили в маленьком районном центре на Украине в Сумской области. Отец занимался заготовкой кожсырья, а мать учи­тельствовала в школе. Борис был один в семье, и мать весьма умно и хорошо за­нималась его воспитанием. В школе он не был отличником, но и в плохих учениках не значился. Был устойчивым середнячком. А вот в гимнастике он был первым не только в школе, но и в районе. Занимал высокие места в областных профсоюзных соревнованиях. В армии он входил в сборную пограничного округа и тоже был не на последних ролях. Участие в соревнованиях, многочисленные встречи с раз­личными интересными людьми развили его кругозор и пробудили интерес не только к спор­ту. Это одно из важных значений большого спорта для думающих людей, как счита­ла его мать. Спорт развивает не только физически, и мать всячески поддерживала сына в его спортивных занятиях.

Воспоминания перешли в легкую дрему, и он уже засыпал, когда ощу­тил легкий толчок в плечо. На коленях подле него стоял боец, который, оказал­ся в качестве наблюдателя с ним на переправе. Борис удивленно спросил:

— Ты как здесь оказался и как тебя звать? Давай хотя бы сейчас познакомимся.

— Иван, а тебя как звать?

— Борис.

Иван продолжил:

— Мне сказали, что здесь один пограничник ищет разведчиков. Я понял, что это ты, и сам тебя нашел. Пойдем к нам.

К ним — это почти рядом под другой елью. А они — это миловидная девушка Галя, сидевшая у телефонного аппарата. Больше никого не было. Борис удивился, только спросил:

— А остальные где и сколько вас?

Иван от­ветил, что немного и все там впереди, а он с Галей на связи. Сержант, кстати, его зовут Береговой Жора, с лейтенантом еще с вечера на той стороне у немцев, а он здесь за начальника.

— Раз ты сам к нам пришел, то получай задание.

Борис был рад этой встрече. Отказавшись идти с капитаном и не найдя развед­чиков, он было несколько приуныл. Теперь он  остался совсем один в расположении чужой части, среди незнакомых людей, которые его совсем не знают. Правда, в тем­ноте он никого не видел, но когда рассветет, что он им скажет, кто он и откуда пришел? С появлением Ивана все складывалось хорошо. Кто-то нашелся, до­брый человек, который сказал Ивану о нем.

Задание Ивана было простым. Выдвинуться на место, где они тогда встретились и вместе вели наблюдение за переправой. Там нужно будет вести учет той тех­ники, которая будет подходить к переправе. Дальше он напутствовал:

— Прибежишь с докладом, сообразуясь с обстановкой. Оружия дать не могу, нет его. А вот сухарей и флягу с водой возьми.

На этом они расстались. Борис ушел, а Галя пожелала ему удачи, проводив его продолжительным взглядом. Перестрелка на этом участке, как и у заставы, продолжалась всю ночь, то зату­хая, то возникая вновь с еще большей силой. К рассвету, когда Борис добрался до своего места, перестрелка совсем прекратилась, и он смог спокойно осмотреть переправу.

К его удивлению, техники на том берегу у немцев значительно поуба­вилось, так же как и мотопехоты. Более того, он увидел хвост колонны мотоциклов, уходивших от переправы. Стало ясно: немцы, встретив сопротивление, не стали лезть напролом и пошли искать место для переправы, где нет наших войск, или переправляться через другие переправы, которые немцам удалось навести.

На нашем берегу у воды лежало несколько трупов немцев у полузатопленной лод­ки. На некоторых телах он увидел автоматы. Его осенило — надо забрать! — и он полз­ком двинулся вниз к реке. Только он подполз к ближайшему немцу, как с той сто­роны ударила очередь, пришедшаяся по телу немца. Благо ремень автомата не был перекинут через шею и Борис осторожно стащил его, прикрываясь телом немца как щитом. Переждав немного, он броском перескочил в ивняк. Вслед ему брызнули пули по земле, но он уже был в ивняке, который скрыл его.

Автомат поблескивал вороненой сталью в его грязных руках. За эти сутки ему негде было даже умыться, и лицо иногда неприятно почесывалось. Оно, очевидно, также было в грязи, но он его не видел. А вот руки были как у кочегара. Автомат впечатлял. Он впервые его держал в руках. Хороша штука, теперь он с оружием! Только сейчас он увидел, что сидит почти рядом с другим убитым немцем, но тот был без автомата. Тут же Борис понял — надо пошастать по ивняку. Наверняка най­дутся автоматы у других убитых. Так он собрал еще несколько автоматов и набил патронными рожками подсумок, снятый с какого-то немца. Теперь у него целый арсенал. Сидеть здесь дальше было нельзя. Надо срочно бежать и доложить об от­ходе немцев.

Бежать с грудой автоматов на шее и с тяжелым подсумком было нелегко, тем более по лесу. Запыхавшись и обливаясь потом, он с трудом разыскал Ивана. Он был уже не один. Рядом с Галей сидел сержант Береговой. Они с удивлением и  радостными возгласами встретили Бориса.  Их радость была не столько от появ­ления Бориса, сколько от такого количества автоматов у него на груди. К Борису тут же подскочил Иван и начал снимать автоматы, но был останов­лен сержантским возгласом:

— Не замай, не твое! Это трофей. Им могут распоряжать­ся только достойные и знающие в нем толк сержанты.

Борис, снимая с себя автома­ты, оборвал их:

—  Да погодите вы, надо срочно доложить, что немцы отходят от пе­реправы.

Сержант, принимая автоматы, очень чинно, в духе предыдущей сентен­ции сообщил Борису:

— Это очень ценное наблюдение и весьма похвальное желание доложить о нем, но, к сожалению, оно несколько запоздало. Правда, это опоздание значительно реабилитировано столь богатым трофеем, за что командование в моем лице объявляет вам благодарность и подумает о вашем награждении, — и обратился к Ивану: —  Что там у нас осталось из наград?

Иван в том же торжественном тоне объявил:

—  Два сухаря и банка тушенки.

— Ну все мы ему не отдадим, а вот одним суха­рем и половиной банки тушенки мы, пожалуй, наградим вас — больше не могу, извини, брат, — закончил сержант.

Только сейчас Борис почувствовал, как он голоден. Ведь уже сутки, и какие сутки, он ничего не ел, кроме сухаря, который ему дал тогда Иван, и он его сжевал на ходу. Иван, обращаясь к Борису, сказал, что сержант пришел с той стороны, все видел и уже доложил.

— Так зачем же ты еще и меня посылал? — возмутился Борис.  Иван спокойно ответил:

— Товарищ сержант наблюдал с тыла, а нужно было еще посмотреть и с лица, но, гла­вное, я слышал, что там пищали автоматы и просились, чтобы их забрали в хоро­шие руки.

Все рассмеялись.

Сержант подошел к Борису и торжественно объявил:

— Вкладывая это грозное оружие в надежные, но несколько немытые руки, выражаю твердую уверенность, что оно будет эффективно использовано против тех, кто его создал, — и повесил автомат на шею смущенного и спрятавшего руки Бори­са.

— Благодарю за награду, а руки вымою, когда будет вода, — ответил Борис.

— Следующий за тобой  танк на ходу, их там еще много осталось на той стороне, — подытожил сержант, обращаясь к Борису, и все еще раз рассмеялись, забрав каждый себе по автомату.

В это время подбежал связной и сообщил, что всех, кто здесь находится, ком­полка собирает к старому дубу. Бегом! Там уже находилось более десятка бойцов. Ивушкин, торопясь, обратился к ним:

— Ребята, по опушке леса стоят телеграфные столбы. Нужно свалить десятка два-три и подтащить их к берегу поближе. Старшим назначается сержант Береговой. Срок  два часа. Исполняйте, — и тут же удалился.

    Все стояли и смотрели на сержанта. Как и чем валить будем? Ни пилы, ни топо­ра — один приказ!  «Исполняйте, а как?» — пробормотал Иван.

Сержант стоял с несколько растерянным видом. Но потом какие-то мысли озарили его лицо, и почти весело он отпарировал:

 — Голова зачем, если к тому же на ее шее весит такой новенький автомат, — и  добродушно потрепал Ивана по плечу. — А вот и свалишь, — не унимался сержант. — Гра­наты зачем у тебя?

— Да они взорвутся у столба и ничего ему не сделают, — вступил в разговор Борис, тут же поняв, что имел в виду сержант, упоминая о гранатах.

Сержант озабоченно постоял, а потом выпалил:

— А обмотки у Ивана и у некоторых других зачем? Мы привяжем гранаты к столбу обмотками, внутрь к гранате что-нибудь подложим и организуем направленный взрыв.

Это уже чем-то походило на дело, думал Борис. На первом столбе получилось не совсем удачно. В качестве отражателя они под­ложили тонковатую деревяшку. Далее дело пошло живее, и дефицитом стали обмот­ки. Их стали экономить. Таким образом, они свалили более двух десятков столбов. На перетаскивание им прислали подмогу, и они управились часа за три. Борис по­нимал, что столбы нужны для ремонта моста на переправе. Но зачем этот мост нам, когда на той стороне немцы? Это что же, чтобы пригласить их в гости, что ли? К тому же, так-таки и дадут немцы чинить мост у них под носом. Эти мысли свер­лили голову Борису, пока он занимался валежкой столбов вместе с другими.

После небольшого отдыха сержант пошел на КП и быстро вернулся. Тут же дал задание Ивану взять телефонную катушку провода и с телефоном вместе с Бори­сом выдвинуться на то место у реки, где встретили Бориса, организовать наблю­дение, а самому вернуться, оставив Бориса с телефоном. Пока шли, Борис никак не мог понять, как можно восстановить мост под носом у немцев. Не найдя ответа, он с Иваном подошел к месту. Борису пришлось возвращаться сюда четвертый раз за это время. «Что же это, я так и провоюю всю войну на этом месте?» — подумал про себя, внутренне усмехаясь, Борис. Он удобно устроился и стал наблюдать. Иван немного побыл с ним, а затем ушел.

Немцы не проявляли активности, изредка постреливая в нашу сторону. Техника у них по-прежнему отходила, но и оставалось ее еще достаточно.  Самолеты также оста­вили в покое наших у реки, но продолжали бомбить тылы. Артиллерии у пере­правы у немцев уже не было. Ее вывезли ночью. Наши тоже не беспокоили немцев, а почему — это стало ясно Борису несколько позже.

Наблюдая эту почти мирную картину, он иногда позванивал Гале и они понемногу переговаривались ни о чем. Это несколько его расслабило, и он вздремнул. Ведь практически вторые сутки не спал, и усталость дала о себе знать. Разбу­дила его оглушительная стрельба с того берега. Спросонья он не понял, куда стреляют. Потом увидел, что по течению реки сверху в направлении моста плывут плоты и на них стоят какие-то бочки, из которых валил густой дым и ветер нес его на мосты. Вскоре мосты и реку затянул густой дым. Вот теперь Борису стало ясно, как можно починить мост под носом у немцев. Он тут же пере­дал обстановку Гале. Через некоторое время она позвонила и сообщила, что ему приказано выдвинуться к берегу, войти в задымление непосредственно у моста и передавать состояние дел по ремонту моста, а затем двигаться со связью по мо­сту и выйти на всю длину разматываемой катушки. Затем получить дополнительные команды. «Вот теперь нужно идти в самое пекло», — подумалось Борису.

Немцы вели яростный бесприцельный огонь по всей задымленной зоне. В дыму они потеряли из вида все мосты и эффективность огня была не очень высока. Но все ­равно, подумал Борис,  ему больше не возвращаться на насиженное место. Здесь он натолкнулся на наших бойцов, которые приспосабливали в обратный путь полу­затонувшие лодки уничтоженного немецкого десанта. Борис пожелал им удачи и двинулся в дыму дальше, придерживаясь кромки воды. У моста бойцы подтаскивали поближе к воде заготовленные ранее столбы. Их как раз хватило по длине, чтобы перекрыть прогалину, образовавшуюся между двумя понтонами. Дым был настолько густой, что второго конца столба было не видно на другом понтоне. Там его поч­ти вслепую принимали и укладывали. Для связки бревен использовали все те же обмотки. Так что вид бойцов без обмоток был довольно невзрачный, но на это никто не обращал внимания.

Все это время немцы не прекращали стрельбу, и пули роем летали вокруг. Некоторые не свистели и находили свои цели. Два бойца на про­тивоположном понтоне как подкошенные упали в воду, и их понесло течением. Ря­дом стоящие только посмотрели им вслед, не прекращая работы, переговариваясь вполголоса. Никакой паники, никакой суеты. Только изредка подающиеся команды. На мосту бойцы трудились споро, как будто и нет никакого обстрела. На нашем берегу у моста раненых было немного, и их санитары отправили в лес.

Борис регулярно докладывал Гале о ходе дела. Где-то в дыму слышался голос сержанта, хотя строительством командовал седой старшина, видно, уже умудренный опытом подобных дел. При очередном докладе Галина сообщила, что подошли основ­ные силы дивизии и мост будет нужен не позднее чем через полчаса. Он пере­дал старшине, и тот попросил в ответ сообщить, что мост будет готов к сроку.

Вскоре к мосту стали подходить бойцы целыми ротами. В полусогнутом состоянии или сидя прямо на земле,  они сгрудились непосредственно у кромки моста. Среди них находился старший лейтенант и подбадривал бойцов при каждом свисте пуль. Что было дальше, за пеленой дыма в глубине нашей территории не было видно. Че­рез полчаса взвилась сигнальная ракета и лейтенант, вынув пистолет, срывающим­ся тихим голосом сказал:

— Ребята, пошли! — и первый вскочил на мост со столбов и исчез в дыму.

За ним бросились остальные, а с нашей глубины из леса начали под­бегать новые группы бойцов. Борис сидел у берега, плотно прижав к себе телефонный аппарат. Он пытался связаться с Галей, но связь молчала. Он хотел броситься с бойцами на мост, но в это время из дыма вынырнул Иван с Галей. Иван был возбужден и резко бросил:

— Вот тебе катушка, бери аппарат и за мной на мост, разматывай свою катушку.

Галя осталась со своим аппаратом у моста. Подбежал лейтенант, который ходил ночью с сержантом на ту сторону. Он спросил: 

— Где ребята? — и тоже бросился на мост.

В это время с противоположного конца моста раздались крики «ура!» и началась оружейная ст­рельба. Затем заговорили «максимы». На мост начали выкатывать полковую артилле­рию. Дым стал понемногу рассеиваться.

Перебежав мост и спрыгнув на берег, Борис увидел рукопашную схватку, как тог­да на нашем берегу с высадившимся немецким десантом. Исход был тем же. Справа оказался немецкий танк. Огня он не открывал. За ним сидели два немца и готови­ли к стрельбе миномет. Борис мгновенно, бросив телефонный аппарат и катушку, сдернул автомат с плеча и выпустил в них длинную очередь. Немцы уже лежали, а он продолжал стрелять в них. Это были первые впервые убитые им люди.

Ему бы­ло дико видеть, как они падали с воплями и затем еще дергались на земле. Он ошалело смотрел на них, а потом, увлекаемый набегавшими с моста бойцами, по­бежал, крича и стреляя на ходу. Он забыл и о катушке, и об аппарате. Вид пада­ющих и умирающих двух людей под пулями не покидал его. Он накануне стре­лял из пулемета, но тогда стрелял по «немцам» и было не понять, от чьих пуль они падали. Сейчас он стрелял в конкретных людей и убивал их. Это коробило его, но недолго. Азарт боя быстро отогнал эти мысли.

Он бежал со всеми, падал, вновь поднимался и не переставал стрелять из автомата. Подбегая к блиндажу, Борис на мгновение остановился, чтобы осмотреться, и в этот же миг его что-то ударило в грудь.  Он упал навзничь, в глазах поплыли ярко-красные круги, а затем они начали угасать. У Бо­риса промелькнула мысль: «Вот так умирает человек». Боли он не успел почувство­вать и потерял сознание. Когда бой переместился от реки в глубину расположе­ния немцев, санитар вынес Бориса и отправился с ним в тыл. В тот день у дивизии еще был тыл, и можно было отправить туда раненых.  Борис не узнал тогда, что произо­шло с дивизией.

Дивизия, переправившись через реку, развила наступление и заняла плацдарм в несколько квадратных километров, но не была поддержана другими соединениями. Соседи по флангам были разгромлены далеко от реки в своих летних лагерях. На их участках немцы свободно переправились, уничтожив погранзаставы, и без сопро­тивления двинулись в глубь нашей территории, все круша на своем пути. На тех участках наших войск не было.

Переправившаяся на тот берег дивизия, зажатая со всех сторон, через несколько дней была практически полностью уничтожена. Так мужественные люди выполнили свой долг, как они его поняли, под постоянным провозглашением войны и уничто­жения врага на его территории, которое насаждалось руководством страны перед войной. Если бы Сталин не запретил проводить на границе подготовительные операции к обо­роне и не дал указание отвести войска на летние лагеря, то мужество погибшей дивизии наглядно показало бы, как можно встретить нападение немцев. Но армия так поступить не могла. Вот за это и заплатил наш народ несколькими миллионами жертв в начале войны.

ОТЪЕЗД ВИКТОРА ИЗ САНАТОРИЯ

Узкое ущелье, как будто ножом разрезавшее скалы, спускалось прямо к бе­регу моря, оставив узкую полоску пляжа. Деревья с двух сторон ущелья почти смыкались кронами. С них свисали лианы, и доходили почти до дна уще­лья, по которому весело пробегал ручей, скатываясь к морю. Здесь было тенисто и прохладно, а ручей наполнял воздух мирным воркованием.

Виктор Кузьмин часто приходил сюда один, посидеть, полюбоваться морем, послушать ручей и возвращаться в мыслях к своему Азовскому морю. Это Черное море, конечно, было красивее его. Особенно горы, берег и рядом море. Как хорошо было здесь любоваться природой и предаваться своим мыслям.

Он жил в санатории, где дети железнодорожников вос­станавливались после перенесенных серьезных заболеваний. Виктор находился здесь уже второй месяц. Этот санаторий был организован в Макопсе в бывшей даче Кагановича. Когда Сталин узнал, что у него такая дача, то отобрал ее и передал детям.

Санаторий стоял достаточно высоко в горах. Сбоку, в стороне, находилось это ущелье. В составе санатория было два корпуса — для девочек и для мальчиков, центральный корпус и еще какие-то постройки. Развлечения у ребят были толь­ко те, которые они сами себе устраивали. Режим был не столько санаторный, сколько лечебный, и ребятам не очень давали расходиться. После того, как Вик­тор «открыл» ущелье, для ребят стало самым любимым занятием катание на ли­анах. Виктор был постарше других ребят и чувствовал свою ответственность за них. Поэтому, прежде чем разрешить им устраивать качели из лиан, он лез на дерево, проверял их прочность, а также надежность крепления лиан к дереву. Он строго-на­строго запретил ребятам пользоваться теми лианами, которые он не осматривал. Воспитатели, конечно, этого не знали, но и не запрещали кататься на лианах. Викторово усердие, очевидно, было излишним, потому что от воспитателей не слышно было, чтобы раньше у кого-либо обрывались лианы. Ведь не они первыми катались на лианах. И до них ребята занимались этим делом.

Второе развлечение у ребят состояло в пугании девчонок по вечерам, когда хорошо стемнеет. Для этого ребята ловили летающих жучков-светлячков. У них в темноте светились тельца, когда они летали. Ребята, наловив светлячков, нати­рали себе ими щеки, нос, подбородок так, что они светились в темноте отдельными пятнами, и вырисовывали только контур неравномерно освещенного облика како­го-то привидения. Затем ребята накрывались белой простыней, со светящейся в темноте головой вставали друг другу на плечи и в таком виде заглядывали в окна к девочкам, предварительно постучав. При этом они гримасни­чали, гикали и издавали всевозможные звуки, имитируя привидения. Конеч­но, такие «картинки» вызывали шум и гам в корпусе девочек. Почему-то мальчиш­кам это сходило с рук. Может, потому, что после первых же подобных «действ» они уже больше  не воспринимались. Действовали они только на вновь прибывающих девочек. Находившиеся в палатах девочки помалкивали о пред­стоящих появлениях привидений и сами принимали участие в этих розыгрышах.

Жизнь в санатории протекала мерно и спокойно, пока не перестало говорить радио. Сколько ребята не просили починить его, но монтер никак не приходил. Вскоре среди ребят поползли слухи, что началась война не то с немцами, не то с японцами, не то опять с финнами. Потом кто-то из ребят краем уха услышал, как воспитатели говорили между собой о какой-то войне с немцами. Между ребятами пошли разговоры в том духе, что Красная Армия гонит немцев уже по Польше. Ре­бятам по-прежнему ничего не говорили о войне, стараясь не вызывать у них беспокойства. Окончательно они забурлили, когда увидели внизу проходящий по путям бронепоезд. Вот только тогда ребят собрали и сообщили, что идет вой­на с немцами. Красная Армии отходит, и их вскоре отсюда вывезут без родителей. Они не могут приехать забрать их.

Прозвучавшее официально сообщение оказало на ребят гнетущее впечат­ление. Они присмирели, поутихли. В санатории больше не раздавались смех, кри­ки и веселое оживление. На ребят опустилась тень где-то идущей войны. Оказы­вается, Красная Армия не наступает, как в кинофильме «Если завтра война», а от­ступает. В это ребята никак не хотели верить. Ведь все знали, что Красная Армия непобедима. Так их учили в школе и так показывали в кино. А вот, оказывается, она отступает! Как же так? В детских головах все это не укладывалось. Так Виктор спустя почти  месяц узнал, что идет война и война с немцами.

Вскоре ребятам сказали, чтобы они быстро собирались. К санаторию подадут сос­тав, и им нужно будет очень быстро погрузиться. Состав подошел из нескольких пустых пассажирских вагонов. Их довезли до Ростова, а там высадили и сказали, чтобы они домой добирались сами, поскольку всем нужно ехать в разные стороны.

Виктору нужно было ехать в город Волноваху, находившийся между Мариуполем и городом Сталино, который раньше был Юзовкой, а значительно позже стал Донецком. Там отец Виктора Сергей Николаевич Кузин работал старшим диспетчером Южно-Донецкой железной дороги после того, как он срочно перевелся туда два года назад из Мариуполя, где работал начальником железнодорожной станции.

Начальником станции его назначили после ареста предыдуще­го начальника станции Михайлова по кляузе, которую на него написал дежурный по станции, желая занять его место. Но назначили не его, а отца, зная недобро­порядочность этого дежурного по станции. Порядочность все-таки ценилась и тогда среди определенного круга лиц. Михайлов был порядочным человеком, и его выпустили перед войной, но на прежнюю должность не вернули. При немцах он та­ки занял должность начальника станции, и, когда немцев турнули из Мариуполя, он отступил с ними и оказался в итоге в США. Так добропорядочный советский чело­век сделался врагом советской власти.

Отец Виктора был компанейским человеком, и у него был полный город друзей. В их просторной трехкомнатной квартире часто бывали шумные застолья. Среди друзей был и начальник городского НКВД. Накануне вечером он сказал отцу, что они сегодня ночью будут «брать» его. Но к утру арестовали весь состав мариупольского НКВД.  Об отце в ту ночь забыли, и он утром выехал в управление дороги, находившееся в Ясиноватой, и больше в Мариуполе не появлялся. Его пере­вели в Волноваху вначале на должность дежурного по отделению, а потом стар­шего диспетчера. Семья эти два года жила в Мариуполе. Старшему брату Сер­гею нужно было окончить десять классов, и родителям не хотелось менять ему школу перед поступлением в институт. Перед войной мальчикам после окончания школы нельзя было поступить ни в какой институт. Все уходили в армию. После окончания десяти классов можно было поступить только в один Новосибирский институт военных инженеров транспорта — НИВИТ. Вот Сергей и поступил в этот ин­ститут накануне войны, а семья после этого переехала в этот городишко район­ного масштаба, который был весьма неказистым по сравнению с Мариуполем.

До этого Виктор в Мариуполе так умудрился «приложиться» головой об ка­мень, что лишь чудом выжил, и на два года стал почти инвалидом. Вообще он был «дворовым хлопцем», и улица была его постоянным местом обитания. В основном пляж и море. В школе он без усилий учился на пятерки. Сделав за пять минут домашнее задание, он сразу же убегал на море. Он бывал там, начиная с ранней весны, когда «низовой» ветер отгонял кромку льда от берега. Катание на льдинах в это вре­мя года было главным развлечением мальчишек. Летом у ребят было другое заня­тие на море.

 Рано утром на пляж приходили дворники с граблями, которые были сделаны из густо набитых гвоздей. Этими граблями они тщательно прочесывали песчаные пляжи и выгребали всякую мелочь, которую оставляли купающиеся. Попадались часы, деньги, расчески — все, что могло вывалиться из карманов и су­мок. В общем, это иногда составляло хороший доход для них. Ребята, естественно, хотели иметь и для себя хоть небольшую часть в дополнение к доходам от сдачи пустых бутылок. Поэтому они старались прибежать на пляж раньше дворни­ков и порыться в песке под скамейками, на которых складывалась одежда. Двор­ники неистово гоняли ребят, и между ними велась постоянная война.

Однажды  Виктор  оказался  возле  центрального  пункта             ОСВОДа — это общество спасения на воде — и его послали за чем-то сбегать. С  тех  пор  он  так  и  пристро­ился  у  моряков ОСВОДа пацаном на побегушках. Многое он повидал на пляже за свою «многолетнюю службу на побегушках» после того, как его признали за свое­го  и стали поручать более серьезные работы.

Особенно Виктор подружился с водолазом Меркуловым, который от многого уберег Виктора за время пребывания на пляже и приучил его ко многому хорошему, что не раз помогало Виктору в разнооб­разных случаях. Вот один из них.

В ОСВОД по железной дороге привезли с десяток лодок, называвшихся «финдерф­литами», у которых не было задней трансовой доски на корме, а нос и корма были одинаково острыми. Эти лодки рассохлись в пути, и их притопили недалеко от берега, с тем        чтобы они замокли. Понадобилась одна лодка, и Виктора послали от­лить одну лодку и пригнать к берегу. Плавать он умел, а как научился — об этом нес­колько позже. Виктор взял ведро, одел на шею, забросил его назад и нырнул с мостика. Когда стал выныривать, то заполнившееся водой ведро не позволило под­нять голову из воды. Виктор не растерялся, не стал паниковать, пустился на дно с ведром на шее и поставил его между ног. Осторожно вынул голову из дужки ведра и вынырнул. Отдышавшись, нырнул вновь, достал ведро и поплыл к лодкам. Отлив лодку, он пригнал ее к берегу, никому не сказав о том, как он прыгал в воду с ведром на шее. Он не хотел, чтобы его осмеяли, особенно Меркулов, и не порекомендова­ли бы прыгнуть еще с привязанным камнем на шее.

Плавать Виктора научил Сергей. Они были на море вместе при хорошем ветре, дувшем с моря и нагнавшем волну к берегу. Виктор всегда прыгал с конца мости­ка, там вода доходила ему до шеи. Сергей прыгнул с мостика, не достав дна, вынырнул и держался над водой, работая ногами и руками. Виктору он не ска­зал, что нынче глубокая вода, и пригласил прыгать в воду. Виктор смело прыгнул,   не достал дна,  страшно перепугался. Оттолкнувшись от дна, он вынырнул с круглыми глазами, а Сергей рассмеялся и заставил плыть, слегка поддерживая его руками. Так Виктор и поплыл. Были случаи и посерьезнее, чем этот. Вот еще один.

Многокилометровая мариупольская бухта была разбита на отдельные пляжи, кото­рые принадлежали различным организациям, санаториям и домам отдыха. На каждом пляже находился дежурный матрос ОСВОДа, который вел наблюдение за этим участком моря. Обнаружив что-либо неладное на воде, он приспускал флаг у себя на мачте и на этот пляж выезжала моторная лодка с матросом-спасателем, водола­зом с легким водолазным аппаратом и врачом для оказания помощи на месте. На центральном пункте ОСВОДа находился дежурный матрос, который все время наб­людал за состоянием сигнальных флагов на пляжах. Такая сложная система могла быть значительно упрощена, имей ОСВОД на то время рации или телефонную связь. Но ни того, ни другого не было, вот и организовали такой несложный и эффектив­ный способ оказания помощи на воде. Недаром Меркулов иногда говорил, что он вытащил себе свою жену из-под воды. Он действительно вытащил утопленницу, про­бывшую несколько минут под водой, а потом откачал ее и женился на ней.

По утрам, когда на пляжах было мало купающихся, Виктору доверяли постоять на дежурстве с биноклем в руках и вести наблюдение за сигнальными флагами на пляжах. На пляже ПКО —  так официально назывался горсад — парк культуры и от­дыха — Виктор увидел двух барахтающихся в море людей, и сразу же там опустили флаг. Виктор объявил об этом, и туда умчался спасательный катер, а он стал наблюдать в бинокль за тем, что там происходит.

Он увидел, что на подошедший катер из воды подняли два тела, затем и катер повернул назад. На подходе к осводов­скому мостику с катера Меркулов прокричал, чтобы Виктора заперли в чулан. Никто ничего не понимал, но удивленного Виктора все же отправили в чулан, где хранился морской инвентарь. Чулан был сколочен из горбылей с большими щелями, и оттуда было видно все, что происходит на мостике.

С катера выгрузили на носил­ки обнаженных мужчину и женщину, плотно прижавшихся друг к другу, накрыли про­стыней и отнесли в тень. Вскоре «скорая помощь» их увезла. Виктор прислушался затем к разговорам, происходившим у них по этому поводу, и понял, что эта пара занималась любовью в воде. От холодной воды у женщины начались спазмы, и они не смогли разъединиться. Испугавшись такого состояния, они начали тонуть. Вот Виктор их и спас.

Видя, как ведет себя его младший сын, отец иногда с горечью говорил, глядя на Виктора, что в семье не без урода. Сергей в отличие от Виктора был паинькой и любимцем многих в городе. Он увлекался радиотехникой, делал приемники и даже сам мотал трансформаторы, мастерил конденсаторы и всякую ме­лочь для собираемых приемников. Начал было делать телевизор с механическим разложением кадров, но не успел, уехал в Новосибирск. В городском Доме пионе­ров он вел кружок радиолюбителей, хорошо владел морзянкой. Поэтому разница в облике этих братьев была очень наглядной и не могла не огорчать родителей.

Сергей был не только достаточно умным человеком, но и не по годам прозорли­вым. Однажды, проходя с Виктором по центральной улице города, им навстречу попался человек с орденом, и все оглядывались на этого человека. Сергей тогда заметил Виктору:

— Витя, видишь, как мы все удивленно смотрим на человека, у которого орден, а придет время и будут также удивленно смотреть на человека, у которого не бу­дет ордена. Грядет война, и те, кто выживут в ней, вернутся с войны с орденами на груди.

Какими пророческими оказались эти слова в устах десятиклассника!

Виктору почти ежедневно доставалось ремня от матери. Поводов было предоста­точно. Отец только ставил в угол на колени, когда бывал дома и заставал сына. Провинностей у Виктора всегда хватало, поэтому по докладу матери тут же следовало наказание углостоянием. Отец обедал дома и после обеда, как правило, на часок засыпал, а Виктор, стоя на коленях подле дивана, оберегал сон отца. Встать из угла можно было только по разрешению отца. Поэтому, как только отец засыпал, Виктор устраивался на полу и занимался своими делами. Важно было не про­зевать, когда отец проснется. Тогда нужно было мгновенно принять позу колено­стояния. Отец вообще добродушно относился к этим наказаниям, заставляя хоть этим Виктора посидеть некоторое время дома. Когда отец лежал и читал, Виктор через некоторое время просил прощения, говоря что этого больше не будет, и отец, спустя некоторое время, его отпускал. Просить было от чего.

Вот только несколько примеров, за что Виктора могли наказать. Сергей сам мотал трансформаторы для своих радиотехнических нужд. При этом он про себя считал количество витков, которое было строго ограничено. Если Виктор заставал Сергея за этой ра­ботой, то любыми способами старался сбить его со счета, с тем чтобы он все на­чинал сначала. Если мать была рядом, Сергей просил ее убрать от него Виктора. Если ее не было, то давал подзатыльника и тот со смехом оставлял Сергея в по­кое. Сергей никогда не бил Виктора, чтобы тот ни сделал, и не связывался с ним. Потом ему окончательно надоели эти проказы Виктора, и он приделал счетчик оборотов. Второй эпизод.

Отец и Сергей готовились проехать на велосипедах по Донбассу в отпуск от­ца и посетить родственников. Сергей перебирал подшипники колес и попросил Ви­ктора сходить в аптеку  купить вазелин для смазки шариков, потому что смазка для подшипников тогда не продавалась. Виктор отказался и демонстративно покинул Сергея, крича, удаляясь:

— Сам иди.

Пошла мать и принесла вазелин. Спустя продолжи­тельное время, погуляв где-то, Виктор вернулся с вазелином. За эту услугу мать огрела его ремнем и выругала в очередной раз. Еще случай.

Осенью на склоне горсада всегда было много щеглов и чижиков перед их отле­том в теплые края. Один парень из его двора ловил их с помощью перекидной сет­ки, поставив под нее клетку с птичками, которые своим пением привлекали других птичек под сетку, которой он и накрывал этих доверчивых птичек. Этот парень продавал птиц, а иногда по вечерам, собрав вокруг себя ребят, жарил из них шаш­лыки размером с ноготок. Они были обуглившиеся, но вкусные.

Виктор завел и себе чижика в клетке, оказавшегося очень голосистым. Вместо то­го чтобы сразу же объединиться с дворовым птицеловом, он начал его дразнить, поставив своего чижика в стороне от него, с тем чтобы отвлекать пролетающих птиц от сетки птицелова. Это пакостное действо со стороны Виктора обошлось без драки и разрешилось мирным путем. Вообще Виктор не любил драться и всегда дворовые проблемы с ребятами решал мирным переговорным путем.

В тот день, когда он покалечил себя, Виктор на спор с ребятами спускался на ве­лосипеде с горы горсада между деревьями. Уже на выезде на ровное место он на­ехал на камень, перелетел через руль и виском ударился о другой камень. После этого он отключился и из плотно сжатого рта пошла густая пена. Ребята стояли рядом, не понимая серьезности случившегося, посмеиваясь, шутили. И если бы не проходивший рядом моряк, то Виктор бы задохнулся в собственной пене.

Моряк оказался опытным человеком, тут же достал перочинный нож из кармана и осторо­жно раскрыл у Виктора плотно сжатые зубы, а затем своим носовым платком прочистил рот от пены. Ребят он послал позвать родителей Виктора и вызвать скорую помощь. Вскоре прибыла «скорая помощь» — линейка, запряженная добрым ко­нем, на которой восседала врач. Пока его везли по булыжной мостовой в больницу, за Сенным базаром, у него пару раз прояснялось сознание, но он ничего не пони­мал, видел сидящую рядом плачущую мать и вновь отключался.

Виктор пролежал без сознания три дня. Когда приводили в сознание, делали уколы в ногу, но, очевидно, не совсем чистой иглой, в результате чего образовалось местное заражение крови. Нога покраснела и опухла. Когда Виктор пришел в себя, установили сотрясение мозга, а затем и воспаление мозга. Вскоре у него развился паралич верхней части тела. У Викто­ра отнялись руки. Пальцами он еще как-то шевелил, но разогнуть руки не мог. Ког­да пытался это сделать, то в суставах возникала нестерпимая боль. В общем, он промучался два года, а вместе с ним его брат и родители. Сергей не отходил от Виктора, когда бывал дома. Когда врачи сказали, что нужно попробовать только появившийся красный стрептоцид, Сергей объездил на велосипеде все аптеки го­рода и только в заводском районе все-таки нашел его.

Трудно сказать, что помогло, но к началу войны Виктор почти восстановился, и его на два месяца отправили в санаторий в Макопсе на Черное море. Очевидно, все-таки в наибольшей мере помог электромассаж. К суставам прикладывали свин­цовые пластины и на них подавали электроток. Под пластины ложили марлю, про­питанную каким-то раствором, и при подаче тока происходило приятное пощипы­вание в месте нахождения пластины. Эти сеансы были для него единственной ра­достью тогдашнего бытия.

Голове Виктора доставалось и до этого. По весне каждый год происходили дра­ки между шишманцами и слободскими. Шишманка располагалась вдоль горсада и под­нималась вверх между ним и питомником, за которым шли санатории и дома отдыха в сторону порта. Слободка располагалась вдоль моря под горсадом, начиналась прямо от вокзала и доходила до шишманского спуска. Горсад был вотчиной шишман­цев, а пляж вотчиной слободских. Весенние драки начинались на склоне горсада, под которым       как  раз располагался  двор Виктора. Эти бои начинали малолетки, и Виктор был самым активным в них участником. На второй      день бои перемещались на Шишманку с участием уже взрослых парней.

С горы горсада всегда наступали шишманцы, а слободские оборонялись снизу и если отступали, то во двор Виктора, а из него уже рассыпались по сторонам. Свер­ху наступающие осыпали слободских градом камней. Вот один такой камень и уго­дил в голову Виктора, шрам от которого остался у него навсегда. Эти два случая были не единственными, когда Виктор мог бы погибнуть, ведя такой активный об­раз жизни. О случае с ведром на шее уже говорилось. А вот еще один случай.

Виктор ловил бычков, сидя на конце мостика. Он увидел, как из-за моря начала быстро расти громадная черная туча. Стоял полный штиль, и море ярко блестело своей зеркальной гладью. Виктор уже знал, что сейчас разразится гроза и подни­мется шторм. Он быстро смотал удочку и бегом бросился с мостика. Пока он сматы­вал удочку и бежал к железной дороге, шедшей вдоль пляжей к порту, ударил гром и рванул такой силы ветер, что Виктор уже пути переползал на четвереньках. Вбе­жав в улицу слободки, он остановился под огромной старой шелковицей переж­дать дождь и бурю. В это же время разразилась громадной силы молния, шелко­вица с треском раскололась пополам, и падающий большой ствол дерева чуть было не придавил его. Если бы Виктор в это время прислонился к стволу, то электрический разряд испепелил бы его, но Виктору на этот раз пове­зло, как и в других подобных случаях. Судьба его берегла. А  вот крупному орлу в тот день не повезло. Его занесло с Кавказа, и он, распластав крылья, замкнул ими контактный провод с рельсами трамвайной линии у вокзала и был сражен этим разрядом. Из него потом сделали чучело и выставили как экспонат в местном крае­ведческом музее.

Ростовский вокзал кишел людьми, как пчелиный улей. Но люди были в основном спокойны, сосредоточены и главной заботой было узнать, когда и в каком направ­лении отбывали поезда. Никакое расписание не дейст­вовало. Минут за пять до отхода по радио объявляли, какой поезд и куда отправ­ляется. Пути поскорее старались освобождать для пропуска проходящих составов на фронт и с фронта. Вот тогда людской улей оживал, начиналось всеобщее дви­жение и гвалт. Одни толпились на поезд, другие освобождали им путь. Все это про­исходило в давке с криками и руганью. Виктор пробыл на вокзале почти сутки,  пока не разобрался во всей этой механике.

На вокзале действовали все буфеты и киоски. У Виктора деньги были. Их некуда было тратить в санатории. Так что он покупал еду в буфетах и был сыт. По­дойдя как-то к газетному киоску, он увидел на прилавке альбом рисунков для вышивки. Его мать была рукодельницей, и Виктор подумал, что она была бы не прочь иметь такой альбом. Подсчитав свои ресурсы, он купил этот альбом в ка­честве подарка матери.

Суровое подчас отношение матери к нему не отложило в нем неприязненности по отношению к ней. Для него мать оставалась матерью, осо­бенно после перенесенной болезни, когда она столько сил отдала на уход за ним, более года кормила его с ложечки. Виктор остановил свое внимание на альбо­ме еще и потому, что к тому времени начал рисовать,  уже кое-что стал смыслить в живописи и мог оценить художественную красоту альбома.

Начал он рисовать случайно. Ведь его страстью было море, и он не видел себя никем иным как моряком. Он неплохо освоил сигнальный семафор, передаваемый ручными флажками, знал по плакатам все типы военных кораблей и их вооружение. Эти плакаты по рекомендации Меркулова ему дали в городском комитете ОСОАВИАХИМа. До войны это было общество содействию авиации и химическим войс­кам. Плакаты Виктор, посчитав их общественным достоянием, передал школе и организовал там морской кружок, в котором учил ребят вязать морские узлы, сигналить семафором.  По принесенным плакатам изучали устройство и типы бое­вых кораблей. Преподаватели были очень довольны такой активностью Виктора и всячески ему содействовали в школьной морской деятельности.

Он даже пытался тайком спуститься под воду в легком спасательном аппарате да резиновая маска не позволила. Ее никак не удавалось уплотнить и плотно при­жать к маленькой головке. Вода все время заливала маску. Этот аппарат он тайком утащил у водолаза Меркулова,  когда тот  днем  спал на центральном пункте ОСВОДа. Он много хорошего дал Виктору и следил за ним, проявляя резкое недо­вольство, когда видел Виктора вместе с пляжной шпаной. Виктор не знал, что отец давно познакомился с Меркуловым и он неспроста уделял такое внимание Викто­ру. Отец, по сути, передал ему на пляжное воспитание своего младшего сына.

На лето к ним в гости приезжало много родственников отдохнуть на море. Пе­ред болезнью Виктора к ним приехала сестра матери с мужем, у которого оказал­ся этюдник с масляными красками. Он неплохо рисовал всевозможные этюды, будучи любителем. Виктор решил попробовать сам это дело. Ему понравилось, но гость уехал. Виктор попытался купить краски в магазине, но они оказались ему не по карману. Сдаваемых пустых бутылок не хватило, а родители денег не дава­ли, считая это никчемной и дорогой забавой, которая у Виктора вскоре пройдет и забудется.

Желая добиться своего, Виктор с участием своего друга обзавелся масляными красками в скобяных магазинах, которых было предостаточно в городе. В них краски разных цветов были в деревянных бочках, таких же, в каких продава­ли селедку или соленые огурцы. Эти бочки с красками стояли открытыми в ряд пе­ред прилавками и к ним был свободный доступ. Дружок стоял на карауле, а Виктор залезал чайной ложкой в бочку и набирал краски в бумажки. Масло, к сожалению, было в закрытых бочках, и Виктору пришлось разводить краски керосином при ри­совании. Поэтому у него так и не высохла ни одна из нарисованных картин, и он понял, что нужно по-настоящему учиться рисовать. Это занятие ему всерьез понра­вилось. Сергей сказал, что сейчас во Дворце пионеров изокружок не работает. Тогда Виктор стал приставать к отцу, чтобы он нашел в городе художника для частных уроков. Но отец был непоколебим, заявив, что тот будет главным инженером завода, а не художником. Так были пресечены попытки получить хотя бы какое-то профессиональное знание о рисовании, желание заниматься которым у Виктора не исчезло за многие годы.

Море и рисование были не единственными объектами увлечения Виктора. Он зани­мался еще собиранием камней, как он определял это занятие. Его привлекали мно­гообразие форм и цвета таких камней, и он подолгу ими любовался, перекладывая с места на место в специальной большой коробке, которую дал ему Сергей от каких-то своих деталей. Со временем, под воздействием Сергея, он начал уже бо­лее серьезно относиться к этому собирательству и стал интересо­ваться названием этих камней, их полезностью и где они используются. У него не было полевого шпата нежно-желтого цвета, и он решил отколоть кусочек от боль­шого камня, стоявшего на специальной подставке в краеведческом музее. Подождав, когда в зале никого не было, он отверткой попытался отковырнуть от него кусочек, и тогда громадный камень раскололся на два куска.  Они с грохотом упали на пол, от чего зашатался рядом стоявший орел. На этот грохот никто не прибежал, и Виктор быстренько удалился, взяв-таки кусочек камня.

Большое удовольствие доставляло Виктору собирание роскошных кристаллов ква­рцитов. Они росли красивым букетом прямо на отвесных крутых и высоких стенах обрывов, идущих вдоль берега за портом. Виктор привязывался на веревке, и ребята опускали его вдоль стены, на которой он легко снимал эти блестя­щие прозрачные грозди кристаллов, каждый из которых был размером с ладонь. Они были украшением его коллекции, и он многим дарил эти удивительные творения природы.

Из Ростова поезд шел очень долго. Подолгу стоял на полустанках, пропуская воинские эшелоны на фронт, а на восток эшелоны с вывозимым на открытых платформах оборудованием, с сопровождающими их людьми в товарных вагонах. Виктор приехал домой днем, и мать с радостным плачем стала обнимать сына, а отец ска­зал, что он сегодня бы уехал искать его. Им повезло, что они не разминулись. Осо­бенно умилил родителей подарок Виктора матери, сделанный в такой  суровой обстановке. Это для них было первым проявлением взросления младшего сына.

Через месяц на их железнодорожный узел был совершен первый ночной налет немец­ких бомбардировщиков. Этот узел наша авиация защищала очень усиленно, и истре­бители ЛАГГ-3 отогнали немцев. Им активно помогали зенитные батареи, стоявшие вокруг. Все небо было расцвечено лучами прожекторов, среди которых вспыхивали взрывы зенитных снарядов. Было красиво, и если бы не война, то это напомина­ло бы праздничные мариупольские довоенные фейерверки. Это любование продолжалось до тех пор, пока по крышам не затарахтели осколки, упавшие от разорвавшихся зенит­ных снарядов. После этого Виктор опустился в коллективный погреб — сарай, кото­рый выстраивался в земле для жильцов железнодорожных домов. Сверху эти погре­ба насыпались землей и в них опускались по ступенькам. В их отделении в пог­ребе уже находились мать с бабкой. В ту ночь не сбили ни одного самолета, но зато не смогли сбросить на узел ни одной бомбы. Свои бомбы они высыпали в сте­пи и находившийся недалеко лес, который посадил еще Докучаев.

Первого сентября Виктор пошел в школу в шестой класс. Школа находилась не­далеко от вокзала, и, чтобы не подвергать опасности детей, занятия перенесли на окраину поселка в пустующий совхозный амбар. Налеты авиации продолжались, но разрушения на станции быстро восстанавливали. Семья Виктора жила недалеко от путей в одноэтажном многоквартирном доме. Они занимали трехкомнатную квартиру с изолированным входом. У Виктора была своя отдельная комната.

Как-то пришел отец и сказал, чтобы Виктор освободил свою комнату. У них бу­дет жить один старший лейтенант, его зовут Александр Сергеевич Румянцев. Его адъютанта зовут Миша, но жить он будет отдельно. Румянцев был общительным чело­веком, интересовался рисунками Виктора и рекомендовал ему учиться рисо­вать профессионально. У Виктора уже был этюдник, полный прекрасных масляных красок в тюбиках. Родители стали давать деньги на краски без ограничений, и у Виктора собрался превосходный набор. Море у Виктора давно ушло на задний план. Ведь оно теперь было далеко от него, и рисование стало его единственным увлечением.

Миша был одесситом, и в доме от него всегда стоял шум, когда он был у них. Румянцев приходил домой только поспать, предварительно поужинав у матери, независимо от того, когда бы не приходил. Мать очень вкусно готовила и была мастерица в этом деле. Иногда они приходили вместе с отцом, но никогда за столом не говорили о работе. Но чувствовалось, что у них было что-то общее в работе отца. Михаил стал часто оставаться у них  дома. У Румянцева в распоряжении была новенькая ма­шина «эмка», и Михаил одновременно был у него за шофера. Машина все время на­ходилась у крыльца их дома, и, когда она нужна была Румянцеву, он звонил на квартиру и вызывал Михаила с машиной.

Однажды Румянцев выезжал в соседний город на один день по делам и они взя­ли с собой Виктора. При возвращении остановились у придорожной посадки, и Михаил, расстелив на траве белоснежную салфетку, накрыл стол. Таких яств Виктор давно не видел. Они ему напомнили стол у родителей до войны, когда к ним приходили гос­ти. После обеда они решили попрактиковаться в стрельбе из пистолетов. Тогда Виктор впервые взял в руки пистолет и пострелял из него. При первом же выстре­ле у него от неожиданности пистолет чуть не выскочил из руки при отдаче. Это вызвало у них дружный смех. После этого он стрелял более уверенно, но так и не попал в консервную банку, оставшуюся после обеда. А у них у каждого своя банка была изрешечена пулями.

Как-то ночью Виктора разбудил шум подъезжающих легковых автомашин. Виктор выглянул в окно и увидел, что из них выходят майоры, полковники и еще кто-то в штатском. Они собрались в комнате у Румянцева и что-то долго об­суждали, плотно прикрыв дверь комнаты. Когда утром Виктор проснулся, никого уже не было, и он подумал, что этот Румянцев не такой уж и простой старший лейте­нант.

Когда его и Михаила не было дома, Виктор решил проверить свою догадку. Румянцев не запирал свою комнату, когда уходил, поскольку и замка в двери не было, но Виктор никогда не заходил в его комнату. На этот раз он решил войти и посмотреть. На столе лежал ворох больших карт, свернутых в трубки. Он развернул первую попавшуюся. Это была подробная карта румынского города Плоэшти, вся испещренная синими и красными кружками карандашом, нанесенными, очевидно, рукой Румянцева. Вторая оказалась такой же, но города Констанца. Третья была карта са­мого Берлина, также испещренная разноцветными кружками. Увидев эти карты, Виктор утвердился в мысли, что это не простой старший лейтенант. В этом он смог еще раз убедиться попозже.

Однажды Виктор с товарищем шел по путям, по которым хождение было строго запрещено. Оказавшийся на их пути милиционер их задержал, привел в уча­сток и посадил в камеру предварительного заключения. Виктор начал «качать» пра­ва, за что милиционер огрел его дважды линейкой по шее. В конце концов он това­рища выпустил, а Виктора оставил как более языкатого. Через некоторое время по­явился Румянцев с вопросом:

— Где мальчик?

Милиционер стал препираться с Румянцевым, не вставая из-за стола. После того как Румянцев показал ему свое удос­товерение, тот вскочил как ужаленный и выпалил:

— Так точно, у нас!

Румянцев увидел на шее два красных рубца и спросил у Виктора:

 — Он тебя бил?

Виктор про­гундосил:

— Да-а-а...

Румянцев, обратившись к милиционеру, жестко бросил ему:

— Маль­чика я забираю, а вы будете отданы под суд за избиение малолетнего ребенка.

И действительно было открыто уголовное дело. Отец просил Виктора отказаться от показаний, ведь у милиционера малые дети. Но Виктор упрямо стоял на своем, отстаивая свою честь. В итоге отец сам отказался от показаний своего несовер­шеннолетнего сына, после того как Румянцев отбыл куда-то и съехал от них. Так был спасен бедный милиционер от штрафной роты, в которую он мог бы попасть из-за такого нелепого случая.

В их городишке становилось все тревожнее. Поползли слухи, что станция за пару десятков километров от них уже занята и немцы скоро будут у них. Как-то отец пришел днем домой, чего почти никогда не бывало, и сказал, что все трое будут эвакуироваться, а он останется и будет отступать с войсками последним.

— Вам ну­жно подготовиться. Вещи, включая теплые, и продукты сложите для каждого отдельно в два места каждому. Одно сделайте в виде заплечных мешков, а другое в любом виде в руки.

Как  только он позвонит, они должны будут взять эти вещи, по одному в руки и на плечи мешок, и бежать туда и в тот состав, в который он скажет. Вопрос о том, что, может, и не надо эвакуироваться, не стоял. Эта необходимость восприни­малась как неотвратимая данность и не обсуждалась.

Они прождали всю ночь.  То­лько под утро позвонил отец и сообщил, что на вокзале стоит состав из одиннад­цати классных купированных вагонов.

— Вам выделено третье купе в седьмом вагоне. Бегите!  Сколько будет стоять состав, неизвестно, поскольку с соседней станции могут позвонить в любой момент и сообщить о летящих на станцию немецких самолетах.

Мать, бабка по отцу и Виктор схватили свои вещи и бросились на станцию. При­бежав и отдышавшись в купе, они стали смотреть друг на друга и на вещи, кото­рые каждый из них принес в вагон. Мать принесла те вещи, что и приготовила, баб­ка вместо приготовленного узла в руке держала помойное ведро с половой тряп­кой, а у Виктора в руке оказался этюдник с красками.

Все трое разразились нерв­ным смехом. Они смотрели на помойное ведро и надрывались от смеха, давая выход нервному тику, бившему их. В хохоте была хоть какая-то ра­зрядка. Соседи по вагону ничего не понимали и возмущались. Когда узнали при­чину, начал раздаваться хохот и в других купе. Смех несколько разрядил обстановку в вагоне, и люди начали успокаиваться.

Потом пришел отец и сказал, что поезд будет стоять еще пару часов. Они все четверо перенесли в вагон не­мало вещей и продуктов. Принесли даже велосипед и швейную машину «Зингер», с которой дед по отцу ходил в армию в 1905 году на русско-японскую войну, когда был при­зван в армию и обшивал солдат в действующей армии. Всю обстановку в квартире они, конечно, оставили. Особенно жалко было бу­фет с резной отделкой из красного дерева и красивые дубовые стулья с мягкой обивкой. Виктор сокрушался по громадной картине в золоченой раме, где сани, за­пряженные тройкой, ночью зимой удирали от стаи волков по лесной дороге. Прощаясь, отец  сказал, что будет участвовать в минировании узла. После его взрыва они будут уходить на машинах. Когда вернется, он их найдет.

Поезд предназначался для эвакуации семей руководящего состава железнодоро­жников этого узла. Состоял он из одиннадцати вагонов, двух вагонов-лавок с про­дуктами и сменным постельным бельем, которые должны были выдаваться обитате­лям этого состава в пути следования. В состав поезда входили также два собст­венных паровоза. Во главе поезда поставили одного из диспетчеров, чтобы он сопро­вождал состав на всем пути следования. При погрузке поезда на перроне никого из посторонних не было, так что она шла без сутолоки и посторонних глаз.

Выходит, все можно было организовать как следует даже на местах, если местные власти захотят, а тем более если это будет касаться их личного благополучия. Эта тенденция, наметившаяся уже до войны, затем разовьется в раковую опухоль руководящего состава страны на всех уровнях, которая и приведет к гибели всей страны. Но это будет значительно позже. А тогда о такой возможности писал только Троцкий, о чем, конечно, знал Сталин, но в стране о такой возможности не только не писали и не говорили, но даже и не думал никто. Советский строй казал­ся вечным и незыблемым.

Поезд простоял до обеда, и все уже с нетерпением ждали отправления. Ехали как пришибленные, несмотря на то, что настроение несколько поднялось после того, как удалось перетащить столько вещей дополнительно. Они окажутся основным подспорьем для семьи в эвакуации,  когда настанет время приобретать продукты в обмен на них. Ведь они ехали в неизвестность, бросив все, и было неясно, и где они окажутся. Все сидели молча в купе, каждый погрузившись в свои думы. В вагоне не было слышно ни слез, ни вздохов, ни причитаний. Может, что и было, но из закрытых купе ничего не доносилось. В ваго­не стояла мертвая тишина.

На одной из крупных станций в вагон ворвался Михаил и с возгласами, раздававшимися на весь вагон, втащил к ним в купе два ящика. В одном были стеклянные бан­ки с клубничным компотом, а во втором металлические банки с тушенкой. Это им пере­дал в дорогу  таинственный старший лейтенант. Сам он не пришел, но обладал, очевидно, немалым влиянием, если безболезненно мог взять из армейских складов два ящика таких продуктов в качестве подарка своим знакомым. Михаил побалагурил некоторое время и ушел, тепло попрощавшись. Больше они никогда не встречались.

Ночью поезд подъезжал к Ростову. В это время над железной дорогой начали но­ситься немецкие самолеты и на бреющем полете стали освещать железнодорожные пути своими бортовыми фарами, как будто кого-то выискивая. На ближайшей станции поезд  загнали в тупик, подальше от основных магистральных путей. Само­леты, ранее изредка сбрасывавшие бомбы при полете со светящимися фарами, начали активно бомбить станцию, где в тупике стоял поезд Виктора. Из окон поезда был очень хорошо виден этот кромешный огненный ад, повисший над станцией. На них не упало ни одной бомбы.

Утром, когда рассвело, выезжая из тупика, они увиде­ли разбитый санитарный эшелон из классных вагонов. Благо он шел к фронту и был пустой. Очевидно, немцам кто-то сообщил, что в составе из классных вагонов выез­жают семьи высокопоставленных железнодорожных начальников, и самолеты их ис­кали. По ошибке они разбили санитарный поезд, стоявшийся на основных путях.

В Ростове они долго не стояли. Сопровождавший их диспетчер побежал к мест­ным диспетчерам и быстро возвратился, заявив, что на Ростов летит армада не­мецких самолетов. Их паровозы нигде не отцеплялись от состава, и они быстренько уехали, остановившись в Батайске на противоположной стороне Дона. Виктор вышел, купил два арбуза и возвращался к себе в вагон. В это время над Ростовом появились немецкие самолеты, и фермы моста через Дон, по которому они только что переехали, взлетели на воздух. От неожиданности увиденного он уронил оба арбуза и спрятался под вагонами. Батайск в этот раз не бомбили, а разрушили ли немцы весь мост, он из-под вагона не видел и возвратился уже без арбузов, которые разбились при падении.

В Батайске диспетчер провел общее собрание едущих в поезде. Когда снаряжали поезд к отъезду, ему было дано указание разгрузиться где-нибудь на Северном Кавказе. Из разговоров с военными у диспетчеров в Ростове ему стало ясно, что немцы скоро будут на Северном Кавказе. Для них сейчас Дон не преграда, так же как не оказались таковыми Буг, Днестр и Днепр. Поэтому есть ли смысл ехать на Северный Кавказ, если все равно можно оказаться у немцев? Зачем тогда вообще нужно бы­ло уезжать с насиженных мест?

Диспетчер предлагал ехать в Сибирь. Тут поднялся не­вообразимый гвалт. Кричали все. Когда откричались, стало ясно, что основной забо­той было то, что мужья их будут искать там, где их не будет, а они окажутся в Сибири, которая, кстати, никого не страшила своими холодами. Диспетчер заверил, что на всех узловых станциях он будет оставлять сведения о движении их пое­зда. Это всех убедило, и они поехали в Сталинград, где повторилось с налетом са­молетов то же, что было  и в Ростове. И со Сталинграда они быстренько убрались.

От Сталинграда они направились на Поворино, а дальше их путь лежал через Уфу и Челябинск в Сибирь. После Сталинграда налеты немецкой авиации прекратились, и поездка стала более спокойной. В дороге им выдавали по списку бесплатно про­дукты и раз в две недели меняли постельное белье. Наличие собственных паровозов значительно упрощало движение их состава по забитой железной дороге. Каза­лось, что вся страна пересела на колеса.

До Поворино поездка казалась Виктору развлечением при довольно ком­фортных условиях. В купе у каждого из них была своя полка с чистой постелью. С питанием тоже проблем не было, и ехать было одно удовольствие. В коридоре ва­гона не разрешали открывать окна, и он устроился в тамбуре. Открыв дверь и све­сив ноги на подножки, он с наслаждением созерцал пробегавшие мимо поля, перелески, города и селения. Казалось, протекавшая за окнами поезда жизнь дышала спокойствием и размеренностью. Как будто и не было войны. Сто­яла теплая золотая осень. На полях убирали хлеба, но мужчин почти не видно бы­ло среди трудившихся. Только это и напоминало о войне.

После Поворино картина резко изменилась. Все станции и полустанки были заби­ты эшелонами. На участке Поворино —Сталинград было относительно мало эшелонов с эвакуировавшимися заводами и населением. Теперь Виктор воочию увидел страну на колесах. И «колеса» эти были далеко не такими комфортными, как у них.

За всю дорогу он не видел ни одного состава эвакуированных, состоящего полностью из классных вагонов. Все составы были из товарных вагонов, битком набитых людь­ми. В некоторых составах попадались один или два классных вагона, но не более. Но такого, как у них, не было. Может, и были, более того, наверняка были и из других городов и не только у железнодорожников, но им такие составы не встречались.

Практически на всех станциях и полустанках стояли только составы с эвакуированными людьми. Эшелоны с эвакуировавшимися заводами нигде не задерживали, и они продвигались наравне с воинскими эшелонами. Между эшелонами, подолгу стоявшими с эвакуировавшимися, кипела своя размеренная жизнь. Там прямо на пу­тях готовили пищу на кострах. В тазиках и ведрах стирали,  между вагонами сушили белье. Ребята оставались ребятами и находили себе место среди этого походного табора, чтобы погонять тряпичный мяч из чулка, а чаще кон­сервную банку. Все это кишело в течение длительных стоянок. Когда отправляли состав, а отправлялся он всегда  без предупреждения, и часто люди вскакивали в вагоны на ходу поезда.

Виктор наблюдал картины людского неустроенного поездного бы­та, и ему становилось неловко за свой устроенный и весьма комфортный дорожный быт. Это чувство усиливалось по мере продвижения их состава на восток. На одной из станций произошло событие, полностью переве­рнувшее восприятие им окружающего мира, которое было и до этого не таким уж благо­душным, но все же  достаточно созерцательным.

Стоящие на станциях составы с оборудованием, вывозившимся из западных районов, для Виктора были объектом тщательного и всестороннего обследования. Особенно таковыми были эшелоны с поврежденной военной техникой, вывозившейся с фронта в тыл для ремонта. Ее никто не охранял, так же как и заводские эшелоны. На од­ном из самолетов Виктор снял бортовую радиостанцию и незаметно перетащил ее к себе в купе. Он знал, что в военное время запрещено пользоваться радиоприем­никами. Они еще в начале войны сдали радиолу, сделанную Сергеем. Виктор хотел сохранить радиостанцию в подарок Сергею за сданную радиолу.

В заводских эшелонах везли всевозможное оборудование, станки, разнообразные ящики. Нередко попадались в углу платформы сваленные прямо на пол груды раз­личной документации и чертежей, наспех прикрытых чем попало. Там он впервые увидел настоящие чертежи, выполненные белыми линиями ни синем фоне. Они вызы­вали у Виктора чувство большого уважения к ним и к тем, кто работал по ним и мог в них разбираться. Рассматривание чертежей и всякой другой документации вы­зывало у него неподдельный интерес и немалое желание хотя бы что-то в них по­нять. Ведь все это было так интересно и непонятно. Может, это многочасовое копа­ние в заводской документации выявило у него первый интерес к технике и яви­лось первой производственной практикой на колесах. Копаясь в этих ворохах бу­маг, он старался делать это, не повреждая их, складывая затем обратно и ничего не беря с собой.

На одной из платформ он увидел в углу такую же гору документации, прикрытую рогожей. Ветер дул в сторону от Виктора. Когда он отвернул край рогожи, он осто­лбенел. В нос ударил страшно неприятный запах, а рядом с горкой бумаг лежал труп нестарой женщины. Лицо было иссиня-черным, раздувшимся. Разбросанные воло­сы были прикрыты сползшей белой косынкой в горошек. Больше у него ничего не запечатлелось из того, что было одето на ней. Он с ужасом смотрел на лицо и не мог оторвать от него взгляда. Он был как бы парализован и ничего не мог ни со­ображать, ни предпринять, только продолжал держать в руке край рогожи.

Наконец он оторвал взгляд от лица мертвой женщины, оцепенение немного прошло, Виктор рывком положил рогожу на место, а сам опрометью, прыгнув с платформы, убе­жал в свой вагон. Забравшись на верхнюю полку, он тяжело дышал. В купе ни­кого не было. Вскоре их поезд тронулся, и в купе вошли мать с бабкой. Они удиви­лись, что Виктор не на своем рабочем месте в тамбуре. Он любил наблюдать выезды и въезды в города и поселки. Их разнообразие и разнохарактерность были объектами его повышенного интереса. Некоторое однообразие мелькавших картин природы иногда утомляло, но появление городов, поселков и станций вносило некоторое разнообразие. Сейчас ему было не до этого.

Родные никак не могли добиться от Виктора, что же все-таки произошло. Он упо­рно молчал или кратко отнекивался. Он не мог описать вслух своими словами уви­денную эту жуткую картину. Ему казалось, что если он ее опишет, то образ ме­ртвой посиневшей женщины никогда не оставит его. Через несколько часов, кое-как придя в себя и успокоившись, он сообщил только о том, что  увидел мерт­вую женщину на платформе и не стал вдаваться в описание подробностей увиден­ного. Они и не стали расспрашивать о деталях, увидев, какое гнетущее впечатление это произвело на него.

Ночь Виктор спал беспокойно. Образ этой женщины во сне не возникал. Но все время его давило чувство какого-то большого горя, навалившегося на него, отчего он часто просыпался, а потом подолгу не мог заснуть. Утром голова была тяжелая, а  чувство какой-то беды и горя не покидало его. Оно усилилось на пер­вой же станции, когда он увидел на путях теплушечные соста­вы эвакуированных с казавшимся уже привычным бытовым укладом возле ваго­нов. У него защемило в груди, и тут же возникло чувство горечи за этих людей, добавившееся к его гнетущему состоянию от увиденной вчерашней картины.

Вот в их поезде из классных вагонов люди едут с удобствами. У каждого есть своя постель, вагоны отапливаются, кушать они готовят на примусах прямо в сво­их купе, там же стирают и сушат. А  тысячи людей, едущих в теплушках, терпят та­кую нужду и лишения. Это несправедливо, думал он, и ему было очень жалко этих людей, но у него не возникало желание переселиться в их теплушки. Свое положе­ние и свой поездной быт он воспринимал как некую данность, которую изменять было нельзя да и незачем. Так жалость и сострадание не всегда переходят в конкретные действия. Но это можно простить ребенку, у которого возникли такие благородные чувства, и он не задумывался о том, что и как нужно изменить, чтобы облегчить страдания у ближних. Гораздо хуже, когда это происходит со взрослыми и у них это сострадание переходит в бесполезное, а на самом деле циничное без­действие.

Этот случай резко изменил отношение Виктора к окружающему. Теперь война, уви­денная в страшном облике мертвой женщины, коснулась и его. Он замкнулся, стал угрюмым, и его почти не видели веселым.

Вскоре после Поворино им перестали выдавать продукты в вагоне-лавке. Взятые при отъезде продукты закончились, а новые им, конечно, никто и нигде не собира­лся выделять. Перестали им менять и постели. В Уфе у них отобрали один паровоз. Настроение в поезде начало меняться, и все чаще стали возникать вопросы — что их ждет впереди? Очень долго, с задержками на полустанках, переезжали че­рез Урал. Перед Уралом у них отобрали второй паровоз вместе с пустым вагоном-лавкой, и они стали обычным эшелоном эвакуированных, несмотря на классные вагоны. Вскоре куда-то из поезда исчез и сопровождавший их диспетчер, никому ничего не сказав. Когда спустились с Урала, их встретила зима первым снежком.

В Кургане очень долго стояли. Там находился региональный штаб по приему эва­куированных. Его сотрудники связывались с близлежащими районами Сибири и опре­деляли необходимость этих регионов в рабочей силе, а также  возможность приема и обу­стройства прибывающих. На эту огромную и важную работу уходило немало времени. Каждому эшелону выдавали направление с указанием пункта прибытия. Эшелону Ви­ктора определили станцию Петухово, не доезжая до Петропавловска.

ЭВАКУАЦИЯ САШИ НА УРАЛ

Александр встретил известие о начале войны в летнем лагере под Чугуе­вом, где находилась их спецшкола. В то утро он проснулся рано, еще до побудки и был удивлен, что радио в лагере молчало, обычно за полчаса до побудки его включали. После утреннего туалета гимнастика была отменена, и всю школу выстроили на плацу. Школьники в недоумении пе­реглядывались между собой. Командиры сосредоточенно молчали, изредка строго отдавая нужные команды без каких-либо комментариев по тому или иному пово­ду, как обычно бывало.

Перед строем появился полковник Касвинов с суровым осунувшимся лицом и, глубоко вздохнув, обрушил на слушателей  страшную весть. Он заявил, что сегодня в четыре часа утра немцы, вероломно нарушив договор о ненападении, внезапно напали на нашу страну, перешли границу от Баренцева до Черного моря и бомбили ряд городов в нашем тылу. Наша страна вступила в войну, и нет никакого сомнения, что враг скоро будет уничтожен нашей героической Красной Армией и им не придется принимать участие в этой войне. Но они должны продол­жать готовить себя к армейской службе с еще большим усердием.

Он жестоко ошибался в своем прогнозе, как и многие в нашей стране. Мало кто из нынешних учеников школы уцелеет в этой войне, и когда они соберутся отме­тить пятидесятилетие образования спецшколы, то их будут считанные единицы.

Занятия продолжались обычным порядком, но ребята стали строже относиться к своим делам. Веселья значительно поубавилось от передач все более тревож­ных сводок Совинформбюро, ежедневно сообщавших о сдаче десятками городов и се­лений. Пал Минск, враг развернул широкое наступление по всей Украине. Было не до веселья, и никто не вспоминал о прогнозе Касвинова о скором уничтожении врага. Вскоре школу из лагеря  перевели в Харьков, а в лагере начала формиро­ваться регулярная воинская часть.

По прибытии в Харьков всю школу направили на рытье противотанковых рвов, где они впервые увидели войну. В один из дней над ними в воздухе разгорелся воздушный бой между «мессершмитом» и нашим И-16. Наши истребители существенно уступали «мессерам» в скорости, но зато в маневренности, особенно на вертикалях, им не было равных. Умелые наши летчики очень уда­чно использовали это преимущество И-16 и нередко побеждали в бою  «мессеры», которыми так бахвалились немцы.

Ребята с тревогой наблюдали за этим боем и с неописуемым восторгом и радо­стными криками встретили победу нашего «ишачка». «Мессер» загорелся и упал невдалеке от них. Немецкий летчик выбросился на парашюте и приземлился неда­леко от своего горящего самолета. Ребята с лопатами наперевес бросились к барахтавшемуся в накрывшем его парашюте летчику. Командир роты, с пистолетом, с трудом заставил ребят залечь и приказал ползком подбираться к летчику. Он вооружен и может отстреливаться, а у ребят одни лопаты в руках. Когда его окружили, он не оказал никакого сопротивления, встал и поднял руки с надменной ух­мылкой на лице.

Ребята с удивлением рассматривали впервые увиденного живого врага. Ухмылка у него пропала, когда ребята начали с его мундира сдирать нашивки, погоны и разные побрякушки. Он вначале пытался сопротивляться, но по­том понял бесполезность этого. Ребята это делали со злостью, и, если бы он на­чал сопротивляться,  для него это могло плохо кончиться. Ребята с удивлением отметили, что у летчика шелковое нижнее белье. Потом им стало известно, что в шелковом белье не заводятся вши, что немаловажно на фронте. Вскоре сби­тый самолет выставили в городе на площади Дзержинского как  наглядное свидетельство наших по­бед. Люди с интересом разглядывали этот покореженный самолет, впервые видели вражеские кресты на нем. До этого они видели на самолетах только красные звезды, а здесь перед ними предстал зловещий крест врага.

По возвращении в город после рытья противотанковых рвов Саша со своими друзьями решил отметить это событие. Водку в то время в городе уже запрети­ли продавать, и они купили по две бутылки вина на каждого. Деньги у них оста­лись от тех, которые им дали родители. У них еще не было «алкогольного» опыта, и они набрали в магазине на углу Пушкинской улицы различных вин. Разместив­шись на газоне в саду Шевченко, они приступили к дегустированию вин прямо из горлышка. Совершенно не разбираясь в винах, они только приговарива­ли:

 — А это сладкое, а это терпкое, а это кислое...

Когда они окончили трапе­зу, опорожнив все бутылки, то подняться уже никто из них не мог. Они были абсо­лютно пьяны.  Их обуял дикий восторг и буря веселья, несмотря на то, ноги их не слушались. Они хохотали, ползали по траве и пытались помочь друг другу встать на ноги. Наконец им это удалось, и они с трудом добрались  до рядом стоявшей зенитной пушки. Там их задержал патруль, но потом смилости­вился и отпустил по домам. Если бы они были в форме, все закончилось бы для них гауптвахтой.

В конце сентября появился отец Саши и сообщил, что на станции стоит ва­гон-теплушка и им следует срочно, забрав все необходимое, туда отправи­ться. Нужно выехать из города, который может быть очень скоро  сдан врагу. Семья была готова к этому, и небогатые пожитки уже сложили. Отец дого­ворился с Касвиновым, и тот отпустил Сашу сопровождать семью в эвакуацию,       пос­ле чего должен будет вернуться в свою спецшколу, которая также эвакуиру­ется. Мать, бабушка, дедушка и младший брат на трамвае быстро добрались до Юж­ного вокзала в сопровождении отца и Саши. Они с трудом разместились в теплушке, заполненной семьями других военнослужащих воинской части отца. Вскоре по­езд тронулся, и они отправились в далекий путь в глубь страны.

Путь был нелегкий. В дороге их поезд бомбили, но не попали. На мно­гих полустанках подолгу стояли, пропуская другие эшелоны. Однако на одной из крупных станций Саша умудрился отстать от поезда, потому что никогда никто не знал, когда отправится их поезд. Но он благополучно догнал свой поезд, попро­сившись в один из воинских эшелонов.

Через месяц пути, с бесконечными бытовыми трудностями, они добрались до места назначения в город Троицк на Урале. По прибытии их сразу же отправили в село Карсы в колхоз имени Сталина на работу и проживание, распределив на пос­той у местных колхозников. Буквально через несколько дней их направили на работу в поле убирать хлеб и горох, стоявшие под снегом. Саша несколько дней поработал вместе со всеми и понял, что такое выковыривать хлеб из-под снега. Вскоре он отправился на поиски своей спецшколы. Ему было 17 лет, и на следующий год его должны были призвать в армию, поэтому он не мог не явиться в школу.

В ближайшем областном центре, в Челябинске, хождения по различным учреждениям в поисках адреса и месторасположения его спецшколы ни­чего не дали. В одних просто говорили, что у них нет никаких сведений, в других ехидно отвечали: «Может, тебе дать еще адрес ближайшего склада бое­припасов», как бы давая понять, что расположение воинских частей — дело секретное.

Саша понял, что найти спецшколу не удастся. Тогда он решил найти какую-либо ра­боту в городе. Продукты, взятые у семьи, заканчивались, и нужно было срочно искать  работу, чтобы получить хлебную и продуктовые карточки. Но и это ему не удалось сделать. Его нигде не брали на работу без челябинской прописки. Ка­залось бы, идет война, везде нужны рабочие руки, но действовало строгое до­военное положение о недопущении приема на работу без местной прописки. И служ­бисты строго следовали этому указанию даже в это суровое время.

Саша решил вернуться к семье и там дожидаться призыва в армию. Возвращаясь из Челябинска в Карсы, он должен был пройти пешком километров десять от стан­ции Увелки. Дело было ночью, и путь лежал через лес. Стояла тихая морозная пого­да. Под пимами приятно похрустывал снежок. В поезде он перекусил последним ос­тавшимся кусочком хлеба с кипятком, который всегда был на каждой станции. Заду­мавшись о своей дальнейшей судьбе, он брел по дороге. Вдруг впереди увидел красивые изумрудные огоньки и не сразу сообразил, что это могут быть волки. Подойдя ближе, он увидел их четкие силуэты с характерной холкой.

Саша быстро достал спички и остатки газеты для самокруток, поджег ее и бросил в сторону волков. Затем начал собирать сухие прутья, поджигать их и бросать в волков. Очевидно, они не были голодны, сошли с дороги и удалились в лес. Саша еще продолжал поджигать ветки и бросать в их сторону, пока волки не скрылись из вида. После этого он только пришел в себя и почувствовал, что рубашка под шине­лью стала мокрой от пота. Вот только тогда испытал сильное чувство страха, от которого у него все похолодело внутри, а теплая вначале рубашка стала неприятно холодной не то от страха, не то от холода.

В Троицке Саша узнал, что сюда эвакуирован из Москвы какой-то авиационный за­вод. Он решил попробовать устроиться на работу на этот завод, полагая, что в этом маленьком городке правила приема на работу могут быть попроще и прописки не потребуют. Он не ошибся. Ему сразу же предложили работу медника. Саша не по­нимал, что это такое, но ему было все равно. Главное — он получит карточки. Работа медника у него связывалась в памяти с лудильщиками, которые до войны ходили по дворам с зычными призывами: «Кому ведра, кастрюли чинить»? Какая ему разница, если и он станет та­ким. Это только на год, а там все равно в армию. Поработав и узнав, что такое медник и в каких условиях ему  работать, он понял, почему так легко и с такой охотой его приняли на эту работу.

В отделе кадров сообщили, что жилье ему придется искать самому. У завода еще нет даже производственных площадей, не то что общежития или какого-либо дру­гого жилья. Сидевшая за столом девушка, посмотрев сочувственно и не без ин­тереса на рослого парня, молча написала адрес на клочке бумаги и дала Саше, предложив обратиться по этому адресу. Там его примут на постой с этой за­пиской. С радостью, что все так хорошо устроилось, он отправился по указанному адресу, предварительно узнав, что девушку зовут Клава. Это была их первая вст­реча, имевшая затем  продолжение.

По указанному адресу находился полукирпичный дом с деревянной надстройкой. Хозяйкой оказалась женщина средних лет с двумя малолетними детьми. Муж был в армии и воевал. Она разместила Сашу в полуподвальном помещении. Для сна она выделила ему место на сундуке, стоявшем рядом с входом в подвале.  Этот подвал  сыграл впоследствии с Сашей горькую шутку.

Саша спал на жестком сундуке и укрывался спецшколовской шинелькой. Спать было неудобно, и он часто ворочался, меняя отлежавший бок. Как-то утром, идя на рабо­ту, он обнаружил, что в кармане нет бумажника с карточками. Как он ни грозил хозяйскому сыну, тот упорно отвечал, что карточек не брал. Карточки были единственным средством существования для него. Месяц он промучился без карто­чек, перебиваясь картошкой и пустым морковным чаем. Кое-что иногда давала хозя­йка. Это был у него самый голодный месяц за всю войну. Спустя месяц, когда кар­точки потеряли свою ценность, хозяйка опустилась в погреб и там обнаружила его бумажник с карточками. Этот злосчастный бумажник выпал из кармана и свалился в открытую крышку погреба, а Саша этого не заметил.

Эвакуированный авиационный завод, на который был принят Саша, специализиро­вался на изготовлении масляных и водяных радиаторов для самолетов. Для его размещения были выделены территории бывших пивзавода и ремонтных мастерских коммунхоза, находившихся рядом. Они совершенно не были приспособлены для такого специфического производ­ства. Предстояло практически заново создавать завод и организовывать производ­ство. Но здесь были хотя бы стены. А ведь немало эвакуированных заводов выгружали  прямо в степи возле какого-либо населенного пункта, и завод возводили на пус­том месте, ставя и запуская в первую очередь станки, а потом возводя вокруг них стены и корпуса.

Таким образом был размещен эвакуированный паровозоремонтный завод из Людиново в Сызрань. Привезенное оборудование разместили в поле на окраине города, установили в степи, подвели электропитание, запустили станки и начали выпускать морские мины. Затем к станкам проложили железную дорогу, при­гнали паровоз, дававший тепло. За это время возвели стены вокруг работающих станков, и так возник завод. Ныне это громадный завод тяжелого машинострое­ния, выпускающий турбины, шаровые мельницы и многое другое. А возвратившийся из эвакуации людиновский завод стал крупным производителем тепловозов.

На пивзаводе в Троицке тогда не было никаких подъемных средств. Все обору­дование, совместно со  станками  выгружалось и перемещалось на руках с помощью подручных средств и смекалки рабочих. На верхние этажи станки поднимались таким же обра­зом. В основе производственных операций лежали процессы пайки с использованием агрессивных и токсичных кислот, припоев и других вредных веществ. Но о вентиля­ции и думать не приходилось. Все было в первую очередь нацелено на организацию основного производства. Рабочие места организовывались без соблюдения должной техники безопасности. В связи с реконструкцией котельной цеха не отапливались.

На изготовление радиаторов шли медь, латунь, томпак, различные припои и другие дефицитные материалы. Их поступление шло с большими перебоями, и это лихорадило производство,  вызывая значительные простои. Все простои с лихвой компенсиро­вались организацией круглосуточной работы. Рабочие трудились самоотверженно, подчас не зная сна и отдыха в задымленных, слабоосвещенных и холодных цехах. Не было ни одного месяца, чтобы завод не выполнял план, который становился все напряженнее месяц от месяца.

Высокая производительность поддерживалась не только на патриотизме и энтузиазме рабочих, но подчас и на драконовских дисциплинарных воздействиях, которые внедрял заместитель директора по кадрам — полковник НКВД. Того, кто не соблюдал служебную и технологическую дисциплину, систематически не выполнял произ­водственные задания, по представлению мастера лишали брони от призыва в армию и без всякого суда, по решению этого полковника, отправляли не просто в армию, а сразу в штрафные роты. Эти люди не проходили военной подготовки, сразу бросались в бой и погибали в первой же атаке. Так погиб друг Саши москвич Ми­ша Палочкин. Он задремал на вентиляционном коробе, находившемся на крыше, упал с нее и после залечивания полученной травмы был отправлен в штрафную роту и не         вернулся.

Один жуткий случай запомнился Саше на многие годы. Молодая девушка работала на радиально-сверлильном станке, на котором сверлила отверстия и нарезала резьбу крепления расчалок и перегородок в радиаторе. Работала она ночью, осве­щение было плохое, тусклая лампочка висела высоко под потолком. К концу смены она сильно устала и ее клонило ко сну. Работая рядом, Саша услышал душераздирающий крик. Длинные волосы девушки выбились из-под косынки, попали во вращающийся шпиндель станка, и он накрутил их на себя, сняв все волосы с головы девушки вместе с кожей. От ужаса и страшной боли девушка с криком  бросилась бежать по территории завода не глядя по сторонам.

С трудом ее поймали и отправили в медпункт. После выздоровления она оказалась с совершенно голой головой и изуродованным черепом. Она не смогла выдержать позора и сбежала с завода и  из города. Это было квалифицировано как умышленный прогул, и после того, как ее разыскали, она была осуждена на семь лет ли­шения свободы. Во время войны даже за пятнадцать минут опоздания на работу отдавали под суд. Таковы были драконовские методы поддержания трудовой дисциплины там, где царили бездушие, формализм и бесчеловечное отношение к людям. Но такие случаи были не правилом, а редким исключением. В больших трудовых коллективах общественные организации были сильными, и они могли обеспечить более внимательное отношение администрации к людям.

Работая в таких трудных условиях,  Саша приобрел болезнь зубов. От непрерывного вдыхания паров кислоты и щелочи у него повредилась эмаль зубов и при приеме кислой пищи сильно болели зубы. Кроме того, он приобрел почти хроничес­кий кашель при вдыхании несвежего воздуха. Такова была цена работы медника в военное время в необорудованных производственных помещениях.

Саша пришел работать в медницкий цех в бригаду опытнейшего медника Селива­нова. До войны он стажировался в Америке,  куда посылали не только инженеров, но и рабочих. Это был красивый, убеленный сединами великан с ухоженными руками. Он обычно выполнял финишные операции по шлифовке шкуркой обечайки радиатора и наведению на ней красивой поверхности, называвшейся «морозом». Самый опытный медник Жуков выполнял операции по доводке обечаек и установке штуцеров. Остальные мальчики и девочки работали на «подхвате» по подготовке, нагреву и подноске тяжелых, по два-три килограмма, паяльников с предварительно зачищенны­ми и залуженными их рабочими поверхностями. Методы обучения были своеобразные, подчас жестокие, но эффективные и запоминающиеся.

Вот как бригадир приучал Александра первое время к глазомеру и слесарным навыкам. Он показал Саше кусок проволоки и поручил найти во дворе бухту прово­да такого же диаметра и отрубить от нее кусок. При этом из инструмента вручил только молоток и зубило без мерительного инструмента. После третьего захода Саша на­шел-таки нужного диаметра проволоку. Он безуспешно  пытался отрубить ее на мерзлой земле, пока не понял, что нужно что-то подложить. Диаметр проволоки он почти угадал, но все  равно вызвал ворчание мастера.

В августе 1942 года Саше присвоили квалификационный разряд медника, и он перестал считаться учеником. В это же время в цехе произошла технологическая перестройка производства. Было организовано поточное производство обечаек. Все рабочие места в цехе были специализированы так, что на каждом из них выполня­лись только определенные операции. Сашу поставили на операцию по изготовлению расчалок. Со временем эту операцию он освоил так, что  мог ее выполнять с за­крытыми глазами и в полусонном состоянии. Молодой организм иногда ограничивал­ся одним часом сна в сутки в ночной перерыв прямо на про­питанном кислотой верстаке, с шапкой под головой. Саша засыпал мгновенно и просыпался по гудку. И так продолжалось иногда несколько дней подряд, когда нужно было наверстывать план.

Днем приходилось отыскивать способы хоть немного подкормиться на базаре и утолить никогда не покидавшее чувство голода. Оно было сильнее, чем желание по­спать. С питанием стало несколько лучше, когда за выполнение заданий на 300 процентов Александру присвоили звание стахановца-трехсотника. За это звание выдавалось дополнительное питание в виде стахановского обеда и ежемесячной бутылки спир­та. Тогда же Саша научился распознавать крепость спирта по пузырькам встряхи­ваемой бутылки. Чем крупнее пузырьки, тем крепче спирт. На рынке он шел в обмен на хлеб. Кроме стахановского обеда, после которого через час опять хотелось ку­шать, Саша подкармливался продажей на базаре курительных мундштуков, ложек и расчесок, которые он делал из отходов на заводе в дни простоев. Режим работы на заводе был казарменный, после окончания смены каждый день нужно было у мастера подписывать увольнительную записку для того, чтобы уйти с работы. Не всегда мас­тер давал увольнение даже во время простоя, поскольку работа могла появиться в лю­бое время. Вот тогда и занимались многие своими поделками. В такое время вынуж­денного простоя в ночную смену можно было даже поспать в комфортных  условиях  в  ис­пытательной  ванне  с  водяным подогревом.

Как-то Саша с приятелем нанялись лудить кухонные котлы в заводской столовой. Во время войны все старались подрабатывать в столовых. Работа по лужению котлов оказалась изнурительной, тяжелой и вредной. Лудить приходилось на костре, залезая с головой в котел, вдыхая пары соляной кислоты и расплавлен­ного оловянного припоя. Молодой организм позволял переносить этот нелегкий и вредный труд, за который их подкармливали.

Особенно от голода и холода страдали мальчики и девочки из ФЗУ, оторванные от родителей и не приспособленные к самостоятельной жизни в тяжелых условиях. Обычно, испытывая острый голод, они в начале месяца продавали свои хлебные кар­точки, чтобы насытиться единовременно, а затем голодали. Смертность от голода была большей именно среди них, чем среди пожилых рабочих, которые вели расчетливый образ жизни и еще помогали своим детям и внукам. Случаи смерти от голода и холода были не так уж и редки, и они не удивляли. Война приучила людей к тяготам, лишениям и смертям близких людей на фронте и здесь, в тылу.

В столовой на заводе давали жиденький суп, в котором одна вермишелина гоня­лась за другой, с крупинками грибов. На второе была, как правило, мерзлая картош­ка или перловая пустая каша. В стахановской столовой баловали белковыми котле­тами. Так назывались котлеты, приготовленные из крови животных с какими-то до­бавками. На третье бывало суфле — это вода, подслащенная сахарином и закрашен­ная марганцовкой. По праздникам в этой столовой давали холодец из костей, буте­ра и желатины. За все это вырезали талончики из продуктовых карточек за жиры, крупы и мясо. По карточкам в магазинах давали в качестве жира мургасулин, нем­ного сладковатый, коричневого цвета, похожий на маргарин. Вместо круп давали яичный порошок, горох и соль. В первые месяцы работы, когда Саша еще не обвыкся и не приладился к местной жизни, он буквально голодал. Получая эти продукты, он употреблял их без воды и без хлеба. Когда голод совершенно нечем было утолить, в рот клалось несколько крупинок крупной конской соли, это оби­льно запивалось водой. На какое-то время это создавало призрачный эффект сы­тости.

Наиболее лакомой пищей были жареные пирожки с картошкой и горохом, которые продавали женщины на базаре. Саша редко их покупал на свою маленькую зарплату, составлявшую порядка 500 рублей в месяц, а буханка хлеба на базаре стоила 150 рублей. А ведь надо было еще платить хозяйке за жилье и кое-что покупать из оде­жды. Хрустя пирожками, Саша удивлялся, откуда эти женщины берут жир для жарки пирожков. Одна молодая девушка спустя некоторое время рассказала о том, откуда берется у них жир.

В городе, кроме авиационного завода радиаторов, были еще маргариновая фабрика, мясокомбинат и мыловаренный завод. Они своей продукцией снабжали фронт, а на местное потребление в лучшем случае доставались субпродукты и отходы мыла. Не­которые работницы маргариновой фабрики перед выходом через проходную выпивали четвертушку постного масла, входившего в маргарин, а выйдя, легко срыгивали мас­ло в какую-нибудь емкость. Таким образом они кормили своих детей да еще и пиро­жки жарили на этом масле. Узнав об этом, все равно эти пирожки оставались ред­ким объедением. Недаром говорят — «голод не тетка».

Ребятишки из ФЗУ иногда «баловались» тем, что лазали в хозяйские погреба пожи­виться кислой капустой и солеными груздями. Но это воровство было чревато пло­хими последствиями, так же как и вынос масла в желудке. Александр позволял себе в конце лета нарвать на хозяйском огороде моркови несколько штук за пазуху и сразу же погло­щал ее. Через пару часов снова хотелось есть.

Из спецодежды на заводе выдавали парусиновые ботинки на деревянной подошве. Саша вместо деревянной подошвы пришил войлок и щеголял все лето в таких ботинках. Зимой ничто не могло заменить катаные валенки — пимы с войлоч­ной подошвой. Зима в тех краях начинается в октябре и заканчивается в мае. Снег не тает всю зиму. Сильные морозы благодаря сухому континентальному климату пе­реносились легко, а прямые столбы дыма из печных труб домов надолго остались в памяти Александра как символы сухих морозов.

За время работы в цехе Саша освоил специальности на всех операци­ях, и мастер стал им «затыкать» все прорехи, образовывавшиеся в результате бо­лезней тех или иных работников. В его обязанности входило устранение повторяю­щихся дефектов на радиаторах, ушедших с потока в отстой. Активная и творческая работа Саши не оставалась не отмеченной. Его избрали в цеховой комитет комсомо­ла, а портрет висел на заводской Доске почета. Со временем Саша возглавил ком­сомольско-молодежную бригаду по сборке обечаек радиаторов.

Сборка осуществлялась в тяжелом приспособлении, которое переворачивалось вручную. После того, как в приспособление закладывались стальные профили ребер жесткости, их расклинивали деревянными вкладышами с помощью тяжелых кувалд и на них укладывали обшивки. Затем их прихватывали припоем между собой, калибровали по шаблонам и укладывали в них сотоблоки. За смену собиралось та­ких обечаек до 50 штук. На сборке Саша работал с подручным, и они понимали друг друга с полуслова.

В то время тяжело было слушать сообщения Совинформбюро с фронта об оставле­нии того или иного города. Было обидно, что фронт откатывается на запад. На заводе многие хотели уйти в армию. Но все работники завода были забронированы. Саша неоднократно обращался в военкомат с просьбой направить его в военное училище, но администрация завода категорически отказывалась снять с него бронь. Иногда доходило до скандалов с мастером.

Когда Красная Армия начала освобождать наши города, завод становился на трудовую стахановскую вахту и брал повышенные производственные обязательства. Боевые листки по цехам и заводская газета «За Родину» регулярно сообщали о ходе трудовой вахты и достигнутых успехах. Особый подъем у Александра был пос­ле освобождения Харькова, который дважды переходил из рук в руки. После освобо­ждения крупных городов на заводе проходили митинги, на которых с патриотичес­кими призывами выступали директор завода Аржанов, парторг ЦК и передовики про­изводства. Так поднимались дух и настроение у работников завода.

После последнего освобождения Харькова 23 августа 1943 года настроение Саши было на подъеме, и он стал задумываться о своей дальнейшей судьбе. Он понимал, что с девятью классами его не примут в институт. В это время в Троицке образо­вали вечернюю школу рабочей молодежи. Он подал документы и с сентября 1943 года начал заниматься в  10-м  классе. Занятия в школе начинались в 18 часов, а официальная продолжительность рабочего дня была 11 часов, не считая задержек, и это не давало возможности Саше посещать занятия. Тогда он уговорил мастера перевести его на постоянную ночную смену с 21-00 до 9-00. Зная порядочность Саши и его трудолюбие, мастер согласился на это необычное мероприятие. В таком режиме Саша проработал весь учебный год.

Вместе с ним поступили в вечернюю школу несколько ребят из его цеха, в том числе и начальник бюро цехового контроля Вася Клюев. Они стали друзьями, вместе готовили уроки и жили коммуной. Вскоре им выделили комнатушку в полуподвальном помещении, и они обзавелись своим собственным жильем. В комнате стояла печка в виде барабана, которую можно было протопить дровишками и, завинтив крышку и за­крыв заслонку, сохранить тепло до утра.

Уровень знаний Саши был повыше, чем у Васи, который учился в вечерней школе в Москве. В спецшколе обучение велось по программе, опережавшей программу обычно­го 9-го класса, особенно по математике, физике и химии. Саша помогал Васе и другим ребятам и с отличием окончил 10-й класс в 1944 году. С радостью и на­деждой Саша отправил документы в Ленинградское морское военно-техническое училище, которое эвакуировалось в Ярославль. Расчет его был на то, что в военное училище его все-таки отпустят с завода. Но это не подтвердилось. Вызов на экза­мен пришел в отдел кадров и там осел, не дойдя до Саши.

Клава из отдела кадров, его старая знакомая, сообщила Саше, что вышло решение наркомата авиационной промышленности об отправке работников авиационных заво­дов для поступления только в институты этого наркомата. Это воодушевило Сашу. Ведь в его родном Харькове есть авиационный институт. Он быстро выяснил, что институт возвратился из эвакуации из Казани,  и немедленно отправил туда свои документы. В сентябре на завод пришел вызов из института, и 20 сентября Саша был уволен с завода в связи с уходом на учебу. Но все это было потом. А до это­го они с Васей продолжали дружную жизнь в своем индивидуальном жилье.

Жили они бедно и голодно, но так жили все. Как-то они решили разбогатеть. Дело в том, что возвратившиеся с фронта инвалиды войны выискивали различные спосо­бы получать дополнительные доходы. Среди этих нелегких доходов был и игровой бизнес. Они монополизировали торговлю махоркой и зажигалками, которые предста­вляли собой  кремень, кресало из кусочка напильника и фитиля, в который по­падала искра,  вылетавшая от удара кресала по кремню, и фитиль загорался. Эти, с позволения сказать, зажигалки заменяли в войну повсюду остродефицитные спички. Самокрутки из самосада-махорки курили все мужчины и большинство женщин, поэто­му продажа махорки давала приличный доход. Она делалась местным населением из выращенных посевов табака, и это в немалой степени позволяло людям выжить.

Кроме этого, инвалиды получали неплохой доход от игрового бизнеса. Одна из таких игр выглядела следующим образом. На фанерке, расчерченной на шесть квадратов, наносились цифры от 1 до 6. На каждый квадрат желающие клали деньги. Хозяин игры бросал из кружки кубик с шестью номерами. По цифре, выпавшей на верхней грани кубика, выплачивались деньги в сумме, четырехкратно превышающей сумму денег, положенную на соответствующий квадрат. Деньги с одного квадрата шли хозя­ину. Обычно к концу дня хозяин уносил полный вещмешок денег. Учитывая, что хо­зяева были инвалиды, как правило, без рук или ног, им никто не запрещал заниматься этим делом.

Саша и Василий, освоив в школе математические прогрессии, путем расчетов ус­тановили, что выиграть можно, удваивая ставки в арифметической прогрессии. Дело было летом, и они продали Сашину спецшколовскую шинель, а также  некоторые теплые Ва­сины вещи. Набрав сумму 1500 рублей, они отправились играть. Изучив, какой гра­нью кубик чаще всего падает, они на этот номер стали делать ставки, удваивая каждый раз суммы. Хозяин обратил внимание, что они ставят все время на один и тот же квадрат, и запротестовал.  Но этот протест был отвергнут ими, поскольку не было оговорено, на ка­кие квадраты можно ставить ставки. Саша с Василием продолжали удваивать став­ки. Когда ставка доросла до 128 рублей, они выиграли 512 рублей и нужно было ставить 1024 рубля.  Оказалось, что у них не хватает денег. Они поставили то, что у них было, и проиграли. Под улюлюканье зрителей они ретировались. После домашнего анализа они пришли к выводу, что после очередного выигрыша нужно было начинать с од­ного рубля, а не удваивать полученный очередной выигрыш.

До этой «блистательной» игровой операции весной им с Васей выделили, как и всем, огород и мешок картошки для посадки. Они срезали глазки у картошки, а ос­тальное сварили в своей печке-барабане. О посаженной картошке они благополучно забыли и не наведывались к ней. Осенью в цеховой газете была помещена карика­тура на них обоих, сидящих в зарослях бурьяна, среди обработанных огородов. Как-­то к ним подошел один старый рабочий и сообщил, что он подкопал один кустик их картошки и под ним увидел хорошо созревшие клубни. На ночь глядя, чтобы ни­кто не видел, они пришли на огороды, где остался не выкопанным только их учас­ток. Они накопали три мешка прекрасного белого картофеля и убедились, что на благодатной уральской земле, при наличии дождя, картофель может вырасти и сам по себе, без всякой прополки и окучивания.

В лето 1944 года с Сашей произошел весьма неприятный случай в его стремле­нии побольше понравиться Клаве, с которой он не прерывал встречи все эти годы. До свадьбы дело не доходило, но их отношения были довольно близкие и ровные. Они не задумывались о будущем, лихо отдавались танцам и различным развле­чениям. В компаниях, конечно, все начиналось с вращения бутылочки с последующим целованием и солидной выпивкой. В этих играх и на танцах Клава частенько делала замечания Саше о его очень грубых руках, вызывавших у нее неприятные ощущения. Руки Саши были покрыты сплошными загрубевшими мозолями, которые никогда не сходили. Предстоял праздник 1 Мая,  и Саша  решил  по совету  одного  умни­ка  избавиться  от мозолей.

На гальваническом участке в цехе Саша быстро опустил руки в ванну с соляной  кислотой, а затем сразу же в горячую воду. Мозоли размякли и хорошо поддались удалению бритвой. Праздник прошел хорошо с «бутылочкой», выпивкой и танцами. На этот раз Клава не отталкивала руки Саши. После праздника Саша почувствовал незатухающую боль между мизинцем и безымянным пальцем правой руки. Вскоре ла­донь превратилась во вздутую лепешку, сухожилие руки стянуло и поднялась тем­пература. Его срочно отвезли в военный госпиталь на операцию.

Операцию под об­щим наркозом делала молоденькая симпатичная врач. Когда Саша пришел в себя пос­ле наркоза, у него было прекрасное настроение, боль ушла и было весело. Врач стояла сбоку и смущенно смотрела на Сашу, не проронив ни слова. Сашу уди­вил ее смущенный вид, он ничего не понимал, что могло ее привести в такое со­стояние.

Потом, уже при перевязке, когда у них установились хорошие отношения, она рассказала о причине ее смущения. Как только на Сашу подействовал наркоз, он начал так неистово материться, таким трехэтажным матом, которого она никогда ни от кого не слышала не то что под наркозом, но даже среди самой отъявленной и разъяренной базарной толпы, а тем более от такого интеллигентного на вид моло­дого человека. Она вначале растерялась и не сразу поняла, что это подействовал нар­коз. Убедившись, что Саша под наркозом, она начала оперировать, а он все время ругался. Настала очередь Саше смутиться и покрыться краской. Он, извиняясь за свое «наркозное» поведение, сам был немало удивлен этим. А откуда у него такие «художества» появились, он и сам не знает. Очевидно,  отголоски пребывания в оп­ределенной среде вылились под наркозом в столь красочной форме.

К моменту получения Сашей вызова на учебу в институт мать его уже выехала в Харьков и поселилась в их прежней квартире, которая оказалась не разграбленной. Соседи жили там после их эвакуации и сохранили все в квартире. Бабушка и дедушка Са­ши остались лежать в уральской земле, не выдержав тягот эвакуационной жизни. Младший брат и отец воевали. Отец в строительных частях, а Вилен воевал в возду­хе в истребительной авиации.

Цех буквально всем своим составом провожал Сашу, устроив торжественные про­воды в цехе с речами и подарками своего изготовления. С грустинкой  Саша проща­лся с Васей. Он был лет на десять старше его, семью оставил в Москве и зави­довал Саше скрытой завистью, что он едет домой к матери. Саша продал свою кар­тошку, обменял карточки на транспортную, по которой можно было получать хлеб на любой станции. На жировую карточку купил комбижир и сложил в стеклянную банку. При пересадке на одной из станций, в толчее, разбил ее и затем намазывал комбижир на хлеб, вынимая из него осколки стекла. На «пятьсот веселых» теплушечных пассажирских поездах Саша добрался до своего родного Харькова.

СОБЫТИЯ ПОД КОНОТОПОМ В 1941 ГОДУ

Борис пришел в себя, когда санитар подбросил его на своем плече, переходя по понтонному мосту. При каждом броске Бориса пронзала нестерпимая боль в правом  плече, и он начинал сто­нать. Правая рука висела плетью, а из перебинтованного плеча сочилась кровь. Санитар, вытирая пот со лба, успокаивал его:

— Терпи браток, бывает и похуже. Рука цела — вот и радуйся. Скоро принесу.

Доносившийся с той стороны реки шум боя стал утихать. Наступающий полк развивал успех первого броска и начал продвигаться дальше, громя немецкие порядки. Борис не видел продолжения боя на той стороне и, болтаясь на плече санитара, превозмогая боль, думал, что с ним, что с его плечом  и рукой. Поше­велить ею он не мог и не решался, держась второй рукой за гимнастерку санита­ра, чтобы как-то ему помочь и поддержать равновесие своего тела у него на плече.

Санитар донес его до ближайших кустов и осторожно положил на землю. Отдышав­шись, он сказал:

— Ты полежи, браток, а я еще сбегаю на ту сторону погляжу. Там еще есть раненые, — он закурил на ходу, быстренько вскочил на понтон и бегом скрылся на той стороне.

Боль в плече ослабла, стала тупой и охватила весь правый бок. Плечо изред­ка подергивало. Бориса одолевала мысль о руке — не потерял ли он ее? Наконец решился пошевелить онемевшими пальцами. К счастью, они слушались. Это уже было немало. Нужно теперь проверить локтевой сустав. Он попытался слегка согнуть ру­ку, это ему удалось. Теперь, осмелев, он решил проверить и плечевой сустав. Как только начал напрягать мышцы, в плечо как-будто кто-то вонзил нож, и от боли он вновь потерял сознание. Он пришел в се­бя еще до прихода санитара и теперь вообще боялся пошевелить рукой. Санитар на себе принес второго, раненного в ногу, и также осторожно опустил ря­дом с Борисом:

— Вот тебе еще подкрепление, повоюйте теперь вдвоем, а я еще сбегаю, — усмехнулся и вновь убежал по мосту на ту сторону.

 Санитар, коренастый мужчина средних лет, очевидно, был из служивых и знал толк в санитарных делах. Он один из санитаров остался на мосту и перенес еще нес­колько раненых с той стороны. Там он сам их и перевязывал. Теперь возле Бори­са образовался целый полевой лазарет.

Санитар присел к раненым, дал им покурить из своих запасов. Откуда-то принес флягу с водой и напоил своих подопечных. Дальше он не знал, что делать со своим лазаретом. Полковые медики ушли вперед с полком, а он теперь один с этими ребя­тами. Он знал одно — нужно отправлять ребят подальше в тыл в какую-нибудь мест­ную больницу. Полевые госпитали дивизии, очевидно,  еще не развернуты. Так, размышляя, он увидел съезжающую полуторку с моста и остановил ее. Машина шла в штаб полка, и они вдвоем погрузили всех в кузов. Через пару часов шофер доставил их в расположе­ние штаба полка, который теперь воевал на той стороне. Оказалось, что раненым некому было провести первичную обработку ран. Раненые приуныли. Особенно один, совсем молоденький парнишка.

Но им повезло. В это время в расположение полка въехала «эмка» и следом за ней две полуторки с бойцами. Это были какие-то командиры с сопровождавшей их охра­ной. Из «эмки» выскочили генерал и три полковника. Они были не из их дивизии, а, оче­видно, из корпуса или выше. Командиры подошли к раненым и стали выяснять об­становку. Они были крайне удивлены, что полк и вся дивизия наступают, форсировали Буг и дерутся теперь на той стороне. Это известие вызвало у них неподдельный восторг и радость. Генерал приказал загрузить в одну машину снаряды, в другую раненых, а всем бойцам приказал уплотниться и погрузиться в третью машину. «Эмка» в сопровождении двух полуторок отправилась в сторону границы, где шел бой. Заканчивался третий день войны.

Борис, разговаривая с командирами, видел, что они были растеряны, подавлены и абсолютно не представляли, что творится вокруг. У них не было никакой связи. По­лученные сведения от раненых для них явились первой достоверной информацией об обстановке в этом районе за эти три дня войны. Получая противоречивые дан­ные, они сами решили проверить обстановку, поэтому и появились здесь.

Машина с ранеными направилась в сторону ближайшего райцентра по хорошей грейдерной дороге и вскоре въехала в райцентр. На окраине толпилось несколько человек. Шофер узнал у них, как проехать в районную больницу. В больнице никак не ждали таких пациентов и вначале несколько растерялись, но затем быстро пе­ренесли раненых, хирург обработал раны, и главврач предложил немедленно везти раненых в областной центр. Здесь оставлять их опасно. Соседний райцентр уже за­нят немцами. Когда он позвонил к ним в больницу, трубку поднял уже немец.

Раненых вновь погрузили в машину и снабдили продуктами из больничных запа­сов. Когда проезжали мимо райкома партии, оттуда выскочил молодой человек и, ос­тановив машину, сообщил, что дорога в областной центр уже перерезана немцами и выезжать из райцентра нужно окольными путями. Водитель местности не знал, и молодой человек предложил подождать. Райком партии собира­ется к срочной эвакуации, и они могут присоединиться к ним.

Вскоре из ворот райкома выехал легковой «газик» в сопровождении небольшого ав­тобуса. Все вместе они тронулись в боковую улицу и поехали в сторону от грей­дера по проселочной дороге. На ухабах машину подбрасывало, и это болью отдава­лось в плече Бориса. Ехали молча. Периодически некоторые раненые постанывали. Никто не знал, куда они едут и что с ними будет. Каждый ехал со своими мыслями. Успокаивало то, что во главе их колонны едет секретарь райкома со своими сотру­дниками и они знают свою местность.

Заночевать пришлось в небольшом лесочке, съехав с дороги. Это их спасло. Посреди ночи по дороге прогромыхало несколько танков и машин с пехотой немцев. Машин, стоящих в лесу, они не заметили. Теперь встал вопрос — как и куда ехать дальше. Дождавшись утра, секретарь повел машины в сторону от этой дороги прямо через поля. Он хотел добраться до соседнего совхоза и, если там нет немцев, по телефо­ну выяснить обстановку. Это им удалось,  телефон еще работал.

Из разговоров секретаря с ближайшими соседями стало ясно, где немцы и по какой дороге нужно выбираться. Оказалось, что немцы уже далеко углубились на нашу территорию,  бои в этом районе были скоротечными и носили очаговый хара­ктер. Организованного фронта обороны не существовало.

Секретарь не понимал, как могло такое случиться. Где же наша армия? В глубоких раздумьях он перебирал события последних дней перед нападением немцев. Ничто не предвещало о надвига­ющихся грозных событиях. Шла нормальная, будничная жизнь в районе и не было ни­каких предупреждающих уведомлений ни от властей, ни от военных. Значит, что-то не так было у нас. Ведь все, что создали, пришлось бросить и не удалось ничего ни вывезти, ни взорвать. Если и с других территорий партийно-советским органам не удастся организовать эвакуацию и вывезти предприятия при отступлении, то как страна будет воевать дальше — непонятно.

С горькими мыслями секретарь повел колонну дальше. Двигались  в основном по но­чам. Днем отсиживались в лесочках и придорожных посадках. Ночью немцев они больше не встречали и ехать днем им казалось более опасно. Населенные пункты они старались объезжать. Периодически до их слуха доносились звуки от­даленных боевых стычек. Через несколько дней звуков ведущихся боев стало вовсе не слышно, и они выехали на грейдер, ведущий в областной центр. В него они въе­хали под вечер. Улицы были пустынны. Трамваи не ходили. В городе чувствовалась напряженная обстановка. В центре города они разъехались. Санитар поехал искать коменданта города, чтобы получить направление в госпиталь для раненых.

Комендантом оказался седовласый полковник с орденом Красного Знамени на гру­ди. Молча выслушал санитара об их одиссеи и только протянул:

— Да-а-а, досталось вам, — еще раз  продолжительно посмотрел на санитара и спросил:

— А фланги поддер­жали ваше наступление? — услышав отрицательный ответ, он опять протянул свое: «Да» — и опять замолчал. Потом продолжил:

— Горька будет судьба твоего полка да и дивизии всей. Повезло тебе, парень, что ты вырвался оттуда. Так безоглядно не наступают, — закончил пол­ковник. Помолчав и как бы рассуждая, спросил:

— Куда же тебя направить, санитар? Киев будет скоро сдан, и на Днепре немчуре дадут прикурить. Наверное, тебя с ра­неными нужно направить за Днепр. Езжай-ка ты в Сумы в эвакогоспиталь. Пока ты доедешь, его уже развернут.

Странно было санитару слышать от полковника такие рассуждения о скорой сда­че Киева. Как можно говорить о его сдаче, ведь это Киев и до него еще далеко, а тем более о скорой сдаче, думалось ему. Но вместе с тем он послушался совета умудренного полковника и получил направление с проездными документами в Сумы. В комендатуре сказали, что железная дорога еще работает, и они дадут телеграмму в Сумы, чтобы их встретили.

Несколько дней они добирались до Сум. Их, конечно, никто не встретил, поскольку расписание поездов не действовало. Железная дорога уже была забита поездами, идущими на фронт, а в тыл — с вывозимым оборудованием и эвакуирующимися. Соседи по вагону помогли перенести раненых в вокзал, а вскоре приехала санитарная ма­шина из госпиталя, которую вызвал санитар. В дороге санитар рассказал раненым о мрачных прогнозах полковника-коменданта.

Госпиталь разместился в центре города в одной из школ. Учеников перевели в со­седнюю школу, уплотнили классы и организовали двухсменную учебу. Привезенных раненых разместили вначале в коридорах, но вскоре перевели в палаты, оборудо­ванные в классных комнатах.

Плечо у Бориса перестало дергать от боли, и он начал понемногу двигать рукой. Ранение коснулось только мягких тканей и не задело кость. Так что заживление шло на молодом и здоровом теле вполне нормально и без осложнений. Это приноси­ло Борису тихую радость, и он надеялся вскоре поправиться.

Над палатами шефствовали ученики тех классов, в которых они ранее за­нимались. Школьники приходили со скромными детскими подарками, сделанными их ру­ками,  также приносили бумагу, конверты, карандаши, носовые платки и всякую дру­гую бытовую мелочь, нужную раненым. Комнаты украсили цветами и, конечно, давали­ свои самодеятельные концерты. Запомнился парнишка в большой синей кепке. Он про­пел песню, не снимая кепки, безо всякого акккомпанемента. Пел он песню о цветочни­це Анюте и молодом лейтенанте, заглянувшем к ней на минутку в магазин посмо­треть на цветы. Пропел он хорошо. У парня явно был голос. Эту песню Борис слы­шал до войны, когда к ним приезжали артисты, и она ему нравилась. Как давно это было, уже и не верится, что вообще была мирная жизнь. А ведь еще и месяца не про­шло, как все обрушилось. А что будет дальше? Борис не мог даже представить, как могут развернуться события и военные действия дальше, так было все неожиданно и запутанно. Немец прет, как осатаневший зверь, а мы бежим. Наверное, прав полков­ник — на Днепре их должны остановить.

В середине июля Бориса выписали из госпиталя и направили в запасной полк, по­скольку никто не знал, где теперь его воинская часть. Майор, который выдавал на­правление, выслушав рассказ Бориса, сокрушенно сказал:

 — Нет, братец, теперь тво­его полка. Фронт за ним замкнулся и он остался на том берегу. Тебе повезло, что санитар оказался проворным мужиком и вытащил вас оттуда. Теперь воевать начнешь сначала.

В запасном полку были в основном студенты и выписывавшиеся раненые. Были даже несколько дипломников. Эти ребята так верили в скорую победу, что отпрашивались на несколько дней в институты дописывать дипломы. В полку проходили курс моло­дого бойца и усваивали первичные навыки в ведении боевых действий. Дисциплину старшина поддерживал железную. Каждый день всегда безупречно одет с начищенны­ми до блеска хромовыми сапогами и в отутюженной форме. Борис уже забыл эту му­штру за два года довоенной службы на границе и удивлялся — как можно тратить время и усилия на эту муштру, когда идут такие тяжелейшие бои.

Вскоре в полк прибыла отборочная комиссия для набора курсантов в Сумское ар­тиллерийское училище имени Фрунзе. Брали студентов и некоторых из числа ране­ных, которые окончили десять классов. Бориса взяли с охотой, когда узнали о его двухлетней довоенной службе. Так он попал в курсанты. Неожиданно представилась возможность стать командиром, о чем он иногда подумывал.

В начале августа он прибыл в училище и одел форму курсанта. Там он пошел в артиллерийский дивизион. Гаубичное отделение ему не понравилось. До их прихода из курсантов сформировали сводный полк, и он теперь воевал на фронте. Поэтому в училище набирали пополнение. Буквально через неделю поступил приказ сформи­ровать из курсантов два батальона и отправить на фронт для пополнения кур­сантского полка. Борис в должности командира отделения отправился на фронт.

Батальоны направили в район Конотопа, где, считали, находится их полк. Прибыв, они узнали,  что Конотоп уже занят немцами. Это сильно всех удивило. Ведь это почти на 250 километров за Днепром, уже на Левобережной Украине. А по радио передают, что бои идут на дальних подступах к Киеву, а Конотоп на левом берегу Днепра уже занят немцами. Как сюда могли попасть немцы? Вскоре пошел слух, что немцы высадили десант. Батальоны расположились в районе Ворожбы, а командование никак не могло узнать, где находится курсантский полк. Творился какой-то хаос. Комбаты не могли установить связь даже с другими воинскими час­тями. Единственными источниками поступления сведений были расспросы бредущих в тыл разрозненных групп бойцов почти без оружия. Вскоре на окраине села, где они стояли, начали рваться снаряды. Откуда они прилетели, никто ничего не мог понять. Ближняя разведка также ничего не дала. Очевидно, либо била дальняя артил­лерия немцев, либо свои жахнули по ошибке.

В это время из училища приехал гонец и привез приказ, в ответ на запрос комбатов, батальонам вернуться в расположе­ние училища. Так батальоны, не сделав ни одного выстрела, вернулись восвояси. В это время передали о сдаче Киева и сопроводили это сообщение песней «Ой, Днипро, Днипро...». Это еще больше усугубило то тягостное настроение, которое воцарилось среди курсантов. Никто не понимал, что происходит. Почему передали о падении только Киева, когда немцы уже находятся далеко за Днепром на Левобережной Украине.

Не знал Борис, как и все курсанты, и об этом не говорили ни радио, ни команди­ры, что сдача Киева — это только начало грандиозной катастрофы для нас, разра­зившейся на левом берегу Днепра за Киевом, где наши войска потерпели сокруши­тельное поражение.

В августе шли тяжелейшие бои в районе Смоленска, где немцы встретили яростное сопротивление наших войск и были остановлены. Героизм наших воинов позволил задержать на некоторое время продвижение немцев на Москву. Германский генштаб решил из этой задержки извлечь выгоду для себя. Там решили убить сразу двух зайцев — окружить и уничтожить приднепровскую группировку наших войск, а потом, разделавшись с ней,  продолжить наступление на Москву и овладеть ею до наступления зимних холодов.

К такому решению их подтолкнуло то, что 2-я танковая группа Гудериана легко переправилась под Смоленском через верховья Днепра и вышла на его левый берег. Генштаб немцев дал указание Гудериану направить все танки на юг в на­правлении Конотопа. Он возражал и рвался на Москву. Но немецкие стратеги решили не губить свои войска, пробиваясь через нашу смоленскую оборону, и повернули танки на юг. Они полагали, что до того, как наши войска выдохнутся под Смоленском, они разгромят своими танками наши войска на Киевском плацдарме. Этот грандиозный стратегический замысел им почти полностью удался.

Когда наметился прорыв танков Гудериана из-под Смоленска на юг, в подмогу нашим войскам были сформированы сводный отряд особого назначения Харьковско­го военного округа и 293-я стрелковая дивизия народного ополчения, три партий­но-комсо-мольских батальона, а также полки курсантов из Сумского и Харьковского училищ. Но все было безрезультатно. Их постигла более страшная судьба, чем батальоны Бориса. Те хоть вернулись целыми, а эти соединения погибли, не сумев остановить Гудериана в силу своей малочисленности и неорганизованности обороны.

Гудериан двинул танки по левому берегу Днепра и прошел до Конотопа поч­ти 400 километров, громя наши глубокие тылы по левобережью Днепра. На юге в районе Кременчуга Днепр форсировала 1-я танковая группа немцев и двинулась на север в направлении Полтавы. В сентябре эта танковая группа, пройдя почти 200 километров, встретилась в районе Лоховца с танками Гудери­ана, и замкнула кольцо окружения наших войск на территории диаметром почти в 200 километров. В это окружение попало порядка 600 тысяч красноармейцев. По количеству это два Сталинграда. Но Сталинград  был величайшим сражением, которое немцы проиграли в тяжелейших боях, а здесь было пленение нашей громадной деморализованной армии, превратившейся в неуправляемую толпу, пленение которой происходило почти без боев.

После этого немцы возобновили наступление на Москву. Но время они потеряли и очень поздно вышли к Москве, где потерпели не менее сокруши­тельное поражение. Так что «московский заяц» им обернулся боком. Если бы Гуде­риан настоял на своем и продолжил наступление на Москву, то вряд ли нам удалось бы ее удержать. Как говорится, жадность погубила немецкий генштаб.

Жуков, будучи начальником нашего Генштаба, полностью разгадал этот замысел немцев и, чтобы не допустить окружения наших войск, настойчиво предлагал Сталину оставить заблаговременно Киевский плацдарм и вывести наши войска. Но Сталин и слышать не хотел об оставлении Киева. После этого Жуков пошел на обострение отношений со Сталиным, ушел с должности начальника Генштаба и был направлен на Смоленское направле­ние в должности командующего Резервным фронтом. Там Жуков организовал наступ­ление на Ельню с тем, чтобы ударом в бок задержать или предотвратить движение Гудериана на юг. Но у Резервного фронта не хватило сил развить успех после взятия Ельни и Гудериан продолжал катить на юг. Командующий Киевским направле­нием Кирпонос после этого застрелился, а наше Совинформбюро превратило неудачу под Ельней в ее взятие, ставшее нашей первой  победой над немецкой армией, что было, в общем, недалеко от истины.

Несмотря на то, что Жукову не удался стратегический  замысел — предот­вратить выход Гудериана на южное направление, он все же показал в самом начале войны, что и немцы могут бегать под продуманными нашими ударами, а не только под такими безумно мужественными и смелыми, как было на Буге в первые часы войны, но абсолютно не нужными в той боевой обстановке, которая сложилась на границе в начале войны.

После возвращения курсантских батальонов с так называемого фронта в училище начались усиленные занятия по освоению артиллерийского вооружения и ухода за лошадьми. Их дивизионы были на конной тяге. Дней через десять пос­тупил приказ училищу выехать в Томск. Основную часть курсантов оставили для погрузки и сопровождения техники и лошадей, а остальным выдали проездные доку­менты и отправили добираться в Томск своим ходом. Бориса направили самоходом, поскольку у него была перевязанная левая ладонь после нелепого случая, который произошел с ним, когда они стояли в деревне под Ворожбой.

Перед отправкой на фронт курсантские батальоны вооружили полуавтоматически­ми винтовками СВТ. Эти винтовки были весьма ненадежными и очень боялись попадания в них всякой грязи. Поэтому их приходилось часто чистить. Борис чистил винтовку в избе у окна и услышал топот выбегающих бойцов из комнаты. Оглянувшись, он увидел на полу ручную гранату РГД-33, которая вертелась под воздействием ре­активной струи газов, выходивших с одной стороны из ручки за счет горения дис­танционного столбика. Какой-то боец случайно наколол взрыватель, с испугу бро­сил гранату на пол, а сам дал деру из комнаты. Дистанционный столбик горит 3-4 секунды. За оставшиеся секунду-полторы Борис успел перескочить через гранату и спрятаться за печкой. Взрыв его оглушил, а осколки гранаты его не задели. Придя в себя, он увидел, что из левой руки из маленькой ранки струится кровь. Руку он не успел полностью прижать к телу, и маленький осколок попал в ладонь. Руку пере­бинтовали, и он продолжил чистить свою винтовку. Через некоторое время рука на­чала распухать. В это время поступил приказ о возвращении батальонов. В училище ему вытащили из ранки небольшой осколок, и он продолжал находиться в строю с перебинтованной рукой.

Борис тронулся в путь, направляясь в Томск. В дороге он питался на больших станциях по выданному аттестату и насмотрелся всего того, что пришлось увидеть и Виктору, когда тот ехал, эвакуируясь в Сибирь. В пути он вспоминал иногда вст­речу с Наташей и находился под впечатлением этой встречи. Воспоминания уноси­ли его в далекое теперь прошлое и вызывали радостные и теплые чувства.

В школе, начиная с 7-го класса, он подружился со своей одноклассницей Наташей. Все видели эту дружбу. Язвительные насмешки ребят со временем поутихли, а потом переросли в тихую зависть у многих. Такой была чистой, хорошей и непоказной эта детская первая увлеченность. Во многом этому способствовало умное и внима­тельное отношение матери Бориса к этой дружбе, которая была классной руководи­тельницей соседнего класса.

Когда Борис ушел в армию, Наташа уехала в Сумы и поступила работать на за­вод. Ее семья была многодетной и жила тяжело. Борис переписывался с ней и знал ее адрес. Когда он первый раз попал в Сумы, то не смог ее посетить. Когда по­пал второй раз в Сумы и получил «вольную» на отъезд в Томск, то, прежде чем уехать, зашел вечером к Наташе. Его появление было для Наташи как гром сре­ди ясного неба. Она жила в общежитии, и девочки тут же  оставили их вдвоем. Борис не успел им даже сказать, что у него всего час в распоряжении. Так они просидели, обнявшись и постоянно целуясь. Наташа несколько раз принималась пла­кать и успокаивалась в его объятиях. Девочки долго не появлялись, думая, что они будут мешать этой парочке нежиться в постели. Но им было не до того. Слиш­ком тяжелая жизнь складывалась у обоих.

В Томске Борис не нашел своего училища. Ему сказали, что,  не разгружаясь из вагонов, училище выехало в Ачинск. В Томске ему не нашлось места. Очевидно, впопыхах его не туда послали. В  Ачинск он приехал под Новый год. О начале на­шего наступления под Москвой Борис услышал в пути и на каждой станции узнавал в первую очередь о ходе наступления. После долгих, тяжелых и отдававших нестер­пимой болью сообщений об оставлении то одного, то другого города вести о нас­туплении были долгожданной радостью и счастьем. Они поднимали настроение по­всюду у людей, где бы они ни находились. Это была всеобщая радость и ликование.

СИБИРСКАЯ ЭВАКУАЦИЯ ВИКТОРА

Поезд Виктора прибыл на станцию Петухово ранним утром. На улице была нас­тоящая сибирская зима. Вдоль пути намело  довольно большие сугробы. Люди в поезде с нескрываемой тревогой поглядывали в окна, не зная, что делать. Появи­лись представители местных властей и заявили, что к обеду подойдут подводы и их развезут по колхозам района. Кто сможет найти жилье в Петухово, могут оста­ться здесь, где можно найти работу на небольшом заводе и в крупном Заготзерно. Ехать в колхозы никому не хотелось, и все бросились искать частное жилье по домам местных жителей.      Но это оказалось не так-то просто. Эшелон Виктора был далеко не первым, прибывшим сюда с эвакуированными, и местные жители уже взяли на постой кто мог это сделать. Матери Виктора повезло. Ее семью взяли украинцы Шевченко, услышав у матери украинский говор. 

Пока мать искала жилье, Виктор с бабкой продали велосипед подъехавшему из колхоза деду-вознице. Он просил про­дать еще и швейную машинку, но они не решились. Когда пришла мать с сообщением, что нашла жилье, она очень расстроилась, узнав, что продан велосипед. Да и Виктор пожалел, что продали, узнав, что они остаются и не едут в колхоз. Продали они потому, что хитрый возница твердо заявил, что велосипед в колхоз никто не повезет, а Виктор не надеялся, что мать найдет здесь жилье и им не придется ехать в колхоз. Так лукавый возница выманил у них велосипед. Многие пользовались безвыходностью эвакуированных. Но значительно больше было тех, кто делился всем, чем мог.

Семья Шевченко давно выехала из Украины и они не любили распространяться на эту тему. Очевидно, они были раскулаченными и их сюда выслали. Здесь они по­строили дом, в котором была одна большая комната с русской печью в углу. К до­му примыкали большие хозяйственные сени. Во главе семьи был дед с большим дефектом речи, таким, что его было очень трудно понимать. Его семья состояла из бабки и двух  дочерей. Младшая работала на Заготзерно и вскоре ушла в армию. Старшая ра­ботала на заводе и у нее был сын Шурик, по возрасту такой же, как и Виктор. У них быстро возникли доверительные отношения на почве курева. Шурик курил, как и все, самосад, а Виктор всю дорогу, пока они ехали, не курил. Он почти бросил курить в Мариуполе после падения с велосипеда. У Шурика он впервые по­пробовал самосад, он оказался очень крепким и Виктор не стал им баловаться.

Мужья дочерей были в армии, но где — никто не знал. В последнее время писем от них не было. Старшая дочь Галя устроила мать Виктора на работу на местный завод про­мывать спиртом внутреннюю полость гранат-лимонок, которые отливал завод. До войны этот завод делал железнодорожные стрелочные крестовины, а теперь в мас­совом количестве отливал лимонки и отправлял  в другой город  для снаряжения их взрывчаткой. Вторая дочь Вера устроила Виктора в Заготзерно визировщиком на свое место перед уходом в армию. Задачи визировщика состояли в отборе щу­пом пробы у привезенного на сдачу зерна и проведении анализа его на влажно­сть, качество и сорность. По результатам анализа нужно было составлять протокол на данную партию зерна. В зависимости от качества его направляли в тот или иной склад или прямо в бункеры элеваторов. Работа была несложной, и Виктор ее освоил очень быстро. Зимой из колхозов очень редко привозили зерно, и начальст­во разрешило Виктору посещать дневную школу, поскольку там еще не было вечер­ней школы.

Жили две семьи очень дружно, и никаких ссор не было. Спали хозяева на своих постелях, а Викторова семья спала на полу посреди комнаты. Затем эти постели убирали. Иногда к ним в постель забирался и Шура поболтать с Виктором о теку­щих делах. Он также работал на Заготзерно разнорабочим. Визировщиком он не мог работать потому, что почти не умел писать, а читал с большим трудом по слогам. Это было крайне удивительно для Виктора. Он не мог себе представить, что есть ребята, которые не умеют писать и читать. Шурику он ничем не давал почувство­вать свое недоумение. Очевидно, жизнь в его семье была не совсем складная, если единственный ребенок так и не ходил регулярно в школу, а потом вообще бросил ее и родители спокойно к этому отнеслись.

Зимой 1941—1942 года в Петухово после разгрома немцев под Москвой царили нео­бычайные оживление и радость. У всех поднялось настроение и суровая зима того года не казалась такой уж и страшной для эвакуированных с теплых краев. По го­родку развесили плакаты, лозунги и громадные карикатуры на Гитлера и немецких солдат, разгромленных и замерзающих под Москвой. Их рисовали на щитах, сбитых из двух листов фанеры и загрунтованных мелом. Фильм о разгроме немцев ходили смотреть по многу раз. А тут еще появились такие радостные и веселые фильмы — «Свинарка и пастух» и «Светлый путь» — из прежней довоенной жизни. Они как бы возвращали в то прекрасное мирное время и давали хоть какой-то отдых в душе,  позволяя забыться на время сеанса от тяжкой и страшной дейст­вительности. Они шли с утра  до вечера в переполненных заводском и городском кинотеатрах. Начало 42-го года проходило под радостным впечатлением победы под Москвой. Приближались весна и лето, которые предстояло пережить.

С приближением весны Виктор все чаще вспоминал о местном лесе и думал о том, какая будет первая встреча с ним. Он частенько поглядывал на кромку леса, под­ходившего близко к их дому. Он стоял серой темной стеной, среди которой белыми­ яркими штрихами поблескивали тонкие березки. По глубокому снегу в лес было трудно войти, и Виктор с нетерпением ждал, когда это можно будет сделать.

Живя у моря в Мариуполе, где вокруг не было никаких лесов, ему все время хотелось увидеть настоящий лес с громадными деревьями, настоящую тайгу. Но никак это ему не удавалось. Когда они переехали в Волноваху, он первым делом отправился в близлежащий лес, который насадил Докучаев в начале века, доказывая, что и в засушливых степях южного Донбасса можно выращивать лес. Это ему во многом удалось. Но когда в него вошел Виктор, то он был крайне разочарован тем лесом, который он увидел.

Это был такой же низкорослый лес с тоненькими стволами деревьев, какие были в посадках вдоль железной дороги. До войны родители имели огород на ближайшей станции Асланово и часто  забирали туда Виктора. Ему очень  не хотелось полоть кукурузу  и окучивать картошку под палящим солнцем и  при каждом удобном случае убегал в эту посадку. Увиденный им лес ничем не отличался от той посадки, и это его огорчило.

Как только подсохла почва и появилась первая травка, он в выходной направил­ся в лес. С волнением он входил в него. Пройдя несколько шагов, вышел, как ему показалось, на поляну. Это была в общем-то поляна, но она была покрыта вековыми елями, редко стоящими друг от друга, со стволами в несколько обхватов. Они были снизу оголены от веток, а раскидистые кроны смыкались высоко вверху, образуя большой шатер. Поляна между ними была устлана нежной густой травой и предста­влялась бархатистым зеленым ковром, на котором так и хотелось поваляться и понежиться. Через густые кроны елей изредка прорывались золотые лучи солнца и, падая на зелень травы, высвечивали в ней яркие изумрудные пятна, сверкавшие в полутьме, стоявшей под  кронами елей. Виктор был очарован открывшейся перед ним картиной чудесного леса, которой он даже себе представить не мог. Это была какая-то сказка наяву. Он не мог оторвать взгляда от этой дивной кра­соты. Потом он встречал не менее прекрасные места, но эта первая увиденная кар­тина лесной поляны осталась у него в памяти как реальное проявление сбывшейся мечты — увидеть большой настоящий лес.

Лето и осень прошли в заготовке дров и лесных даров. Дрова возили втроем на большой двухколесной телеге, сделанной дедом. Дед впрягался в телегу на ремнях, а Шурка с Виктором толкали телегу сзади. Дед научил Виктора колоть дрова с за­бросом полена из-за плеча с переворотом и ударом обуха топора по колоде. После первого же удара полено разлеталось на две половины, каким бы толстым оно ни было.

Большое удовольствие доставляло Виктору собирание земляники и особенно бе­лых груздей. Они не росли в их местности, и это было для него новым и приятным. По опушкам в лесу много было стоячих небольших и неглубоких озер, поросших травой. Они возникли в низинах от дождевых ливневых стоков и долго стояли, не высыхая, периодически пополняясь дождями. Как-то, ползая в траве за земляникой возле лесной лужи, он заметил, что в воде плавают большие головастики. Присмотрев­шись, он разглядел — это маленькие рыбешки, очень похожие на азовских бычков. Тру­дно было понять, откуда они взялись в этой лесной глуши вдали от больших водо­емов. Сразу же появилось желание наловить этих самых бычков. Но как? Крючков в Петухово и в мирное время днем с огнем не найдешь. Тогда он соорудил марлевый сачок и наловчился им ловить этих рыбешек. Они были маленькие, каждая не боль­ше указательного пальца. По воскресеньям он умудрялся их выловить на пару жа­ровен.

Его бабка запекала рыбешки вместе  с картошкой, заливая яйцом, в глиняных горшках, в русской печи. Это было лакомство для всех в доме и даже оставалось ему на обед, который ему бабка передавала через забор в Заготзерно, которое находилось через дорогу от их дома. Как-то, встретив на улице учительницу, он в разговоре с ней задал  вопрос — откуда здесь в лесу могут появиться рыбки.  Он ее озадачил также. Подумав, она высказала предполо­жение, что, очевидно, птицы бывают на больших водоемах и на своих лапках приносят икринки,  из которых и появляются рыбки. Не может же жизнь зарождаться са­мопроизвольно из ничего в виде этих рыбешек? Но близко не было никаких крупных во­доемов, где бы водились рыбы, и для Виктора этот вопрос остался откры­тым.

Постепенно из сел стали перебираться в Петухово их земляки, приехавшие вме­сте с ними в поезде. К зиме в некоторые из этих се­мей начали появляться мужья и затем увозить их кого куда. Приезд каждого из них был чрезвычайным событием для всех эвакуированных, находившихся в Петухово. Все сбегались к приехавшим и пы­тались хотя бы что-нибудь узнать о своих мужьях. Редко кто мог узнать что-ли­бо. Все оставшиеся железнодорожники после взрыва узла выезжали кто как  мог. Не всем достались машины и многие выбирались самостоятельно, шли пешком десятки километров, пока выходили к своему руководству. Там  направляли прибывших на работу в различные места на железную дорогу. Отца Виктора никто не видел выходившим. Он остался в числе последних, отходивших вместе с военными, подры­вавшими узел.

В начале зимы 1942/1943 года мать, сидя у окна вечером, увидела идущего желез­нодорожника и подумала вслух: «Еще к кому-то из эвакуированных приехал корми­лец». Не успела она закончить фразу, как в дверь постучали и на пороге появился отец Виктора, весь покрытый инеем. Мать охнула, присела и сползла с табуретки на пол. Через некоторое время она пришла в себя, и в доме началось всеобщее ликование для обеих семей. Это был праздник, которого уже и не ждали. Отец рас­сказал о своей одиссее.

После того как они, подняли на воздух свой железнодорожный узел, они вместе с военными уехали на машине. Перед Ростовом на них налетел «юнкерс». Они спрятались в кювете, а машину немец разбил в щепки. Дон переплывали вплавь без каких-либо подручных средств. Отец, плывя, дважды сталкивался с те­лами погибших, которых несла вода своим течением. Кто они были, он не разглядел. За Доном их несколько раз гоняли немецкие самолеты по полю, преследуя почти каждого из них. Так они вышли к Сталинграду. Там его оставили работать на раз­ных должностях на железной дороге. Когда немцы начали наступление на Сталин­град, его назначили уполномоченным наркома путей сообщения по снабжению Ста­линградского фронта железно-дорожным транспортом. После того как немцы перере­зали железную дорогу Поворино — Сталинград, его отправили на Омскую железную дорогу на должность старшего диспетчера.

Отец знал, что семья должна была ехать на Северный Кавказ. Поэтому он поехал в Омск из Сталинграда не через Урал, а через Северный Кавказ. Не найдя семьи в этом районе, он переправился через Каспий и стал искать их в Средней Азии. Не найдя их и там, он прибыл в Омск и там узнал, что они находятся в Петухово. Его отпустили в Омске, чтобы он нашел семью, и вот он прибыл в Петухово. Встретившиеся эвакуированные земляки указали, где здесь живет его семья.

Отец побыл с семьей недолго. Купил бурдюк топленого сливочного масла и от­был в Омск. Там он встретился с Сергеем, которого призвали добровольцем в ар­мию с третьего курса института. Положение на фронте было тяжелое и не пощади­ли даже третий курс. Сергея в конце 42-го года  направили в училище на Алтай, а потом, через месяц, под давлением тяжелейшей обстановки на фронте его и дру­гих  рядовыми направили в Отдельную добровольческую бригаду сибиряков-омичей имени Сталина, которая формировалась в Черемушках близ Омска. Там они с отцом и встретились. Отец познакомился с командиром полка Сергея и просил его писать о Сергее. Когда бригаду отправляли на фронт, Сергей дал телеграмму матери, что­бы вышли к поезду и встретили его. Они два дня по очереди не уходили со стан­ции, пока проезжала бригада.

Вид проезжавших солдат даже в вагонах производил внушительное впечатление. На платформах в составах было много различного воо­ружения. Бойцы были все как на подбор рослые, свежие, одетые в белые полушубки, и у многих на руках красовались компасы. Сергея они так и не встретили. Он по­том писал, проезжая освобожденный город Калинин, что проспал. Ему сообщили неточное время проследования через Петухово. Это было его единственное письмо с фронта.

Находясь в те дни на станции, Виктор стал свидетелем жуткой картины. После стоянки местного пассажирского поезда пассажиры стали на ходу садиться в ва­гоны. На подножку вагона прямо перед Виктором нацеплялось несколько человек. Последним висел солдат без одной руки. Второй рукой он держался за поручень. Проводница никого не пускала в вагон, а потом начала просто сталкивать висев­ших на подножке. Она это начала делать, когда поезд уже тронулся. Те, кто были повыше, еще держались, но всей своей массой навалились на крайнего солдата, висевшего на своей единственной руке. Он неистово кричал, теряя последние си­лы, чтобы проводница прекратила сталкивать людей с уже идущего поезда. Но она не останавливалась, еще больше свирепея. И вот здесь на глазах у Виктора происходит страшная картина.

У висящего солдата не выдерживает един­ственная рука, он срывается и падает на шпалы рядом с идущим поездом. Послед­няя его рука в это время попадает на рельс. Он резко попытался убрать ее, но набежавшее колесо как ножом отрезало ему последнюю руку. В этот момент он не проронил ни звука. Взгляды солдата и Виктора  встретились. В его глазах и во всем выражении лица застыло недоумение и немой вопрос — за что?

Кровь из ру­ки брызнула ему на бритую голову. Виктор убежал, не имея сил больше смотреть на человеческие страдания и на беспредельную человеческую дурость. Так, солдат потерял одну руку на фронте, а вторую от удивительной безмозглости людской. Он ехал домой инвалидом, а теперь приедет полным калекой по вине этой неразум­ной проводницы. Как она будет жить после того, как ни за что сделала человека калекой? Очевидно, нормально, если смогла совершить этот чудовищный поступок. У таких людей совесть не очень их обременяет.

Предстоял отъезд из Петухово. Размышляя над этим и предвкушая прелести го­родской жизни, от которой он отвык за годы жизни в Волновахе, у него иногда появлялось чувство сожаления об этом. Петухово ему понравилось не только ле­сом, но и прекрасной сухой зимой с ярким солнцем, безветренной погодой, крепким морозом и хрустом снега под пимами. Доставлял некоторое огорчение вид посел­ка. Дома в нем представляли собой большие рубленые избы с большим двором, разнообразными хозяйскими постройками и огромными поленницами дров. Возле каж­дого дома красовались громадные, надежные и украшенные, как правило, незамысло­ватой отделкой ворота. Они стояли, одиноко возвышаясь без какого-либо намека на забор. Стояли дома с воротами и между ними зияли пустые прогалины без заборов. Странно это было видеть, так же как и то, что вокруг домов, по улице и во дворах не было никаких насаждений ни деревьев, ни кустарников, зато дома были окаймлены завалинками для утепления подпола. Казалось бы, рядом шикарный лес, из которого можно было принести все, что угодно, и оно бы росло так же, как оно растет рядом в лесу. И даже хозяева Шевченко, выехавшие с Украины, видевшие и создававшие эту красоту вокруг домов на юге, здесь, в Сибири, подда­лись местным обычаям и также ничего не насадили вокруг своего дома.

Отец вскоре забрал семью из Петухово к себе в Омск. Им дали одну комнату на две семьи в рубленом доме с удобствами на улице. Вторая семья была такого же железнодорожника, эвакуированная из другого города. В их семье был грудной ре­бенок и по ночам часто не давал спать. Несмотря на это, мать Виктора помогала молодой мамаше, и все жили достаточно дружно. Спали все на полу в разных углах комнаты. Перегородить комнату шторой они не могли, поскольку негде было ее при­обрести. Вскоре отцу дали комнату в коммунальной квартире на втором этаже в нормальном многоэтажном доме, и они зажили по-городскому. Мать устроилась кастеляншей в общежитии. Виктор пошел в школу в седьмой класс, а бабка осталась на хозяйстве.

Весной с отцом стало происходить что-то неладное. Он осунулся, стал часто вы­пивать и подолгу оставался на работе без явной необходимости. Как-то, когда ни матери, ни бабки не было дома, подвыпив, он сказал Виктору, что Сергей погиб в декабре 42-го года под Вышним Волочком  и похоронен северо-западнее деревни Плоское.

Это известие явилось страшным ударом для Виктора. Ему стало понятно, что происходит с отцом. Ему комполка прислал некоторые мелкие вещи Сергея, пи­сьма ему из дома, дневник, который, оказывается, он вел, и самое страшное — окро­вавленный комсомольский билет Сергея. Все это он прятал от матери и бабки. Он боялся за мать. У нее может не выдержать сердце от этого известия. Читая днев­ник Сергея, Виктор с удивлением прочел, что, оказывается, Сергей ожидал вскоре падения СССР после выхода немцев к Волге. Виктор не мог понять, как можно бы­ло ехать на фронт с такими мыслями. Как же можно было воевать, ожидая поражения! Виктор был молодым комсомольцем с большой долей патриотизма в душе. Сергей был старше его и мог рассуждать более трезво и самостоятельно.

На работе у отца возникли осложнения, и он получил выговор по службе. Это дорого стоило всей семье. У диспетчеров на транспорте существовало правило — если ты работаешь без выговора год, то получаешь 20 процентов надбавки к окладу, два года без выговора — 40 процентов и так далее. Если получаешь выговор, то все надбавки снимают­ся. У отца была максимальная надбавка, и он получал двойной оклад. Теперь он потерял один оклад, и это почувствовала семья, несмотря на то, что деньги тогда мало чего стоили. Но других источников существования в городе ранней весной у них не было.

Встал вопрос о дополнительных заработках. Бабка начала печь картофельные котлеты и продавать на рынке. Виктор решил заняться перепродажей билетов в кинотеатры. В войну кино было единственным развлечением людей, кинотеатры всегда были   переполнены независимо от того, какое идет кино, и за билетами были большие очереди. Привлекали еще и киножурналы, демонстрировавшиеся перед каждым сеансом. Они составлялись на злобу дня и, конечно, с бравурной подачей вестей с фронта. Люди ждали таких вестей.

Ребята задолго до сеанса вставали первыми у кассы и запасались билетами. Потом они их продавали по завышенной, естественно, цене. К ним и пристроился Виктор. Во время очередной продажи билетов у Виктора купил билет один мужчина. Посмотрев на Виктора, он заметил: «Парень, а тебе с твоим лицом не гоже зани­маться перепродажей билетов, неприличное это дело для такого парня, как ты» — и ушел смотреть кино. Виктор залился краской, лицо горело от стыда, и он ушел, не распродав даже всех билетов, что у него были. Так бесславно закончилась его предпринимательская деятельность. Но он не сдавался. Виктор вспомнил петухов­ские щиты с карикатурами, выставлявшимися на улицах. С этим предложением он по­шел в клуб имени Лобкова, который находился в железнодорожном районе, где они жили.

В клубе понравилось это предложение, но у них возникло сомнение — сможет ли такой малый хлопец нарисовать что-либо на щите, чтобы оно смотрелось. У него и самого не было уверенности. Но он надеялся, что должно получиться. В клубе была художественная мастерская, где раньше художники рисовали большие яркие афиши для рекламы фильмов. Но художников не было, они ушли на фронт. Виктору выделили помощника Валеру на пару лет старше его. Он сколотил два фанерных листа и за­белил их мелом на клею. По этому белому полю Виктор нарисовал клеевыми краска­ми первую попавшуюся карикатуру из журнала «Крокодил». Получилось довольно сносно и всем понравилось. После этого дело пошло, и он все вечера после шко­лы разрисовывал щиты в клубе. Утром их выставляли по улицам и в парке возле клуба. Затем он стал рисовать рекламные афиши для кинофильмов, писать лозунги и всякую мелочь для клуба. Так он стал внештатным художником клуба. С ним рассчитывались талонами на водку. Это была твердая валюта военного времени. Бабка, отоварив талоны, продавала ее на рынке и покупала там же хлеб. Это стало солид­ным подкреплением  семейному рациону.

В школе Виктор вступил в комсомол, и вскоре его избрали секретарем комсомо­льской организации школы. В девятом и десятом классах ребят не было. Все они работали кто где. Некоторые учились в вечерней школе, как и его помощник Вале­ра. Однажды Виктор организовал сбор металлолома на железнодорожных путях. Отец получил ему такое разрешение, поскольку хождение по путям строго запрещалось. Ребята собрали много металлолома и одновременно хорошо почистили пути. Собира­ли в основном изношенные тормозные колодки. Некоторые ребята даже прихватили несколько новых колодок. Вскоре в «Пионерской правде» появилась «благодарность Верховного Главнокомандующего товарища Сталина» на имя директора их школы, парторга и комсорга школы за сданное большое количество металлолома. Так поя­вилась фамилия Виктора в большой прессе, чему он, конечно, был несказанно рад. Такими «благодарностями» в войну отмечались в печати и на радио проявления лю­бых патриотических начинаний и значительные производственные достижения ана­логично приказам по армии за боевые успехи на фронтах.

С наступлением весны дел в клубе прибавилось. Виктор стал в клубе уже своим человеком. Частое нахождение там приобщило его к настоящему большому иску­сству и хорошей культуре. В клубе показывали не только кино. По вечерам на его сцене ставились спектакли различными коллективами. Как-то ставили только поя­вившуюся пьесу «Фронт» Корнейчука, завоевавшую большую популяр­ность. Играли артисты Вахтанговского театра из Москвы. Этот театр был эвакуирован в Омск и часто давал спектакли на различных сценах рабочих клу­бов. Во время этого спектакля Виктор оказался за кулисами рядом  со знаменитыми Абрикосовым и Горюновым. Он впервые увидел рядом, а не в кино таких великих артистов. Горюнов, как и Карасик в фильме «Вратарь», был таким же подвижным. Абрикосов был степенным и немногословным. Они наблюдали за сценой, где играл в это время не менее знаменитый Плотников. Забыв текст, он начал импровизировать. На это бурно отреагировал Горюнов, вскричав шепотом:

— Что он несет, мне же сей­час выходить!

На рядом стоящего Виктора они не обратили никакого внимания.

Помимо Вахтанговского театра в Омск была эвакуирована Сталинградская опе­ретта. Виктор пересмотрел весь репертуар этого театра. Они играли в клубе на Советских улицах на противоположном конце города, и Виктору иногда приходи­лось идти пешком поздно вечером через весь город, поскольку трамваи частенько не ходили в это время. Виктор впервые приобщился к такому прекрасному музыка­льному искусству и был просто очарован опереттой. Он никогда раньше не слышал таких прелестных, веселых и лиричных мелодий, сопровождавших интересные дейст­вия, протекавшие по ходу спектакля. Любовь к оперетте он сохранил на многие годы. С работой в клубе были связаны не только  добрые дела, которыми он там занимался, но и похлеще. Они относились больше к Валерию, чем к клубу.

Квартира их семьи на втором этаже с балконом находилась напротив танцпло­щадки в клубе имени Лобкова за забором через дорогу. Разносившаяся с площадки музыка доставляла значительные неудобства для жильцов их дома, но сделать ничего не­льзя было, и жильцы вынуждены были приобщаться к этому виду искусства. Как-то, выйдя на балкон, Виктор увидел на танцплощадке Валеру среди его друзей, и они стали его настойчиво приглашать к себе. Делать было нечего, Виктор спустился, прошел на танцплощадку и уселся среди ребят. Танцевать он не умел и сидел, смотря, как танцуют другие. Знакомые девушки Валеры все-таки вытащили его тан­цевать, и мало-помалу он освоил это нехитрое дело. В следующий раз он уже не ожидал приглашения и сам пошел на танцы. Так он пристрастился к танцам, и это у него стало неплохо получаться. Более того, он стал пользоваться успехом  у девушек как хороший партнер в танцах.

Друзья Валеры оказались не простыми ребятами, а ворами-домушниками. Вначале они при Викторе не вели своих «деловых» разговоров. Но потом, привыкнув к нему, стали вести и при нем свои «служебные» разговоры. Вот тогда он и понял, с кем имеет дело. На площадке они вели себя весьма порядочно и ничем не привлекали к себе внимание. За этим строго следил их старший товарищ, которого все на­зывали Соса. Виктор понимал, что это кличка, и она у него не вызывала удивления, поскольку он привык к обращениям по кличкам еще на мариупольских пляжах сре­ди тамошней шпаны. Соса был рецидивист со стажем и прихрамывал. Ему прострели­ли пятку, когда он убегал со строительства Беломорканала, будучи заключенным. Он ходил чисто и опрятно одетым, в простых холщовых брюках, на которых всегда была отутюженная стрелка. Он и от своих подельников требовал, чтобы они имели приличный вид. Они все где-то работали и имели бронь. Но однажды все это кончилось.

Как-то в клубе Валерий предложил Виктору разнообразные канцтовары и писчую бумагу, которая была большим дефицитом. Не стесняясь, он заявил, что они ограби­ли домоуправление в доме Виктора. Это Виктора покоробило, и он даже несколько опешил. Потом, поразмыслив над этим, он даже испугался того, что стал укрывателем награбленного, и рассказал обо всем отцу. Отец похвалил Виктора за то, что тот рассказал ему, и уничтожил все, что дал ему Валерий. Тут Виктор рассказал и о снятой с самолета радиостанции. Отец крайне удивился, покачал головой и уничто­жил впоследствии и ее. Вскоре эту шайку раскрыли, арестовали и осудили, отправив всех в штрафную роту на фронт. О Викторе, естественно, на открытом суде никто ни­чего не упомянул. Но родители и Виктор перенервничали немало, поскольку во дво­ре знали о его дружбе  с осужденными.

Сдав экзамены на пятерки за седьмой класс, Виктор без экзаменов был зачислен в Запорожский авиационный техникум, который также был эвакуирован в Омск. К авиации у Виктора проявился интерес еще в Мариуполе, когда болел после па­дения с велосипеда. Тогда в день авиации, который торжественно и празднично отмечали, мать повела его к морю, чтобы хоть как-то отвлечь его от болей в ло­ктях. Там с самолетов прыгали парашютисты прямо в море. Их подбирали осводовцы и приглашали с собой Виктора. Они знали о его тяжелой болезни, и хотели его подбодрить. Виктор рвался к ним  но мать не пус­тила. Вот тогда впервые у него появилась мысль, а ведь авиация — это лучше, чем море. Со временем интерес к авиации не пропал, поэтому он и поступил в авиаци­онный техникум.

В клубе ему не давали продуктовых карточек, поскольку он не входил в штат. Чтобы получить рабочую карточку и не болтаться летом без дела, он поступил учеником слесаря-лекальщика в инструментальный цех паровозоремонтного завода. На эту должность его определили в отделе кадров, и ему было все равно, куда ид­ти работать, ведь он совсем не знал производства.

Этот завод принял часть эва­куированного Сталинградского тракторного завода и стал делать знаменитые тан­ки Т-34. Когда на него поступил Виктор в 1943 году, завод делал несколько тан­ков в сутки. Выходя из сборочного цеха, танки лихо проносились вдоль инструмен­тального цеха, разворачивались перед досчатым туалетом цеха, стоявшим на улице, и дальше шли в тир на отстрел.   Как-то, находясь в туалете и увидев в узкую щель мчащийся на него танк, Виктор подумал, а вдруг какой-то танк не успеет развернуться и снесет этот туалет. От этой мысли он немного похолодел и стал уже с напряжением следить — повернет ли этот мчащийся танк? На этот раз танк круто развернулся. Но однажды, придя на работу, он увидел, что туалета нет. Оста­лась одна груда досок. Очередной танк все-таки не развернулся и снес туалет. Дело было ночью, водитель был новый и в темноте поздно заметил его. Хо­рошо, что в нем никого не было. Так что Виктор накликал беду на туалет, и они стали бегать в соседний цех.

В цехе Виктору не пришлось долго обучаться специальности лекальщика. Он ус­пел сделать только лекальную линейку, как начальник цеха перевел его на шли­фовальный станок убирать его. Виктор как-то опоздал с обеда и за это был нака­зан начальником цеха. Этот перевод был крайне несправедлив по отношению к не­му. В столовой всегда была большая очередь. Это было единственное место, где ра­бочие могли поесть горячую пищу, которая была не так уж и калорийна, но за ко­торую вырезали из продуктовых карточек талончики на крупу, жиры и мясо, которых в магазинах никогда не было. Вместо него была красная рыба, поставлявшаяся с Даль­него Востока, так же как и соя. Американцы поставляли яичный порошок, который также сходил за мясо.

В тот день Виктор опоздал с обеда вместе с другими. Но только по отношению к нему были применены репрессивные меры. Начальнику цеха нужен был рабо­чий по уборке станка, и он решил на эту работу направить Виктора. Но сделал это весьма неприглядным образом. Вместо того, чтобы прямо сказать об этом, недобропорядочный начальник цеха применил такой мерзкий прием по отношению, по сути дела, к ребенку. Это был первый случай, когда Виктор столкнулся с чело­веческой недобропорядочностью, и никак не мог смириться с этим. Он еще долго переживал за случившееся.

За станком Виктору также не пришлось долго поработать. Он не только убирал станок, но и присматривался к работающему на нем шлифовщику. Он уже научился по чертежу подбирать на  станке необходимый набор шестерен под нужный обраба­тываемый модуль на изготавливаемой фрезе, как пришлось вообще уйти с завода. Приближалось время начала учебы в техникуме, но и в техникуме ему не пришлось заниматься.

После окончания Сталинградской битвы наши войска подошли вплотную к Дон­бассу. Не ожидая начала его освобождения, отца направили принимать от военных железнодорожников восстанавливаемые ими пути  в освобождаемых районах Донбасса для последующей передачи их на эксплуа­тацию гражданским железнодорожникам. Отец забирал с собой и семью, как Виктор не просил отца оставить его в Омске, чтобы он смог учиться в техникуме.   

Перед отъездом в семье шли тревожные разговоры, почти такие же, как и перед эвакуацией, — куда едем? Им представлялось, что они приедут в разоренную и выж­женную землю после того, как там прошли немцы. Там не осталось ни кола, ни двора, ни пищи. Немцы все уничтожили. Как там будут они жить в опустошенном крае, если у них ничего не будет с собой! Это была у них главная забота перед отъездом.

Под Омском на одной из станций у них был огород, засаженный картошкой. Отец взял двухосный товарный вагон и отогнал его на ту станцию, где был огород. Не­смотря на то,  что еще не был сезон для копания картошки, они начали ее копать и грузить в этот вагон. Мать и бабка копали, а отец и Виктор возили на телеге, взятой у местных железнодорожников. Довозились до того, что при очередной поез­дке к вагону отец и Виктор свалились обессиленными в кювет с водой и долго пролежали в грязи под дождем, будучи не в силах подняться. Но они загрузили ка­ртошкой полвагона. Сами загрузились во вторую половину и в своем персональном товарном вагоне вместе с картошкой двинулись в полную неизвестность обратно на родную землю. Если Виктор покидал ее в классном вагоне, то возвращался дале­ко не в таких условиях. Но это никого из них не смущало. Они были про­стыми людьми без претензий. Виктор уезжал еще ребенком, а теперь почти через два года возвращался повзрослевшим и возмужавшим юношей. Военное время быстро делало детей взрослыми.

Возвращались тем же путем, каким уезжали. От Поворино повернули на Сталинград по той же ветке, на которой полгода  назад отец Виктора обеспечивал про­движение фронтовых составов на Сталинградский фронт. Нередко тогда немецкая авиация разбивала идущие эшелоны. В тех условиях отец принимал решение сбра­сывать под откос все разбитые вагоны вместе с грузами, чтобы как можно скорее очистить и восстановить путь для других эшелонов.

Когда они возвращались по той ветке, на ней военные железнодорожники восста­новили только один путь. Вторая колея,  станционные пути и постройки были по­лностью разрушены. Виадуки на станциях и рельсы во многих местах были закручены, ­как серпантин, и высоко вздымались к небу. В душе щемило от таких  варвар­ских разрушений. Но что удивительно! На всех станциях, от Поворино до Сталин­града, все на станциях было разрушено, но туалеты стояли непоколебимо, включая и в самом Сталинграде. Они были изрешечены осколками и снарядами, но стояли гордо, возвышаясь одни среди моря руин. Их стены были почти в метр тол­щины и при малых габаритах эти крохотные здания оказались настоящими крепо­стями. Интересно, использовались ли они в боях как дзоты? А можно было бы.

Перед Миуссом фронт остановился. Немцы на этом рубеже организовали крепкие оборонительные рубежи и объявили их неприступными. Встал на каком-то полу­станке и эшелон, к которому был прицеплен их вагон. Стояли что-то около месяца, и в эшелоне сложилась своя «стоячая» жизнь.

Виктор за это время обследовал все окрестности, изрытые еще свежими окопами и блиндажами. Степь сплошь была усыпана разбитой немецкой техникой. Нашей раз­битой техники почти не было. Очевидно, ее вывезли либо на ремонт, либо на переп­лавку. Так же  нигде не было никакого стрелкового вооружения. Зато патронов, различных гранат и запалов к ним, артиллерийского пороха различных сортов было сколько угодно в блиндажах и окопах. Виктор их хорошо изучил в школе по воен­ному делу и не баловался ими. Но однажды вечером он решил поразвлечься и устро­ить фейерверк, какой устраивали по праздникам в Мариуполе. Тогда запускали ра­кеты из горсада в сторону моря и это было сказочно красиво. Вот Виктор и решил сделать что-то похожее.

Невдалеке от эшелона в степи была громадная воронка от большой бомбы, сбро­шенной еще в начале войны. Вывороченная земля вокруг нее уже поросла мелким кустарником. На дно ее Виктор установил вертикально пустую гильзу от 122-мил­лиметрового снаряда и начал ее заполнять артиллерийским порохом, чере­дуя его слоями винтовочных патронов. Из них он выворачивал штыком пули, а оста­вшийся в них порох заклепывал на камне тем же штыком. Таким образом он запол­нил до края всю гильзу. От нее он насыпал дорожку пороха вверх из воронки за вывороченную из нее землю, образовавшую нечто вроде бруствера. Осмотревшись за бруствером, он поджег дорожку из пороха и стал ждать, пока огонь добежит до гильзы.

В это уже довольно сумеречное время от эшелона отделилась фигура муж­чины, быстро расстегивавшего на ходу пояс и направлявшегося к кустам у ворон­ки. Виктор с ужасом закричал:

— Ложись!

Тот, ничего не понимая, ускорил шаг к во­ронке. В это время в гильзе взорвалась вся ее адская начинка, и дым от нее вз­вился вверх из воронки. В этом клубе дыма вверх вылетали светившиеся раскален­ные патроны и рвались там, наверху, производя как бы выстрел. Было впечатляющее зрелище. Но Виктор на него почти не смотрел. Взгляд его был прикован к тому чело­веку, который стремился к кустикам. Как только раздался взрыв и до того, как нача­ли рваться патроны наверху, человек плюхнулся на землю. Дальше Виктор следил то­лько за этим человеком, думая, встанет или не встанет, не думая о себе. Ведь и его могли поранить рвущиеся патроны, поскольку он почти полностью высунулся из укрытия. Как только кончился этот фейерверк, мужчина вскочил и опрометью  бро­сился от воронки. У Виктора отлегло от сердца. Он долго не возвращался к эшело­ну, а когда пришел, отец только хмуро спросил:

— Твоя работа? Долго думал, пока додумался до этой глупости?

Отвечать было нечего. Слава богу, что отец не знал об истории с человеком у воронки, иначе разговор был бы иной.

Когда наши войска прорвали Миусскую оборону немцев, фронт двинулся к Донбас­су. Вместе с ним двинулся и их эшелон. В Ворошиловграде на развалинах они нашли две металлические кровати.  Отец с Виктором с трудом их выправили,  и это было их первое хозяйственное приобретение по­сле возвращения из эвакуации.

Вид освобожденного Донбасса ужасал. Это было печальное зрелище. Насколько охватывал взгляд, вокруг стояли одни руины. Ни дымка, ни гудка, ни огонька не было видно ни на одной шахте, ни на одной производственной постройке, которые шли непрерывной чередой вдоль железной дороги. Раньше, до войны, все вокруг гре­мело, светилось и дышало бурной производственной жизнью. Вид могучего промыш­ленного края доставлял истинную радость проезжавшим и вызывал у них чувство гордости за эту индустриальную жемчужину страны. Теперь она была мертва. Даже не верилось, что эта жуткая картина не снится, а является страшной действитель­ностью.

Военные железнодорожники и здесь восстановили также одну колею, разгребая в стороны искореженные рельсы со шпалами и оттаскивая в сторону обгоревшие ва­гоны. Проложив одну колею, они шли дальше, а гражданские железнодо­рожники принимали эту единственную колею и тут же начинали восстанавливать свое хозяйство, обеспечивая движение составов к фронту. Вдоль этой колеи были сложены горы немецких мин, обезвреженных нашими саперами. Эти горы  мин еще не успели вывезти, и они маячили вдоль дороги, как маленькие терриконы. Здесь наг­лядно и весьма убедительно демонстрировались знаменитые таблички саперов во­енной поры: «Мин нет», устанавливавшиеся ими на разминированных участках.

С тяжелым чувством они продвигались по Донбассу к своей станции. Вид громадных разрушений усиливал у них еще большее  чувство тревоги, которое возникло при выезде из Омска. Что их встретит,  когда они приедут?

БОРИС НА ФРОНТЕ

Борис прибыл в Ачинское артиллерийское училище под Новый 1942 год. В учи­лище все находились под впечатлением успехов наших войск под Москвой и это создавало всеобщее радостное настроение. Там он узнал, что их полк из Сумско­го училища так и остался на фронте, влившись в одно из войсковых соединений. Поэтому Ачинское училище продолжало набор курсантов.

Училище находилось в военном городке довоенной постройки и размещалось в двухэтажных корпусах, окаймлявших громадный заасфальтированный плац. На этот плац курсанты спокойно смотреть не могли. Он им стоял поперек горла. В учили­ще поддерживалась железная дисциплина, сопровождавшаяся беспрерывной строе­вой муштрой. Ходить по территории училища, даже по личным делам, разрешалось только строевым шагом, если курсантов шло больше двух человек.  В столовую, находившуюся в отдельном одноэтажном здании тут же возле плаца, ходили толь­ко строевым шагом и обязательно с проходом через этот злополучный плац, где курсантов гоняли до седьмого пота.

Борис удивлялся, зачем столько внимания уделялось в военное время строевой подготовке, когда известно, что время жизни командира взвода составляет по статистике всего полмесяца, при активном ведении боевых действий. Он-то знал, что на фронте эта строевая подготовка никому не нужна. Там надо уметь хорошо воевать и при этом остаться живым. Лучше бы эти часы отдали на техническую и тактическую подготовку или изучению всяким солдатским хитростям, которых так много во фронтовой  боевой и бытовой жизни воинов. Мало того, что избыточно муштровали, так заставляли все время ходить при шашке на боку и со шпорами на сапогах. И это для артиллеристов! Но так было заведено в армии еще с империалистической войны и оставалось незыблемым даже в это тяжелей­шее военное время. Артиллеристы с орудиями на конной тяге приравнивались к кавалерии со всеми сопутствующими атрибутами. Курсантов учили не только уха­живать за лошадьми и верховой езде, но даже вольтижировке. И это будущих ар­тиллерийских командиров, которые за пять месяцев учебы в училище так ни разу и не стрельнули боевыми снарядами. Стреляли только учебными снарядами по фа­нерным танкам. Учебные заряды представляли собой обыкновенные винтовочные пат­роны, вставлявшиеся в соответствующую трубу, которой и заряжалась пушка. Эта труба имитировала снаряд и использовалась по многу раз, снаряжаемая каждый раз новым патроном. Боевые снаряды берегли.

Несмотря на дикую муштру и отсутствие боевых стрельб, теоретическая и прак­тическая подготовка велась на высочайшем уровне. Все преподаватели были гра­мотны, интеллигентны и очень требовательны. Они прошли большую армейскую шко­лу и почти все были полковниками. Занятия велись по всем дисциплинам, необходи­мым для организации артиллерийской стрельбы, а также обучению командирским навыкам. Бориса иногда удивляло, что в военное время, когда идут тяжелейшие бои, командование позволяет себе так кропотливо и длительно готовить команди­ров. И это было правильным. Такая подготовка позволяла надеяться, что эти ко­мандиры будут более успешно решать боевые задачи, да, к тому же, больше их ос­танется живыми. Так было в начале 42-го года, под воздействием победы под Мос­квой. Уже начиная со второй половины 42-го года, когда наметился грандиозный раз­вал и поражение южного фронта, командиров стали готовить по ускоренной про­грамме. А в ноябре 42-го года из Ачинского училища отправили на фронт, не ус­пев присвоить вообще каких-либо командирских званий. Среди них, очевидно, был и брат Виктора Сергей.

Помимо основных занятий по артиллерийской тематике, большое внимание уде­лялось работе с картами, связи, глазомеру, ориентированию на местности и другим вопросам общевойсковой подготовки. Борис многое узнал по сравнению с тем, что ему дала двухлетняя довоенная служба на границе. Первые дни войны и нахожде­ние потом на Конотопском плацдарме его убедили в значении связи во время ведения боев. Им преподавали только проводную телефонную связь, и он серьезно за­нялся изучением этого дела, особенно обнаружением и устранением раз­личных неисправностей.

В училище проводились разнообразные курсантские соревнования по стрельбе, связи, ориентированию и другим дисциплинам. В этих соревнованиях Борис неиз­менно находился среди курсантов с лучшими показателями. По связи ему практи­чески не было равных. Ему даже кличку дали Эдисон. Он разработал  свою систему обнаружения и устранения неисправностей. Причем научился опреде­лять вначале, где возник дефект: в линии связи, коммутационной аппаратуре или в приемно-передающей аппаратуре. Затем он находил и устранял выявленные дефекты в той или иной системе на линии связи. Никаких наставлений и инструкций на этот счет не существовало. Все он разработал и освоил сам. От физкультурных за­нятий и соревнований его освободили по ранению. Плечо иногда еще отдавало при резких движениях, и он с завистью посматривал на тех, кто мог заниматься физ­культурой. Ему вспоминались его спортивные былые успехи, и это навевало легкую грусть о прекрасной довоенной жизни и веселых школьных годах.

В курсантских казармах поддерживался идеальный порядок благодаря неусыпно­му бдению старшины, который приходил в роту до побудки и уходил последним после отбоя. Институт старшин в Красной Армии был отлажен, и в составе его ко­рпуса находились очень квалифицированные люди, горячо преданные своему во­инскому делу.

В общем, жизнь в училище почти ничем не отличалась от довоенной, если бы не постоянное ощущение недоедания и даже иногда голода. Досыта ни курсанты, ни командиры никогда не наедались. Порции были маленькие с недостаточной ка­лорийностью и никто никогда не чувствовал себя сытым после приема пищи. Все­гда хотелось есть, а купить что-либо покушать было невозможно.

С продуктами в училище было очень плохо. Столовую и склады постоянно контролировала комиссия, выбиравшаяся из состава командиров и курсантов. В роте Бориса всегда выбирали одного и того же курсанта. Он слегка разъелся там, но все считали его наиболее порядочным и принципиальным. Однако он иногда тай­ком кое-что приносил из продуктов командиру роты, который с двумя детьми бед­ствовал, как и все. В роте об этом многие знали, но помалкивали, уважая комроты.

В мае 42-го года, после окончания курса занятий, Борису присвоили звание лей­тенанта и предложили остаться в училище на преподавательской работе по связ­ному делу. Многие рвались на фронт, в том числе и преподаватели, которым надое­ла серая будничная жизнь в училище, да к тому же далеко не сытая. Борис решил остаться и начал искать квартиру. В нем проснулась исследовательская творчес­кая жилка, и он хотел написать что-то в духе наставления по эксплуатации про­водной связи в условиях боевых действий. Но поступил приказ всех выпускников направить в распоряжение Управления кадров Наркомата обороны. Всех погрузили в теплушки повзводно и отправили в Москву, одев в новенькую лейтенант­скую форму.

В Москве их выгрузили на одной из ближайших пригородных станций и первым делом отправили в санпропускник. Они действовали в стране повсеместно с обя­зательным периодическим посещением этих заведений всеми рабочими, служащими, учащимися и, конечно, военными. Это спасло страну от массовых эпидемий.

Прибыв в Москву, где Борис никогда не был, он сразу же отправился в центр и, конечно, на метро. Побывать в Москве и прокатиться в метро было всегда заветной мечтой у прови­нциалов. Метро произвело на Бориса большое впечатление своей монументальностью, художественной отделкой и необычайным грохотом при подходе поезда. В поездах и на станции всегда царил свежий, прохладный воздух, а в вестибюлях и переходах творилась несусветная толчея всегда спешащего и толкающегося народа. Это буквально ошеломляло приезжих.

Борис вышел в центре на станции «Площадь революции» и ему ни у кого ни о чем не пришлось спрашивать. Ему было все знакомо по литературе, описаниям и картам столицы, с которыми он был хорошо знаком. Он с восторгом ходил по центру, слился с толпой на улицах и очень быстро стал чув­ствовать себя заправским москвичом.

Была теплая летняя погода. Необычайно яркое солнце слепило глаза. От размягчив­шихся тротуаров исходил приятно щекотавший в носу запах асфальта. В скверах бродили редкие стайки голубей. Борис около часа просидел на скамейке у Боль­шого театра. Полюбовался скульптурами, установленными снаружи в нишах вестибюля станции метро «Пушкинская», так же как он любовался скульптурами Шадра на станции «Площадь революции». Долго простоял на Красной площади.

Борис уезжал из Москвы с чувством удовлетворения от того, что он увидел все-таки  Москву и ее исторические места. Доведется ли еще когда-либо сюда попа­сть? Он не мог знать, что попадет  в Москву, но в другом качестве.

Многие прибывшие командиры думали, что их направят на южное направление, по­лагая, что там развернутся основные события летней кампании 1942 года. Но их направили в распоряжение Калининского фронта, штаб которого находился в городе Торжке, где они прождали несколько дней до распределения по частям для прохождения фронтовой службы. Днем они ходили в кино, а вечером на танцы, которые были даже здесь, во фронтовом городе.

Протекавшая река поделила городок на верхнюю и нижнюю часть. Немцы однажды сбросили листовки на город с предупреждением о том, что завтра они будут бом­бить нижнюю часть города, и советовали населению уходить в верхнюю часть. На­завтра они действительно провели массированную бомбежку как раз верхней ча­сти города, где сосредоточилось большое количество мирного населения. Было много жертв. Это вызвало гнев у горожан и еще раз продемонстрировало верх ци­низма, коварства и жестокости немецкого командования.

Бориса направили в одну из сибирских дивизий, переброшенную с востока и ос­вобождавшую город Калинин. В дивизии его определили в артиллерийский полк 76-миллиметровых пушек. Дивизия стояла в обороне в районе Ржева и активных бое­вых действий не вела. В полку Бориса назначили в батарею на должность команди­ра взвода управления. Очевидно, в характеристике из училища ему дали высокую оценку, потому что его назначили сразу же командовать наиболее важным взводом.

Взвод управления батареи включал в себя отделение разведки и отделение свя­зи. В его задачи входило изучение, картографирование переднего края в выделен­ной зоне батареи и определение ориентиров на местности, по которым привязывают­ся цели при стрельбе. Отделение связи обеспечивает связь в батарее и ее самой с  выдвинутыми на передний край разведчиками взвода, ведущими корректировку ог­ня батареи.

Определение ориентиров представляет собой весьма важный этап рекогносциров­ки. Ориентиры должны быть заметными, неподвижными, не представлять собой объек­та для поражения с тем, чтобы они сохранились во время боя. В бою быстрота и точность выделения ориентиров и целей во многом определяют его успех. Среди артиллеристов бытует даже саркастическая побасенка по отношению к неумелому выделению ориентиров, когда разведчик докладывает командиру: «Ориентир номер 3 пошел к ориентиру 4».

Взвод Бориса в составе 16 человек состоял в основном из «пожилых» 30—35-летних бывалых бойцов, повоевавших и на востоке, и здесь, уже на этом фронте. Ознакомившись с личным составом, Борис переживал, как его воспримут, молодого и еще недостаточно обстрелянного командира. Он не стал рьяно проявлять свое командирствование, а начал с занятий, благо стояние в обороне позволяло это де­лать. Борис начал их учить тому, чему его учили в училище. Многое для них оказа­лось новым, полезным и необходимым. Они с удовольствием, а потом уже и с уваже­нием к командиру изучали все премудрости, которые он излагал им. Когда уже установились определенные контакты, Борис решил еще больше подкрепить свой авторитет. Он предложил им провести следующий эксперимент.

Борис выйдет,  бойцы внесут сколько хотят неисправностей в связную аппара­туру, а он потом быстро все их найдет и устранит. Он вышел в блиндаж к комба­ту, где они вместе жили, и рассказал ему о затеянном эксперименте. Комбат не одобрил эту затею, заявив, что он может подорвать свой авторитет в случае не­удачи. Вообще комбат многое дал Борису и в военном деле, и в опыте человечес­ких отношений. Это был весьма опытный и умный командир. Ему стало интересно, чем закончится все это, и он пошел вместе с Борисом к связистам.

Зайдя к связистам, они увидели веселые и ехидные улыбки у некоторых. У всех так и было написано на лицах: «Ну, теперь попробуй разберись, хвастунишка»! Пер­вая обнаруженная зона неисправностей вызвала одобрительный возглас. По мере обнаружения и устранения последующих неисправностей возгласы одобрения увеличивались. Когда Борис нашел последнюю, а их оказалось семь штук, возгласам одобрения и удивления не было конца, в том числе и у комбата. Весть об этом фокусе, как его назвали потом, разнеслась далеко за пределы батареи. После этого авторитет Бориса на батарее стал непререкаем. И не только в ней. Он доскональ­но изучил передний край и несколько раз ему поручали проводить через перед­ний край армейскую разведку на ту сторону. Так что о нем узнали и в дивизии, и в армии.

Батарея расположилась с командным пунктом за пару километров от окопов пехоты в глубине нашей обороны в лесочке на возвышенности. Борис организовал свой наблюдательный пункт у пехоты и еще два запасных на флангах. Батарею и наблюдательные пункты Бориса разделяла ложбина с небольшим вспаханным полем. Слева рубеж замыкала железная дорога с идущими вдоль нее посадками. Кашевары доставляли из батареи пищу в отделение разведчиков в термосах, пробираясь по этой простреливаемой ложбине, и часто попадали при этом под обстрел немцев. Но они выбирали время, когда немцы не стреляли. Они стреляли по расписанию и стро­го придерживались обеденного перерыва.

Однажды Борис шел по вспаханному полю со своего бокового наблюдательного пункта. Еще не наступило время очередного обстрела, когда вдруг немцы начали обстрел этого поля, причем с равными интервалами в промежутках между залпами. Во время обстрела Борис зарывался между глубокими бороздами пахоты и пережи­дал очередной залп. Когда наступал перерыв, он поднимался и быстренько пере­бегал до следующей глубокой борозды. В этот  раз они не выдержали перерыва и чуть было не накрыли Бориса. Очевидно, они видели его и охотились за ним. Он начал играть с ними в кошки-мышки и все-таки перехитрил их. Так закончилась игра в кошки-мышки, ценой которой была жизнь.

Перехитрил Борис в другой раз и немецкого летчика, и все на этой ложбине. Как-то, переходя ее, но уже не по пахоте, Борис увидел, что на него пикирует «мессершмит». Очевидно, он поздно начал пикировать и очередь с него пришлась далеко впереди. После этого самолет пошел на разворот, а Борис бросился бежать в ближайшую посадку. Пока  бежал, увидел, что бежит в направлении сема­фора на железнодорожном полотне. Тут же возникла мысль:  этот семафор — хороший ориентир для пилота. Ведь он видел, куда направляется Борис. Прибежав в посадку, Борис резко взял вправо от семафора и успел убежать на приличное расстояние от него, когда увидел, что самолет идет в пике именно в направлении на этот семафор. Уже заранее пилот открыл огонь по посадке как раз в районе семафора. Борис наблюдал эту атаку уже со стороны.

Быт батареи в обороне был хорошо обустроен бойцами, но вместе с тем дос­таточно голодный. С питанием было очень плохо. По ночам в низину ходили копать картошку, оставленную селянами, а днем стреляли птиц. Причем стреляли птиц и немцы, с которыми наши бойцы переругивались из окопов. Настоящим праздником на батарее были редкие случаи падения лошадей по какой-либо причине. Однажды лошадиный обед чуть не окончился штрафной ротой для одного из бойцов.

Этот боец был послан верхом в полк. Возвращаясь, уже вблизи батареи, недалеко от него разорвалась мина. Боец прибежал и с испуганным лицом сообщил, что ло­шадь убило. Сам он чудом не пострадал. Это и послужило причиной того, что ему так и не удалось доказать, что это не он специально убил лошадь. Толь­ко настойчивое заступничество комбата и замполита предотвратило отдачу его под трибунал. А лошадь конфисковали в армейские штабы и батарее она не доста­лась.

Памятуя о высочайшей пользе санпропускников, в батарее организовали пропар­ку белья и одежды, приспособив к этому бочку из-под бензина. В нее набрасывали предварительно прокаленные камни, наливали немного воды и ставили на костер бочку с бельем. В этой бочке одежда прекрасно пропаривалась и в ней убивалась всякая живность. Некоторые даже купались в этой бочке. Несмотря на то, что жи­ли в блиндажах и окопах, никто не болел. Даже у желудочников язвы зарубцева­лись. Стресс военной обстановки и сознание возможности погибнуть в любой мо­мент угнетали, очевидно, в организме человека все другие болезни.

 28 июля 1942 года вышел знаменитый секретный приказ наркома обороны СССР И. В. Сталина за № 227 получивший в исторической литературе наименование приказа «ни шагу назад». Несмотря на то, что приказ был секретным, заканчивался он указанием: «Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах». Так что это был секрет «полишинеля» и о нем все знали. Но очень долго его не публиковали и не вели публичное обсуждение, тем самым подогревая к нему еще больший интерес. При­мечателен он во многих отношениях. Приказ начинался тягостными признаниями наших многих военных неудач. Вот некоторые цитаты из него.

«Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Не­мецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захва­тил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов­-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оста­вила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Моск­вы, покрыв свои знамена позором...»  

 Отступив от цитирования, здесь следует отметить странное использование оборота  «приказа Москвы» вместо оборота  «приказа Ставки».  Сталин строго следил за правильностью речи и оборотов в ней при составлении документов. На этот раз, очевидно, под тяжестью содержания приказа он пропустил этот оборот. О его щепетильности в этом вопросе свидетельствует такой факт.

После Курской победы впервые было введено салютование в честь фронтов, добившихся этой победы. Начальник оперативного отдела Генштаба Штеменко составил приказ по этому поводу без указания звания командующих фронтов. Вечером Сталин пригласил к себе основных сотрудников, с которыми он работал, чтобы послушать по радио, как Левитан будет читать этот приказ. Как только прочли приказ без упоминания званий, Сталин многозначительно посмотрел на Штеменко, не проронив ни слова. Штеменко все понял, похолодел, но не растерялся. Он тут же попросил у Сталина разрешения позвонить по телефону. Сталин молча отодвинулся от телефонов, и Штеменко, сняв трубку, позвонил на радио и сказал, чтобы приказ прочитали второй раз со званиями военноначальников. Затем позвонил коменданту Кремля и сказал, чтобы салют давали только после повторного прочтения приказа. Сталин улыбнулся, но ничего не сказал. В списках награжденных за эту операцию Штеменко увидел, что он понижен в  награждении орденом на одну ступень. Списки ближайших сотрудников на награждение Сталин просматривал сам.

Продолжим цитирование фрагментов приказа. «Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что отдает наш народ под ярмо немецких угне­тателей, а сама утекает на восток..... Мы потеряли более 70 миллионов человек населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских ре­зервах, ни в запасах хлеба.... Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад!... Паникеры и трусы должны истребляться на месте... После своего зимнего отступления под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приня­ли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали 100 штрафных рот... около десятка штрафных батальонов... наконец, специальные отряды заграждения... Как известно, эти меры возымели свое действие и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой... Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов?.. Я думаю, что сле­дует...»

Далее в приказной части приказа требуется введение неотложных мер по укреплению дисциплины в войсках. Паникеров и трусов отдавать под военный суд. В числе мер предписывалось в составе каждого фронта образовать до трех штрафных батальонов для командного состава, в пределах армии от 5 до 10 штра­фных рот и 3—5 заградительных отрядов.

После выхода приказа особые органы Донского фронта докладывали заместителю наркома внутренних дел Абакумову, что с 1.10.42 по 1.02.43 г. за время боев массовое бегство военнослужащих с поля боя и отход частей без приказа были единичными случаями. По решениям судов за это время в шести армиях расстреляно в сентябре — 107 человек, в ноябре — 56 человек, в декабре — 47 человек, в ян­варе расстрелы отсутствовали.

Приведенные цифры свидетельствуют, что, несмотря на жестокость принятых мер, они возымели свое действие и расстрелы в армии почти прекратились. В целом, по дан­ным особого отдела НКВД, с 1.08 по 15.10.42 г. задержано 140 755 военно­служащих, сбежавших с передней линии фронта. Из них арестовано 3980 человек, расстреляно 1189, направлено в штрафные роты 2776, в штрафные батальоны 185, возвращено в свои части 131 094 человек. Задержание сбежавших производили в основном создан­ные заградотряды. В октябре 1944 года загрядотряды были расформированы. С дека­бря 1942 года загрядотряды использовались в составе частей НКВД по охране тылов действующих армий.

Цифра 140 тысяч сбежавших с линии фронта за полтора месяца на Сталинградском на­правлении свидетельствует, что практически Донской фронт развалился и открыл путь на Сталинград. Только такие крутые меры позволили предотвратить полную ка­тастрофу и все-таки удержать и отстоять Сталинград.

В части использования опыта немцев Сталин слукавил в своем приказе. Первые заградотряды были сформированы у нас в            41-м году согласно директивы Ставки командующего Брянским фронтом А. Еременко. Их предлагалось создавать в тех вои­нских частях, в которых проявилась неустойчивость. Так что перед наступлением на участке фронта Бориса, которое вскоре развернулось, он и его батарея были «воодушевлены» надлежащим образом данным приказом.

В августе поступил приказ о наступлении. Это была Ржевско-Сычевская опера­ция 1942 года. Перед наступлением Борис со своим взводом выдвинулся на перед­ний край в оборудованные наблюдательные пункты. Пехота готовилась к нас­туплению. Командиры всем бойцам раздали водку, пресловутые  «наркомовские  сто грамм», и следили за тем, чтобы все выпили.

Борис никак не мог понять практиковавшуюся, правда, слава богу, не так часто, выпивку перед боем. Ведь в бою человек должен иметь ясную голову, быструю ре­акцию и хорошую подвижность. Принятый алкоголь все это снижал, реакция замед­лялась. Это могло приводить к излишним, ничем не оправданным жертвам. Сторон­ники такого «подбадривания» утверждали, что выпивший человек меньше боится и смелее идет в атаку. На это Борис замечал, что вот это бездумное «не ймет страху» и будет приводить к ненужным потерям. Он уговорил свой взвод перед боем не принимать спиртного, а расслабиться  уже после боя. Это стало пра­вилом у них.

Немцы, очевидно, пронюхали о готовящемся наступлении и буквально нака­нуне начали массированный артналет. В этот раз они, впервые на этом участке, применили шестиствольный миномет, который ни в какое сравнение не идет с нашими «Катюшами». С помощью этих минометов они поставили мощную дымовую за­весу, готовясь к своей атаке. Но она не состоялась ни с той, ни с другой сторо­ны, когда началось наше наступление.

Перед началом наступления по частям передали, что с нашей стороны пе­ред атакой будет применено новое оружие и чтобы бойцы не пугались. До этого батарейцы видели за их батареей в лесу штабели больших зеленых ящиков, тщате­льно охраняемых часовыми. На обычные снарядные ящики они никак не походили.

Как только немцы поставили дымовую завесу, из леса с нашей стороны раздался страшный грохот, что на батарее задрожала земля. Весь лес заволокло дымом, и из него вылетели как бы стаи гусей, медленно покачиваясь и переворачиваясь с боку на бок. Они двигались по крутой траектории и видно было, как они начали падать на позиции немцев за их дымовой завесой. Причем они летели как-то «сикось-на­кось», не сталкиваясь между собой. Когда они начали падать на немецкие пози­ции, там стало твориться что-то невероятное. От взрывов казалось, что в воздух с невероятным грохотом поднялась вся земля. Она разорвала дымовую завесу в клочья.

После этого удара наша пехота поднялась в атаку. Но атаковать, оказалось, бы­ло некого. Не раздалось ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны. Нашим бойцам открылась страшная картина, которую представляли немецкие позиции. Все пространство было покрыто большими воронками, расположенными довольно часто. Вся земля была изрыта и покрыта изуродованными телами немецких солдат. Увиденное ошеломило бойцов, и без больших эмоций они двинулись в глубь от немец­ких позиций.

Борис оказался первым, кто передал по телефону сообщение с описа­нием этой жуткой картины и нашего полного успеха. За это он потом получил пер­вую свою награду-благодарность командира дивизии за оперативно переданное со­общение. Это были впервые примененные наши гвардейские минометы «Ванюша», как их стали потом называть в отличие от «Катюш». Новые минометы стреляли тяжелыми фугасными реактивными снарядами М30, а затем и М31. Они провоевали до конца войны и наводили ужас на немцев, которые так и не смогли за всю войну создать подобное оружие.

Перед наступлением дивизию передали в состав Западного фронта, которым ко­мандовал легендарный Жуков. Переподчинение сразу же сказалось на общей испол­нительской дисциплине в войсках. Перед наступлением было уделено особенное внимание приведению в порядок подъездных дорог к фронту. Это сильно помогло при его подготовке.

С боями дивизия прошла более 40 километров, но силы иссякли, и дивизия остановилась на реке Вазузе. На батарее Бориса осталось полтора снаряда на орудие. На Вазузе бои продолжались до декабря. Несмотря на то, что нашим войс­кам не удалось развить успех, все же эта операция позволила задержать на этом фронте несколько немецких дивизий и не допустить их отправку на Сталинград­ский фронт. Очевидно, это и было главной задачей всей Ржевско-Сычевской наступательной операции.

На юге разворачивалось грандиозное наступление немцев, закончившееся их вы­ходом к Волге у Сталинграда и занятием Северного Кавказа с проникновением даже на Эльбрус. Это был результат очередного просчета нашего высшего командо­вания, стоившего нам потерь и человеческих жертв не меньших, очевидно, чем в 1941 году. Вместе с тем, начиная с конца 42-го года, это было последнее успешное на­ступление немцев, после чего начался их окончательный разгром, завершившийся нашей Великой Победой.

За бои на Вазузском направлении Борис был отмечен не только благодарностью командира дивизии. Ему присвоили очередное воинское звание старшего лейтенан­та, и он был повышен в должности. Его назначили заместителем командира батареи по строевой части. На должность командира взвода управления прислали молодого необстрелянного лейтенанта, только окончившего училище.

Вскоре батарея Бориса получила приказ поддержать пехоту, которой поставлена задача овладеть ближайшей высотой, сильно досаждавшей засевшими на ней немец­кими наблюдателями. Будучи уже замкомбата, Борис не мог доверить необстрелянному лейтенанту обе­спечение проведения этой операции со стороны взвода управления и выдвинул­ся на передовые позиции сам со своим взводом, как это делал и ранее. Лейтенан­та оставил на батарее для обеспечения связи.

В назначенное время пехота прорвала немецкие позиции неожиданным броском и двинулась к высотке. Не пройдя и полукилометра, на подступах к ней пехота была встречена яростным огнем и залегла. Высота оказалась хорошо укрепленной, и пе­хоте нельзя было поднять головы. К вечеру поступил приказ пехоте отойти на исходные позиции. Борису не удалось выявить заранее огневые точки немцев на высоте, поскольку они никак себя не проявляли до нашей атаки. Немцы тщательно их скрывали.

На следующий день готовилась новая атака уже с соответствующим артиллерийс­ким подавлением засеченных немецких огневых точек. Борис решил отвести лей­тенанта на передовые позиции, чтобы при новой атаке уже он возглавил взвод. На подходе к окопам около них раздался взрыв мины. Лейтенант до этого был впереди и за несколько секунд до взрыва спрыгнул в окоп, а Борис остался и  принял все осколки мины на себя. Падая и теряя сознание, Борис услышал крик:

— Командира убило!

Немцы били при­цельно по идущим командирам, пристрелявшись ранее по нашим окопам пехоты. В дни прошедшего наступления был случай,  когда немцы оставили блиндаж своего наблюдательного пункта. В нем разместился наш наблюдательный пункт, а немцы, зная точно координаты своего блиндажа, накрыли его огнем и все, кто в нем были, погибли. На войне следовало избегать находиться рядом с пристрелянными ориен­тирами.

Бойцы на плащ-палатке бегом оттащили еле дышавшего Бориса на батарею, а отту­да его отправили в полевой госпиталь, где извлекли из ран восемь осколков на руках, ногах и спине. Кости и на этот раз не были задеты. Борису повезло, что мина взорвалась сзади него. При падении у мины осколки, в основной своей мас­се, разлетаются по бокам и по ходу ее полета. В тыловую ее часть вылетает не­значительное количество осколков. Вот именно в этой тыловой зоне взрыва и оказался Борис.

Из полевого госпиталя Бориса отправили в эвакогоспиталь в Москву. Спустя полгода он вновь оказался в Москве, но далеко не в прежнем состоянии. Эвако­госпиталь разместился в гостинице «Киевская» возле одноименного вокзала. Врачи и обслуживающий персонал были из знаменитого роддома Грауэрмана на Ар­бате. Люди, помогавшие появиться на свет новой жизни, теперь стали бороться за ее продолжение, что символично само по себе.

Госпиталь был только развернут и еще не все места в палатах были заняты. Среди обслуживающего персонала было много молоденьких девушек. Они были напра­влены по комсомольским путевкам из числа окончивших школы и из предприятий. Когда доставили Бориса, там был один капитан также с ранением от мины. Но ему повезло меньше, и он тяжело страдал от многочисленных ран. Капитан оказался говорливым и добродушным человеком. Он воевал в гвардейских минометных час­тях, вооруженных знаменитыми «Катюшами».

Выздоровление обоих шло без осложнений, и вскоре они стали ходячими. Общи­тельность капитана быстро ввела их в круг своих среди обслуживающего пер­сонала. Как и в прежнем госпитале, сюда приходили выступать артисты. На этот раз приходили не школьники, а маститые артисты, знаменитые на всю страну, ко­торых Борис видел только в кино или слушал по радио. Однажды концерт дал сам Утесов.

Среди персонала Борис выделил одну медсестричку Олечку и оказывал ей вся­кие знаки внимания. Вначале она не обращала внимания на эти знаки, но потом начала отвечать взаимностью, и когда Борис выписывался, то они уже твердо ре­шили не терять связи и переписываться. Они еще не знали, во что могут вылить­ся их взаимные симпатии.

После выписки комиссия выдавала назначения для прохождения дальнейшей службы. До этого Борис рассказывал капитану о своем фронтовом быте и пове­дал о своих знаниях в области связи, в том числе и  о том экзамене, который он себе устро­ил. Капитан стал уговаривать Бориса перейти к ним на батарею, потому что они вечно страдают со связистами. Борис воспринимал это как несерьезное предло­жение. Капитан оказался настырным и организовал запрос на Бориса от командо­вания гвардейских «Катюш».

На комиссии ему сообщили о поступившем на него запросе. Борис сразу же отве­тил, что вернется в свою родную часть. Не повышая голоса, председатель, смотря в упор на Бориса, заявил ему строго, что он не понимает, что говорит, и не оце­нивает в должной мере его назначение. В гвардейские минометные части кого по­пало не берут, и служба в них является особым доверием, оказываемым далеко не каждому. Это направление обсуждению не подлежит. Подобного оборота Борис не ожидал, и капитан его успокаивал, как мог, тайно радуясь, что у них теперь бу­дет толковый связист.

Вообще этот капитан был не только настырным, но и довольно болтливым. Он как-то раз взболтнул Оле, что у Бориса есть невеста и зря она надеется. Это чуть не привело к полному разрыву между Олей и Борисом, и она сдержан­но дала согласие на переписку. Да и сам Борис еще не понимал, как дальше могут развернуться события.

После выписки им дали месяц отпуска на реабилитацию. В запасные полки напра­вляли рядовых выздоравливающих после ранения, а офицеров отпустили на «воль­ные хлеба». Ехать им обоим было некуда, они сняли комнату на окраине Москвы в деревне Фили, где и прожили почти месяц у одной старушки в рубленом доме.

Знаменитая своим Советом в Филях в 1812 году, деревня начиналась сразу же за Поклонной горой. Гора получила свое наименование, как гласит преда­ние, от того, что на ней стоял Наполеон и ждал, когда жители Москвы вынесут ему ключи от города. С этой горы тогда открывался вид на пол-Москвы и хорошо был виден Кремль. Но властелин так и не дождался ключей от Москвы. Существуют и другие источники, свидетельствующие, о том, что с этой горы на Москву смотрел не только Наполеон, но все, кто приезжал в Москву с этой стороны.

Деревню рассекала речка Филька, не имевшая мостов. Жители деревни переходили с одного берега на другой по редким мости­кам в виде перекинутой доски, а чаще перескакивали с камешка на камешек. Если ненароком нога соскальзывала в реку, то можно было замочить ноги едва ли выше щиколотки, но приятного было все равно мало, ибо запах от мутной и грязной во­ды в этой, с позволения сказать, речке был нестерпимый. Филька собирала все местные стоки и несла их в Москву-реку. Ее пологие берега за деревней были испещрены огородами, которые являлись основным источником жизни селян. Овощами с этих огородов был завален Филевский рынок. Овощи шли также и на Киевский рынок возле вокзала.

Деревня была привлекательна не столько своим видом и историчностью, сколь­ко своим месторасположением. От Киевского вокзала до деревни ходил трамвай. За 30 минут можно было доехать до станции метро у вокзала. Это обеспечивало очень хорошую транспортную связь с центром города. Сразу же за околицей дере­вни начинался громадный Филевский парк с густыми зарослями липы. Это был не парк, а больше лесопарк. За парком, под большим крутогором, поросшим вековыми липами, текла Москва-река. Здесь она только входила в Москву и была достаточно чистой. В ней купались и ловили рыбу. Это было чудесное место для отдыха. В излучине Филевской поймы начинался только недавно построен­ный канал Москва—Волга. Со стороны парка Филевскую пойму перекрыл большой авиационный завод, у которого поперек поймы шла летная полоса заводского аэро­дрома. С него взлетали вновь изготовленные на заводе самолеты.

Все свободное время, остававшегося после каждых двухдневных  посещений госпиталя для периодических обследований, они проводили в музеях и походах в кино. По вечерам, когда Оля была свободной от смены, они втроем ходили в театры и кино. Капитан, поняв, что он сморозил глупость, сооб­щив Оле о невесте Бориса, вымолил у них обоих прощение, и их отношения восста­новились еще до выписки. Очень часто они втроем бродили вдоль Москвы-реки внизу Филевского парка. Чувство товарищества не позволяло Борису оставаться наедине с Олей. Это ее, очевидно, устраивало, потому что она не выявляла никаких признаков недовольств от этого. Более того, присутствие капитана не вызывало какого-либо обязательства с ее стороны, да к тому же его веселый нрав делал непринужденной обстановку в их маленькой компании. Им было весело и хорошо.

Отношения Оли и Бориса становились теплее, и им казалось, что у них начали появляться первые ростки любви. Многолетняя разлука с Наташей делала свое дело. Облик Наташи стал угасать в памяти Бориса и почти полностью вытеснился живой и общительной Олей, находившейся рядом. К концу отпуска он ежедневно ее встречал у госпиталя либо после ночной смены, либо после дневной смены и провожал домой. В дом она Бориса так и не пригласила и не представила родите­лям, очевидно, полагая, что еще не настало время. Они расстались, крепко обняв­шись, и впервые поцеловались. Капитан тут же обозвал их «женихом и невестой», на что они смущенно отмахнулись. Они еще твердо так не думали.

Борис с капитаном прибыли в гвардейскую бригаду тяжелых минометов Западного фронта. Так называлась часть, вооруженная тяжелыми реактивными минометами, по­лучившими наименование в солдатской среде «Ванюши», залп которых он наблюдал, участвуя в Ржевско-Сычевской операции. Тогда он никак не предполагал, что ему самому придется воевать с этими минометами.

Вскоре по прибытии их в часть развернулось грандиозное Курское сражение, в ко­тором их часть приняла участие на Орловском направлении. В этом сражении су­дьба уберегла Бориса от ранения, так же, как и в других боях, в которых он принимал участие. За всю войну он больше не получал ранений.

К концу Курской битвы он был назначен командиром батареи и стал полноцен­ным гвардейцем. Дальше его боевой путь лежал через Смоленск, Рославль, Ельню, в освобождении которых он участвовал. Перед Белорусской освободительной опера­цией «Багратион» в 1944 году их гвардейская минометная дивизия была перево­оружена новыми подвижными, более совершенными, тяжелыми реактивными системами, установленными на американских автомашинах «Студебеккер», поставлявшихся в больших количествах из США. В том же году ему было присвоено звание капита­на. После освобождения Смоленска, Орши, Витебска, Минска, Вильно и других городов Прибалтики их дивизия вышла к рубежам Восточной Пруссии.

В Восточно-Прусской стратегической наступательной операции Борис принял участие в должности начальника штаба дивизиона гвардейских тяжелых миноме­тов. Его дивизион штурмовал форты Кенигсберг и Пиллау на Балтийском море. Там и закончилась для него война последним залпом у Пиллау 25 апреля 1945 года. Их отвели за 40 километров от Пиллау, и они стали ожидать объявления победы. Наступила непривычная многодневная тишина, к которой вместе с тем очень бы­стро привыкли. Когда 9 мая объявили о подписании капитуляции Германии, нача­лась такая пальба со всех видов стрелкового оружия, которой бывалые воины не слышали даже в периоды самого жаркого наступления. Днем было проведено торжественное построение, где командование официально объявило об окончании самой кровопролитной и самой справедливой Отечественной войны, в кото­рой народ нашей страны покрыл себя неувядаемой славой, отстояв свою свободу и независимость.

Борис окончил войну зрелым человеком, получив немалый жизненный и бое­вой опыт. За войну он не только стал офицером и повышался в звании. За боевые заслуги он был награжден орденом Красной Звезды, орденами Отечественной вой­ны первой степени и двумя орденами второй степени. А ведь ему было всего 26 лет. Ему страшно повезло, что он выжил в этой жуткой войне. Его поколение по­чти полностью было выбито в первые годы войны. Ведь все они тогда были в ар­мии и первыми приняли на себя удар немецкой армии и рассчитались своими жиз­нями за все довоенные просчеты высшего политического руководства страны и бестолковщину, творившуюся на фронтах в начале войны.

Уже после 25 апреля в дивизионе начались разговоры, кто куда пойдет после войны и чем будет заниматься. Это были не вожделенные мечтания, которыми они жили последние месяцы и дни войны. Это были уже конкретные и реальные разду­мья о своей дальнейшей жизни.

У Бориса не было никаких колебаний, что ему следует предпринять. Он твердо решил идти в институт и получить высшее образование. Он знал, что в со­седнем областном центре у него на родине есть авиационный институт, и ему не­обходимо все предпринять, чтобы поступить в него уже в этом  году и не те­рять времени. Для этого ему необходимо как можно скорее уволиться из армии. Но сделать это будет не так-то просто. Командование уже прямо говорило о необходимости готовиться к поступлению в артиллерийскую академию. Но это его не прельщало. Изучив основы ракетной техники, ему хотелось попробовать свои силы в ее создании, а это можно было сделать, только окончив авиационный ин­ститут. Поэтому Борис, не колеблясь, все-таки добился увольнения и отбыл на родину к своим родным.

Его родители не эвакуировались и пережили оккупацию в своем городке. Отец по-прежнему занимался заготовками кожсырья, только теперь уже для немцев. Это давало небольшие средства для вполне сносного существования. Как только осво­бодили их, Борис сразу установил с ними письменную связь, и они знали о его фронтовой жизни в той мере, в которой можно было писать. Отец был инвалидом, а мать к его приезду  по-прежнему учительствовала в школе. Решение Бориса о поступлении в институт они горячо поддержали. Борис недолго у них гостил и отбыл выяснять ситуацию с возможностью поступления в Харьковский авиационный  институт.

В институте первый поток уже сдал вступительные экзамены и решался вопрос о возможности и необходимости организации второго потока для сдачи вступи­тельных экзаменов. Дело было в том, что остались заявления о поступлении толь­ко фронтовиков, вернувшихся с войны, таких же, как и Борис. Все понимали, что их знания за среднюю школу оставляют желать много лучшего после того, как они провоевали более четырех лет. Если у них принимать нормально вступительные экзамены, то никто из них не поступит. В этом была вся суть проблемы. Дирекция все же при­няла мудрое решение. Для первого потока фронтовиков экзамены решили принимать фор­мально и выяснить только общий уровень интеллекта поступающих. Это все люди серьезные, они все это поймут и наверстают свое отставание, уже занимаясь в институте. Так Борис осуществил свою мечту и стал студентом.

 

 

 

 

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ ВИКТОРА ИЗ ЭВАКУАЦИИ

И ПОСТУПЛЕНИЕ В ИНСТИТУТ

На станцию Волноваха они приехали ранним утром. Еще не рассвело как следует и слегка клубился туман. Как только остановился поезд, Виктор бросился к своему дому, находившемуся невдалеке. Только он подошел было к дому, как его остановил окрик:

 — Стой, стрелять буду!

Виктор, не заметив ранее, уткнулся в забор из колючей проволоки. К нему подошел молодой солдат:

— Ты чего, слепой что-ли, не видишь, что забор?

— Это мой дом, — ответил Виктор, ничего не понимая.

— Это был раньше твой дом, а теперь это тюрьма. Ее еще немцы устроили здесь, и теперь кое-­кто там остался. Так что ты иди, парень, по добру по здорову, — закончил солдат.

Виктор побрел от дома по рядом проходившей немощеной дороге в сторону цент­ра. Только он отошел от бывшего своего дома, как посреди дороги он наткнулся на холмик земли. Приглядевшись, он увидел, что из него торчит нога, обутая в немец­кий сапог. Похоронная команда своих погибших увезла после боя, который здесь прошел, а с этим немцем не стала возиться и тут же его прикопала, прямо посре­ди дороги, не позаботившись о тщательности засыпки мертвого тела.

Вид торчащей из земли человеческой ноги нисколько Виктора не покоробил. Чувства во время войны притупляются, а сердца грубеют от вида многих смертей. Притупились они и у Виктора. Вместе с тем это его еще больше расстроило. Невесело начинаются пе­рвые часы пребывания в освобожденном его городке. Что будет дальше, подумалось ему.

В центр ему расхотелось идти ранним утром, да еще в тумане. Так можно на­рваться не только на еле прикопанный труп, если его еще не убрали до сих пор, находящийся посреди дороги. Можно и на мину налететь. Он вернулся в вагон в подавленном состоянии, рассказал родителям о своих злоключениях и о том, что у них теперь нет квар­тиры.

Им дали полуразрушенную однокомнатную квартиру в одноэтажном коммунальном доме. Они сами своими силами восстановили ее из подручных материалов и зажили четыре чело­века в одной комнате с кухней. Это была, конечно, не та довоенная трехкомнатная квартира, но жить можно было и так в военное время. Ведь они уже жили в Омске в одной комнате.

Железнодорожный узел был полностью разрушен и восстановили только одну колею, как и везде,  где они проезжали. Предстояла громадная работа по его восстановлению совместно с многими жилыми и производственными постройками, находившимися в районе станции. Прекрасного вокзала не существовало вместе с кра­сивой мемориальной доской, сообщавшей, что на этой станции находился во время гражданской войны товарищ Сталин. От вокзала не осталось даже камней, которые немцы вывезли. Сам городок остался прежним и не тронутым немцами. В то время в городе была только одна мощенная улица в центре, а остальные были в таком состоянии, что посреди них можно бы­ло даже немца прикопать.

Здесь следует отметить, что в послевоенные годы Волноваха преобразилась благодаря старанию местного секретаря райкома партии. Все улицы города были заасфальтированы, а город благоустроен. Такое благоустройство было проведено и по всему району, который покрылся  заасфальтированными дорогами вплоть до полевых бригадных станов. И все это было сделано собственными силами района без привлечения каких-либо централизованных средств. Это говорит о том, что и в советское время можно было эффективно и разумно хозяйничать. В те годы Волновахский район занял первое место в Союзе по благоустройству, а секретарю райкома партии было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Вскоре после возвращения Виктор съездил в Мариуполь, ставший для него родным, по­смотреть, что с ним стало после оккупации. Впечатление осталось тяжелым и неве­селым. Друзей почти никого не осталось. Часть ушла в армию, а другие разъехались кто куда. От оставшихся он узнал трагическую судьбу Мариуполя.

Город немцы заняли без единого выстрела,  в нем не было ни одной воинской части. Это стало известно немцам, и туда, как к себе домой, вошла одна танкет­ка и несколько десятков мотоциклистов. Они точно вышли к горсовету, где шло объединенное заседание горкома партии, исполкома и военкомата, обсуждавших план эвакуации города.

Немцы бесшумно расставили охрану внутри здания и не стали мешать заседавшим. Танкетка спустилась вниз по центральной улице Ленина к гавани, на выходе из станции расстреляла выходивший из нее эшелон  и за­купорила железнодорожный выход из города. Из него вышел до этого только один поезд с эвакуировавшимися семьями железнодорожников.

Вернувшись к горсовету, немцы вывели всех заседавших в рядом находившийся сквер и там всех их расстреляли. Спаслась только одна женщина. Она вышла из за­ла заседаний по своим делам, не замеченная немцами. Увидав их, она завернулась в дверную портьеру  и осталась жива.

Город был сдан и достался немцам целехоньким со всей  мощной индустрией. В домнах знаменитой «Азовстали» шла своим ходом плавка, и ее приняли уже немцы. Весь громадный завод имени Ильича, где была получена первая советская броня для танков, также оказался у немцев на полном ходу. Зато когда они уходили, все аккуратно взорвали и разрушили на «Азовстали» все шесть домен. Разрушили завод Ильича, торговый и ры­бный порт, а также уничтожили почти все мелкие заводики, которых было немало. Центр города они сожгли полностью. Такова была цена головотяпства наших вое­нных в то время на этом участке фронта. Это с одной стороны. С  другой стороны, в этом случае проявилось всесилие немецкой разведки и разветвленность ее аген­туры в нашей стране перед войной. В Мариуполе, значит, был резидент немецкой ра­зведки в высших руководящих органах города, который сообщил о состоянии дел в городе и даже о месте и времени объединенного заседания руководства города.

Немцы расстреляли не только руководителей города, но и ряд известных людей, в том числе гремевшего на всю страну сталевара «Азовстали» Макара Мазая, пля­жного Викторового учителя Меркулова и многих других за отказ сотрудничать с ними. Гордость довоенного парусного флота трехмачтовик «Товарищ» они затопили на выходе из торгового порта, разрушив причалы.

Когда Виктор посетил город, его прекрасные пляжи были пустыми, серыми и запущенными. На них не было той живой и шумной массы купающихся, которыми они были заполнены с раннего утра и до по­зднего вечера. Виктор с болью в сердце бродил по осиротевшим любимым местам города. Его обитель — пункт      ОСВОДа — была разграблена и разрушена. Даже бычки ушли из мариупольского побережья, не выдержав, очевидно, немецкой оккупации.

До войны пацаны ловили их с помощью консервных банок. Утром, придя на пляж, они устанав­ливали под стойками мостиков пустые консервные банки, слегка приоткрыв кры­шку. Вечером,  уходя домой, они забирали свои консервные банки, и в каждой из них сидел бычок, а то и два. На вечернюю жаровеньку хватало. Нынче не то что под стойками мостиков не было бычков, но и в море на удочки не брались.

Все это было в прошлом, и Виктору оно казалось таким далеким и приятным, что не верилось, да было ли все это вообще? Он долго просидел у моря на пустынном пляже и возвратился поздно вечерним поездом разбитым, угрюмым и подавленным от всего того, что пришлось увидеть и услышать.

Вскоре по приезде Виктор узнал нелицеприятные новости о некоторых своих родственниках. У отца Виктора не было родственников, кроме отца с матерью. Отец его был се­льским портным и имел свой большой дом с садом и огородом. Рядом с домом была большая клуня, как на Украине называют амбары, крытые соломой. Весь земляной пол клуни был изрыт норами, в которых жили кролики. Этим кроликам не было сче­та. Они полуодичали, сами себе рыли норы и питались в окрестных полях, возвращаясь на ночлег и размножение в эту клуню. На зиму поголовье сокращалось, и дед их подкармливал.

Чердак клуни был отдан голубям, которые также вели полудикое существование. Когда Виктор впервые залез на чердак, он в потемках налетел на находившиеся на полу голубиные гнезда и раздавил нес­колько из них вместе с яйцами. Это его сильно обескуражило, и он стал очень осторожно пе­редвигаться по чердаку, распугав все голубиное семейство. Больше на чердак он не лазил.

Дед, имея легкий и немалый заработок, нередко выпивал и был буйного нрава, когда выпьет. Он частенько в таком состоянии гонял бабку. Однажды, когда роди­тели оставили у них Виктора на лето, он видел, как бабка пряталась в громад­ной капусте возле колодца от бушевавшего деда, носившегося по двору с палкой в руках. В общем, бабке доставалось иногда. От водки дед и погиб.

При­дя домой в сильном подпитии, он зацепился за порог, упал и, ударившись головой, скончался на месте. Очевидно, удары головой в роду Виктора было наследствен­ным. Если дед от этого удара скончался, то Виктору повезло и он выжил. После кончины деда отец забрал бабку к себе в Мариуполь, когда Виктор пошел в школу.

Мать Виктора происходила из зажиточной сельской семьи из Южной Таврии, ныне западная часть Донец­кой области. Ее отец Мина Безручко был крепкий хозяйственник. Имел большой двор с многочисленными постройками, свой трактор, косилки, паровой локомобиль, мель­ницу-крупорушку и множество мелкого инвентаря. Он был из простой семьи, дворян­ства не имел и не считался помещиком. Таких людей стали называть потом кулака­ми.

У деда по матери было шесть дочерей и один сын, который стал офицером до революции. Он приезжал к ним на побывку и собирал документы о родословной его матери, урожденной Шевченко. Он говорил, что мать является не то дочерью, не то внучкой старшей сестры великого украинского поэта Тараса Шевченко. Собранные им доку­менты пропали вместе с ним, когда он отступал с белыми во время гражданской войны. Дед имел большой собственный дом в Екатеринославе, ныне Днепропетровск, где жили старшие дочери, обучаясь в различных школах и институтах. Мать Вик­тора, Паша, самая младшая в семье, была любимицей деда.

После революции отца Виктора призвали в Красную Армию. Он служил в кавале­рии, находясь все время в Царском Селе, и в боях не участвовал. Возвратясь в свое село Новохацкое, он там утверждал советскую власть, будучи избранным пре­дседателем местного сельского совета. В закрытой им церкви он организовал клуб, где и встретил свою Пашу. Они полюбили друг друга, но тщательно скрывали ее от деда.

Вскоре отец получил подметное письмо, в котором ему предлагалось убраться из села. В противном случае он отправится на погост. Он решил не испытывать судьбу и действительно убраться из села, предложив Паше обвенчаться. Тогда они и пришли к деду просить благословения. Разъяренный дед выгнал Пашу из дома за то, что она хочет выйти за этого оборванца, каким он считал отца. Мать Виктора, связав вещицы в узелок из плюшевой зеленой скатерти, тайком удрала с отцом, который устроился стрелочником на станции Демурино, неда­леко от их села. Вскоре у них родился Сергей, а потом Юрий, который скончался, не дожив  и до годика. Вот взамен Юрия у них и родился Виктор. Отец быстро двигался по службе, и в 1931 году они переехали в Мариуполь, куда он был на­правлен дежурным по станции.

Дед Мина в начале 20-х годов, когда начали образовываться сельские коопера­тивы, отдал сам все свое имущество в кооператив, отказавшись его возглавить. Уже тогда он понял сущность проводимых преобразований в стране и видел, куда идет дело. Он не стал подвер­гать себя гонениям новой власти. Он остался один с двумя дочерьми, а старшие повыходили замуж и жили своими семьями. Его жену, бабку Виктора, зарубили мах­новцы в период, когда они «воевали» с буржуями на стороне красных.

Когда образовывали колхозы и выселяли кулаков, сельский сход постановил де­да Мину не выселять, а выслали только старшую сестру Любу, которую дед выдал за такого же сильного кулака, стоявшего в явной оппозиции к власти. Вот его и раскулачили. В ссылке муж Любы умер, и она осталась с двумя сыновьями Михаилом и Ваней и дочерью Таней. Дети перебрались в город Фрунзе в Средней Азии, где Михаил окончил техникум и был потом, как сын кулака, в 1937 году выслан в Магадан. Там он ра­ботал все время рабочим в забое шахты. Вернулся он после войны, когда началась реабилитация, и погиб в конце 50-х годов, работая главным механиком треста Кра­снодонуголь. Он приехал проверять работу по углублению одной шахты, ствол кото­рой был прикрыт тонким листом металла. Михаил ступил на этот лист первым и провалился в ствол шахты, а люди, сопровождавшие его, шли за ним и остались живы. Ваня вырос до начальника цеха одного из заводов во Фрунзе и всю войну проработал на нем, будучи забронированным.

Средняя дочь деда Мины, Вера, вышла за одного из товарищей отца Виктора, который вернулся с гражданской войны раненым. У него был глубокий шрам на лице от удара сабли. Он стал бухгалтером в одном из угольных городов Донбасса. Вот о нем-то Виктор и узнал неприятную историю. Это именно он приез­жал до войны к ним в Мариуполь, и от него Виктор перенял любовь к рисованию.

Когда пришли немцы, этот бухгалтер вернулся в их родовое село и объявил себя прямым наследником имущества деда Мины. С помощью немцев он забрал себе все имущество местного колхоза, как собственность деда Мины, и стал хозяином. Когда немцев турнули, он с ними не подался, а вернулся в другой город в Донбассе и, имея документы инвалида гражданской войны, проработал до старости.

Когда семья Виктора  вернулась из эвакуации, им стало известно немало случаев сотрудни­чества наших людей с немцами. Это воспринималось как неприятное явление, но их не касающееся. Когда они узнали о проделках их родственника, то это стало близ­ким для них. Отец Виктора не стал поддерживать с ним связь, несмотря на то, что он ловко скрыл свое сотрудничество с немцами и жил нормальной послевоенной жизнью. Не стал и Виктор поддерживать связь с этой семьей. Для него было удиви­тельно, как мог бывший красноармеец, да еще раненый, воюя за советскую власть, пере­метнуться к немцам и стать собственником, по сути дела буржуем. Случаи перерождения советских людей под воздействием частнособственнических устремлений, когда им представлялась такая возможность, были уже тогда не единичными.

После того как последние дочери вышли замуж, дед жил уединенно и в трагические 1931—1933 годы на Украине, умер от голода. Отец Виктора, как уехал с Пашей, больше никогда не поддерживал связь с дедом, помня нанесенную ему обиду. О смерти его они узнали значительно позже. В тот голод отец Виктора сдал в торгсин все накопленное у них золото и привез целую арбу продуктов. Торгсинами тогда называли магазины, продававшие продукты за сданное золото. Это помогло семье отца выжить в те страшные голодные годы.

Поздней осенью 43-го года Виктор поступил в восьмой класс. Вскоре после приезда,  после того как он встал на учет в райкоме комсомола, его послали по селам района восстанавливать комсомольские ор­ганизации после освобождения от оккупации. Комсомольцев в селах практически не осталось. Старшие были в армии, а школьники, которые пришли в старшие классы, не были еще комсомольцами до оккупации. Часть девушек-комсомолок ушла также в армию, а часть эвакуировалась и еще не вернулась. Так что это было не вос­становление, а организация вновь комсомольских ячеек на селе. Эта работа яви­лась для Виктора первой общественной деятельностью, на которой он начал при­общаться к самостоятельной работе с людьми.

По приезде Виктор обследовал докучаевский близлежащий лес, оказавшийся изрытым окопами и блиндажами, так же как и степь под Сталинградом. В них можно было найти немало ручных гранат разных типов и запалов к ним. Виктор  хорошо их изучил в школе по военному делу в Омске и  решил обучить местных ребят премудростям обращения с ними.

Собрав ребят, он особенно предупреждал, что в ручной гранате РГД-33 и противотанковой гранате одинаковые запалы по диаметру. Если вставить запал про­тивотанковой гранаты в эту ручную гранату, то запал будет выступать из корпу­са ручной гранаты и это очень опасно. Дело в том, что в запале ручной гранаты имеется дистанционный столбик. Он горит три-четыре секунды после подрыва кап­суля, который происходит при взмахе руки во время броска гранаты. На время го­рения столбика происходит задержка взрыва гранаты, чтобы она не взорва­лась в руке бросающего. В запале противотанковой гранаты этого столбика нет, и она взрывается от удара о преграду. Если его вставить в ручную гранату, то он подрывается бойком гранаты при взмахе руки во время броска, и граната тут же взорвется в руке бросающего. Виктор многократно это повторял и показывал на настоящих гранатах. Один парень не внял этим предупреждениям и без Виктора сна­рядил гранату именно таким образом. Во время броска она взорвалась у него в руке над головой. Странное дело, ему только оторвало руку, опалило порохом лицо и оно стало синим, а сам он не погиб. Осколки взорвавшейся гранаты разлете­лись по сторонам и не задели его самого.

После этого случая, Виктор решил собрать ребят и обучить их практическим броскам боевых гранат. Он собрал их на опушке леса, окантованной горкой земли,  и они по очереди бросали гранаты в про­секу. Первым бросал Виктор, все показывая и объясняя. Когда он бросил гранату, она зацепилась за ветку, которую он не заметил ранее, и отлетела назад, упав перед ним метра за два. Виктор все это видел и, прижавшись к земле, отсчитывал секун­ды. Его тряхнуло взрывной воздушной волной, осколки просвистели над ним, снеся с головы и разметав на куски кубанку. Осколки его не задели. Так опростоволо­сился сам учитель. После удаления ветки броски ребят проходили без происше­ствий. Виктор мог погибнуть еще раз при обстоятельствах, не зависевших от него.

 Он сидел в доме и рисовал, когда услышал шум низколетящего «юн­керса». Ребята безошибочно определяли по шуму моторов все типы самолетов и вы­соту их полета. Выскочив на крыльцо, он увидел, что прямо перед ним из облаков вываливается самолет и от него отделяются первые бомбы. Высота была не более 400 метров, и все было очень хорошо видно. В это время ударила зенитная автома­тическая установка, стоявшая перед их домом с расчетом из одних девушек. Мгно­венно из хвоста самолета полетели клочья, самолет скользнул на правое крыло и бомбы также скользнули за ним, еще не отойдя далеко от самолета. Все это Виктор наблюдал какие-то секунды и бросился к погребу, находившемуся в нескольких шагах рядом. Подбежав к ступенькам погреба, он обернулся к дому и увидел выги­бающиеся стекла в окнах дома. Первая бомба упала за погребом, и Виктор был за­щищен от ее взрыва холмиком погреба. Взрывная волна, выдавив стекла в доме, от­разилась от дома и сбросила Виктора вниз в погреб. Взрыва первой бомбы он не услышал, падая в погреб. Вторая бомба упала на то место, где секунду назад стоял Виктор, но он уже был в погребе. Так что если бы не ударила зенитка, то первая бомба пришлась прямо по нему и он не успел бы добежать до погреба. А так первая бомба, упав за погребом, попала в паровоз, убила машиниста и сбро­сила его самого в погреб, а вторая упала уже на пустое место. Благодаря деву­шкам-зенитчицам, не растерявшимся и успевшим прицельно выстрелить, Виктор оста­лся жить. Самолет упал километров за пять, но Виктор не ходил смотреть. Не ин­тересно было.

Не оставлял Виктор танцев и здесь. Они проходили в железнодорожном клу­бе под баян или гармошку. Осенними туманными вечерами они приходили на танцы, по колени перемазавшись в липкой и густой черноземной грязи, пробираясь по непролазным раскисшим дорогам. Они подолгу очищали обувь и самих себя, прежде чем войти. Вид у них был соответствующий, но это никого не смущало и ни­кто этому не придавал никакого значения. На танцах у Виктора появилась парт­нерша, молодая, стройная, с прекрасной фигурой солдатка Лена. В плотно об­легавшем фигуру платье военного образца, она выглядела привлекательной и изя­щной. Она обратила внимание на Виктора из-за его умения хорошо танцевать. Лена также прекрасно танцевала, и они получали громадное удовольствие от танцев.

Незаметно их отношение переросло в увлечение друг другом. Лена была на три года старше Виктора, и это накладывало свой отпечаток на их отношения. Виктор не чувствовал разницы в возрасте, и его увлечение ничем не сдерживалось. Она это чувствовала очень остро и ограничивала многие порывы Виктора, не разрывая тем не менее связи с ним. Их часто видели вместе, когда они гуляли по городу или ходили в ки­но. Их встречи стали известны классной руководительнице в школе, которая на­чала журить Виктора при всех в классе. Это вызвало шепот неодобрения среди учеников, но на учительницу это не подействовало, и она начала просто распе­кать Виктора за неблаговидное поведение, как она считала. На перемене ребята и девочки сочувствовали Виктору и советовали не обращать на нее внимание. Об этом  он, конечно,  ничего не сказал Лене, и они продолжали встречаться.

Однажды, гуляя, он рассказал Лене о своих злоключениях с бросанием гранат в лесу. Лена служила в химических войсках и сообщила, что на вооружении у них находятся термитные гранаты, о которых он ничего не слышал. Он стал нас­тойчиво просить ее принести ему такую гранату. Она долго сопротивлялась, но все же как-то принесла такую гранату. Виктор загорелся желанием испытать ее в деле и предложил пойти в лес  и испробовать ее. Лена отговаривала, убе­ждая его, что это опасное дело, но в конце концов сдалась и они пошли в лес.

Придя на то место, где Виктор чуть было не погиб, Лена сокрушенно посмотрела на него и покачала головой:

 — Какой же ты все-таки ребенок, вот и от этой гра­наты можешь сгореть, — и начала объяснять, как ею пользоваться.

 Граната представля­ла собой обычную лимонку, но вместо отверстия под запал она заканчивалась ма­ленькой коричневатой головкой. Перед броском нужно было чиркнуть коробком спичек по этой головке и она загоралась, шипя и не разбрасывая пламя. Эта го­ловка являлась одновременно запалом для термитной смеси, находившейся внутри гранаты, и дистанционным столбиком, предотвращавшим возгорание смеси в руках бросающего.

Лена предупредила, что горение термитной смеси сопровождается чрезвычайно высокими температурами и все вокруг будет гореть. Поэтому перед зажиганием гранаты нужно тщательно расчистить место и засыпать его песком. Они долго готовили место и засыпали его песком. Когда все было готово, Виктор поджег гранату, положил ее в центр расчищенного места, а сами отошли метра на три.

После окончания горения головки раздался легкий хлопок и из гранаты вы­плеснулась термитная смесь метра на два и начала с шипением гореть, растека­ясь широким пламенем. Горение продолжалось минут пять. На месте горения оста­лась сине-зеленая стекловидная масса, от которой шел едкий дым с неприят­ным запахом, напоминавшим горение серы. Песок расплавился, и он  образовал стекловидную массу. На Виктора это действие не произвело сильного впечатле­ния, но он сказал Лене, что все это было здорово.

Через некоторое время Ленину часть срочно куда-то перевели, и они даже не успели попрощаться и оставить свои адреса. Так неожиданно прекратилось первое увлечение Виктора.

Развлечением молодежи тогда были не только танцы. Буквально все увлекались игрой в лото. Образовывались свои компании, которые, заигравшись, даже забывали о танцах. В таких компаниях игры в лото проходили и с вращением бутылочки. Пара, на которую указывала бутылка, выходила за дверь и цело­валась. Нередко эти игры с поцелуями закачивались выпивкой. Виктор в таких вы­пивках не участвовал. В основном эти сборы все-таки посвящались игре в лото.

Глубокой осенью компания Виктора решила пойти собирать на поле  упавшие колоски хлеба. Виктор, как и все, знал, что собирать упавшие колоски на поле категорически запрещалось и это приравнивалось к уголовным деяниям, наказывавшимся в судебном порядке. В знак солидарности Виктор не мог отказаться и принял участие в этом мероприятии. Не успели они насобирать даже малую толику колосков, как на них, громко гикая, нагрянул верховой объездчик, выс­кочив из лесной посадки, окаймлявшей поле. Ребята бросились врассыпную. Виктор думал, убегая, зачем он ввязался в эту историю, вдруг это станет известно отцу, что он ему скажет. Объездчик погикал еще немного и, не собираясь за кем-­либо гнаться, смеясь, уехал в посадку. Все понимали глупость таких запре­тов, но соблюдали порядок, установленный военным временем.

Летом 44-го года Виктора направили работать военруком в пионерлагерь. Его военные упражнения не остались тайной, тем более что его поставили на учет в военкомате и в следующем году  должны были призвать в армию. В пионер­лагере дети его побаивались, чувствуя строгость. В дневной сон, когда пи­онервожатые не могли утихомирить какую-нибудь палату, звали Виктора, и он быстро наводил порядок.

Во второй половине 44-го года из войны вышла Румыния. Для всех это был пер­вый сигнал приближающегося окончания войны и разгрома Германии. Виктор стал подумывать, что в следующем году его уже не возьмут в армию и ему следует по­заботиться о поступлении в авиационный техникум. Он направил свои документы не в Запорожский авиатехникум, а в Харьковский, который был ближе. К осени он так и не дождался вызова на учебу. Второй секретарь райкома комсомола Нико­лай Моралев предложил ему ехать вместе с ним в Харьков, не ожидая вызова. Он едет на учебу в Высшую партийную школу и может взять его с собой. Там Виктор поживет некоторое время у него в общежитии, пока не устроится. Виктор долго не раздумывал, родные поддержали, и он уехал в Харьков.

Приобрести билет в военное время на поезд было не так-то просто. Для этого нужно было иметь вызов куда-либо или командировку. У Виктора не было ни то­го, ни другого. Отец ему выписал на своей работе липовую командировку и по ней сам взял билет без очереди, потому что в кассах всегда была огромная очередь, сопровождавшаяся всевозможной руганью. Вторая проблема состо­яла в получении Виктором паспорта. В войну в сельской местности паспорт вы­давали только тем, кто выезжал опять-таки либо по вызову на учебу, либо по решению сельсовета при направлении на работу куда-либо по организованному набору. Сам сельсовет по своему желанию никому не мог разрешить получить пас­порт и разрешить уехать из села. Такой порядок распространялся и на их город, поскольку он являлся районным центром и относился к сельской местности.

С большим трудом отцу удалось решить эту проблему, и Виктору выдали паспорт в виде двух листочков с вклеенной в них фотографией. Получив бумажки, Виктор превратился из букашки в человека и отправился с ними в свое жизненное пла­вание.

В общежитии у Моралева по вечерам, при обходе коменданта, Виктору подолгу приходилось отсиживаться в туалете, но это было ничто по сравнению с тем, что ему удалось сделать, живя у Николая.

В техникуме ему сказали, что они не зачислили Виктора потому, что у них нет общежития. В это время Николай сообщил, что есть воз­можность с восемью классами поступить на подготовительное отделение Горно-индуст-риального инсти­тута, в здании которого они занимаются. Виктор, не мешкая, поступил на это подго­товительное отделение. Он решил, что терять время нельзя. Нужно учиться, а авиа­ция от него не уйдет. Но, к его счастью, через месяц окрылись подготовитель­ные курсы в авиационном институте, и Виктор тут же перевелся в авиационный институт уже как студент. Он ехал с желанием поступить в техникум, а тут удалось поступить в институт. Не счастье ли это?! Теперь нужно будет грызть гранит науки и пройти практически все предметы с восьмого по десятый класс за один год.

 В 44-м году с набором студентов было еще тяжело, все, кто мог поступить, еще воевали и поступали фрон­товые инвалиды и молодежь с восьмилетним образованием. Родным он написал: «Пляши­те и радуйтесь вместе со мной, я студент Харьковского авиационного института!» Много лет спустя в семье вспоминали эту восторженную фразу, вызванную тогда таким успехом  Виктора и доставившую громадную радость родителям.

В авиационном институте также не было общежития. Сам институт в Померках за городом лежал в развалинах, и он ютился в чужом, но прекрасном здании в самом центре города на Сумской улице недалеко от сада Шевченко. Виктор снял угол у одинокой женщины Александры Павловны Морозовой на Павловке под Госпромом. У нее был рубленый дом из одной комнатки и кухни. Ее сын погиб на фронте, и она с потаенной радостью взяла Виктора на постой. С ней жила престарелая мать, которая уже не вставала и все время лежала за ширмой на кухне. Когда в инсти­туте организовали общежитие в полуразрушенном здании на Инженерной улице за Горно-индустриальным институтом, Виктор туда не переехал. Об этом просила его хозяйка, да и родители не советовали. Он остался на частной квартире и стал студентом.

На подготовительные курсы приняли порядка 150 человек. Это были инвалиды-фро­нтовики, уволенные из армии по состоянию здоровья после ранений. Восьмиклассников было принято всего четыре человека, в том числе и Виктор. Их приняли пото­му, что программой занятий предусматривалось прохождение трех старших классов. Забегая вперед, следует отметить, что это были одержимые восьмиклассники. На пер­вый курс с подготовительных курсов было принято около 30 человек, в том числе че­тыре восьмиклассника, а окончили институт только эти четверо из всех подкурс­ников. Два из них потом стали докторами наук, третий уволился из армии подпол­ковником, а четвертый был многие годы главным технологом одного из крупнейших авиационных заводов.

Многие фронтовики, поступившие на подкурсы, по состоянию  здоровья не могли выдержать сильнейшую нагрузку из-за невыносимо на­сыщенной программы занятий. Преподаватели по основным предметам были сотруд­никами кафедр института. Русский язык и литературу вела учительница из школы. Их материал и требования выходили далеко за рамки школьной программы.

До войны авиационные институты считались самыми трудными, поскольку проекти­рование и строительство самолетов относилось к наиболее передовой технике, концентрировавшей наиболее передовые и сложные области знаний, существовавшие в то время. Исходя из этого и строились программы подготовки студентов в этих институтах. Учиться в таких институтах было престижно, но и весьма нелегко.

В Мариуполе врачи, лечившие Виктора, когда узнали, что он поступил в авиацион­ный институт, настоятельно рекомендовали родителям забрать его из этого инсти­тута. Они считали, что после перенесенной тяжелейшей травмы и при тех нагруз­ках, которые существуют в этом институте, для Виктора все может окончиться ве­сьма печально. Родители не на шутку заволновались, и Виктору пришлось выдержать нелегкий бой с ними, чтобы отстоять свою мечту и остаться в этом институте.

Для занятий подкурсникам выделили большую аудиторию на первом этаже. Стекла были выбиты, дверей не было, а об отоплении и мечтать не приходилось. В та­кое печальное состояние приводило военное время даже и те здания, которые не подвергались разрушению военными действиями, а растаскивались обездоленными людьми, а нередко и просто мародерами.

Первым делом студенты остеклили окна, в основном подручными средствами. В разрушенном здании находившегося рядом теат­рального института нашли дверь и подогнали ее к проему. Наступали холода, и ну­жно было что-то делать с отоплением. В складчину купили на рынке печку-буржуй­ку и установили ее в задних рядах. Когда ее затопили, то дым никак не хотел выходить в трубу и заполнял всю аудиторию. Но делать было нечего. На задних рядах не видно было, что писалось на доске, чтобы хоть что-то законспектировать. Писали конспекты только на первых рядах. Когда у писавших замерзали руки, они отходи­ли в задние ряды к буржуйке отогреть руки. Идя на занятия, у ребят была пер­вейшая задача — принести хоть сколько-нибудь дров, которых в городе не так-то просто было найти. Так что все, что могло гореть, было пог­лощено этой буржуйкой.

Занятия велись очень интенсивно. Виктор самостоятельно перерешал все задач­ники по математике и законспектировал, прорабатывая все учебники за три клас­са по физике и химии. Это была его самостоятельная подготовка помимо тех дома­шних заданий, которые задавались на подкурсах. В это напряженное время студенты не заметили, как подошел май 1945 года. Страна ликовала, а студе­нтов-подкурсников била дрожь. Начинались выпускные экзамены, которые считались одновре-менно и приемными экзаменами в институт. Все говорили о Победе и ходили слухи, что на западе отпраздновали победу 8 мая, а у нас ничего не сообщили.

Рано утром 9 мая в окна дома Виктора, выходивших на улицу, начали неисто­во  стучать прохожие с криками: «Победа, победа, победа!!!» Александра Павловна залилась безудержными слезами, причитая:

— А мой Витя не дожил! Почему это так?

Ее сына также звали Виктор, может, поэтому она и взяла к себе нашего Виктора и постаралась его не отпустить в общежитие.

Победа была всенародным праздником, и в этот день 9 мая в Харькове, как и по всей стране, творилось что-то несусветное. Народ ликовал. Но для многих поте­рявших близких на войне окончание ее выплеснулось прорвавшимся наружу го­рем, стенаниями и плачем о погибших. Окончание войны для них явилось осознанием того, что они больше никогда не увидят своих погибших близких. В стране не было ни одной семьи, в которой бы кто-нибудь не погиб. Радость и горе в тот день слились у людей в одно.

К середине дня радость людей переросла  просто в безумство, а горе поутихло. Пили все и везде, но пьяных на улицах почти не было видно. В тот день и водка не брала людей. Как только на улице появлялись баян, гармошка или аккор­деон, мгновенно она превращалась в центр безумного ликования, танцев и пения. Все улицы и площади были сплошь заполнены этими группами ликующих людей. Бес­предельная радость вытолкнула всех на улицу. Они не могли встретить этот долгожданный день в одиночку и стремились поделиться радостью с другими и слиться со всеми во всеобщем ликовании.

У Виктора было любимое место отдыха на скамейке под развесистым дубом у знаменитого памятника Тарасу Шевченко в саду его имени, находившемся недалеко от института. Он каждый день проходил мимо, направляясь по утрам в институт со своей Павловки, а по вечерам частенько останавливался посидеть под дубом и полюбоваться величественным памятником, разглядывая и открывая все новые дета­ли на многочисленных фигурах героев его произведений, окаймлявших трагическую фигуру народного Кобзаря и, кажется, его далекого родственника.

Под этим дубом Виктор прослушал выступление Сталина, поздравившего советский народ с великой Победой. Ему резануло слух, когда Сталин провозгласил здра­вицу за наш народ, за «винтики». Ему подумалось, как же можно приравнять людей к винтикам и тем самым принизить значение всего того, что они сделали в эту войну. Это мимолетное сомнение быстро у него рассеялось и не осталось надолго в памяти. Он не акцентировал на этом свое внимание и не делился своими сомне­ниями с другими.

На 9 мая был назначен экзамен по математике, но его, конечно, перенесли на два дня. Виктор успешно сдал все экзамены и уехал на каникулы к родителям. Он долго не мог прийти в себя от чрезвычайного перенапряжения во время занятий на подкурсах.

В каникулы он бездельничал и ничего не делал. Родители были переполнены радо­стью и гордостью за сына, но ничем внешне этого не проявляли. Они ничего не давали ему делать и заставляли подольше быть на воздухе. Много времени он проводил в Мариуполе, живя у знакомых по довоенному прошлому. Они также за­ботливо относились к Виктору, как и родители, с которыми они были дружны. Виктор стал всеобщим героем, поступив в авиационный институт, и гордостью всех родст­венников. Он был единственным, кто смог поступить в такой трудный институт из всего круга знакомых в Мариуполе и в Волновахе. Но Виктор этого не ощущал и такое положение героя не вскружило ему голову.

Мариуполь постепенно оживал. Центральную улицу привели в порядок, заложив или забив наглухо глазницы пустых окон. Наружные стены разрушенных зданий подчис­тили, и улица стала выглядеть как больной, перебинтованный с ног до головы. На «Азовстали» восстановили первую, самую большую в стране домну «Комсомольская», и это прогремело на всю страну. В порту подняли «Товарища», а пляжи стали за­полняться купающимися. Но бычки в море не вернулись.

ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ В ХАРЬКОВСКОМ

АВИАЦИОННОМ ИНСТИТУТЕ

Осенью 45-го года Виктор уехал в Харьков, став студентом первого кур­са. Отец был занят, и Виктор по своему студенческому билету без хлопот купил билет, отстояв в очереди несколько часов. Получить билет было непросто. Нужно бы­ло иметь массу документов, обосновывающих необходимость поездки. Как в военное время, так и особенно после окончания войны едущих на вокзалах было превеликое множество. В кассах всегда стоял гвалт и шум из-за проверки проездных докумен­тов. Всегда чего-то не хватало или не так было оформлено. Это вызывало раздра­жение у обоих сторон, сопровождавшееся обильным шумом, окрашиваемым, как прави­ло, отборной лексикой.

Пассажирские поезда местного и ближнего следования ходили редко и состоя­ли из товарных вагонов. В них были устроены двухэтажные нары по обе стороны от входа, а в зимнее время ставили буржуйку. Вагоны всегда были набиты битком. Та поездка запомнилась Виктору надолго.

Основной контингент едущих составля­ли барахольщики, или спекулянты, как их называли. Правдами и неправдами они дос­тавали проездные документы, покупали билеты и отправлялись на перепродажу до­бытых ими товаров. Люди зарабатывали на жизнь. Крупные воры, которых тоже было немало, этими теплушками не пользовались. А здесь был простой люд.

Поезд отходил вечером и к утру прибывал в Харьков. Виктор решил, чтобы его не беспокоили в пути ночью, забиться в самый угол под нижние нары. Остановки были на каждом полустанке, и в вагон набилось полно народа. Виктора так плотно затолкали в угол, что перевернуться под нарами не было никакой возможности. Основными торговцами были люди из Мариуполя, везущие продавать всевозможную рыбу. Большинство везли соленую тюльку. Для этого они делали металли­ческие ящики, чтобы из тюльки не вытекал рассол. На этот раз ехал, очевидно, новичок без такого ящика и разместился как раз на нарах над Виктором. Через не­которое время у этого незадачливого торговца начала течь тюлька, и капли ее рассола падали прямо за ворот Виктора. Изменить положение тела он уже не мог. Крики Виктора, обращенные к этому торговцу, чтобы он хотя бы что-нибудь пред­принял, ничего не давали. Он сам находился в таком же положении. Этот едкий и зловонный рассол пропитал всю его одежду и белье за те несколько часов, что они ехали. Ночь у Виктора пропала, и он приехал разбитым и больным. Он чуть живой вы­лез из-под нар и затем долго не мог избавиться от запаха и вида тюльки. Так невесело начиналось его студенческое бытие.

 Виктор уехал в институт за неделю до начала занятий. Ему хотелось побродить по городу, где он целый год так усиленно и напряженно занимался и где это усердие принесло такие блестящие результаты. За это время он даже не уз­нал как следует сам город. Хозяйка Александра Павловна встретила его радостно и приготовила шикарный обед. Видно было, что она соскучилась и не скрывала этого. Виктор действительно становился ей как сын.

Он бесцельно бродил по паркам и скверам. Увидев объявление о спектаклях в оперетте, он с радостью пошел на первый попавшийся спектакль, которым оказа­лась его любимая «Сильва». Но каково было его разочарование, когда спектакль на­чали петь на украинском языке. Для него, украинца, было дико слышать, как Сильва известную свою арию не пела, а «спивала». Больше он на оперетту не ходил. В оперном театре  спектакль, который он посетил,  исполняли на русском языке, и он по­слушал его с удовольствием. Обследовал он и магазины. На  Сумской, на углу против театра драмы имени Шевченко, открыли коммер­ческий продуктовый магазин, заваленный всевозможными продуктами по баснослов­ным ценам. Эти продукты Виктор видел только до войны на столе у родителей, ког­да у них собирались гости. Виктор удивился, что находились люди, покупающие эти продукты. Значит, для некоторых война не стала препятствием в получении боль­ших денег. Это было странным для него. Ведь по виду покупателей в этом магазине не скажешь, что они отъявленные спекулянты. Это были вполне респектабельные люди. Откуда же у них были такие бешеные деньги, непонятно.

Основная торговля проходила на центральном Благовещенском рынке — Благбазе, располагавшемся у собора того же наименования. Там можно было ку­пить все, что угодно, при царившем беспредельном жульничестве, воровстве и взаимном обмане. Это был харьковский Хитров рынок, так красочно описанный в ли­тературе.

Виктор решил купить туфли, чтобы явиться в институт не в рабочих ботинках, в которых он проходил всю войну, и в железнодорожной шинели, подогнан­ной его матерью. Самыми шикарными в то время были английские ботинки из мягкой коричневой кожи с медными кнопками на подошвах. Цена их была огромная, и Ви­ктор ходил в грубых кирзовых ботинках, конечно, без всяких медных кнопок на подошвах. Он долго выбирал и приценивался по своим деньгам, пока не выбрал туфли с красивым верхом и толстой подошвой, чтобы дольше носились. После пер­вой же носки оказалось, что подошва картонная и сразу же отлетела. Пришлось ставить нормальную подошву, и это обошлось ему в немалую копеечку. Так бесслав­но начиналась его самостоятельная студенческая жизнь в чужом большом городе.

Первое общее собрание первокурсников в институте собрали в боль­шом и светлом актовом зале, отделанном великолепной лепниной. Высокий зал в два этажа был украшен большими, прекрасно выполненными маслом портретами полковод­цев прошлого и нынешнего времени. Зал заполнился молодыми людьми, весело переговаривавшимися и шутившими между собой. Здесь же происходили первые знакомства. Основная масса студентов предс­тавляла собой отвоевавшихся воинов с колодками орденов и медалей на выцветших гимнастерках со следами недавно снятых погон. Редким вкраплением среди сол­датских гимнастерок были гражданские костюмы и курточки со светлыми манишка­ми. В основном это были молодые ребята, не воевавшие по тем или иным причинам.

Виктор сразу обратил внимание на понравившегося ему крепкого, не такого уж и молодого парня в офицерской форме с обилием орденских колодок. У Виктора ве­зде были друзья старше него, с которыми ему было более интересно, чем с одно­летками. Это был Борис Миронов, вернувшийся с войны и успевший в том же году поступить в институт. Оказавшись рядом с Виктором, он спросил:

— Что, парень, пог­лядываешь, понравились мои ордена?

Виктор смутился и не найдя, что ответить, то­лько пробормотал:

— И ордена тоже.

Борису понравился этот робкий парнишка, каким ему показался Виктор.

— Давай знакомиться — гвардии капитан в запасе, прошедший и Крым, и Рым, а теперь студент Борис Викторович Миронов, — разрядил обстановку Борис.

Виктор, немного придя в себя, ответил в таком же духе:

 — Без Крыма и Рыма, рвавшийся в студенты Виктор Сергеевич Кузьмин.

Они оба рассмеялись, пожали руки и почувствовали симпатию друг к другу. Осо­бенно Виктор. Он видел, что Борис существенно старше и весь его облик напо­минал Виктору погибшего брата Сергея, которого он так и не увидел ни студентом, ни солдатом.

У них завязался разговор на общие темы. Оба они решили пойти на самолетост­роительный факультет. Борис поселился в общежитии и удивился, когда узнал, что Виктор уже год живет на частной квартире. После объяснения Виктора, почему он это сделал, Борис согласился с этим и, более того, поддержал это решение. Их распреде­лили по учебным группам, и они записались в одну группу. Затем им выдали расписание за­нятий и сообщили, что занятия начнутся через месяц, а до этого они завтра отп­равятся на лесозаготовки в Тростянец, располагающийся в Сумской области. Это сообщение вызвало у одних разочарование, а  у других ликование, и таких было бо­льшинство. Борис сообщил ребятам, чтобы они не падали духом, это его родные края, он их знает и там им будет неплохо. «Попьем парного молока» — «И крепкого самогона», — кто-то под смех добавил.

После собрания к Борису подошла группа ребят с девушками и позвала с собой. Видно, он уже пользовался авторитетом и в общежитии, потому что Борис предупре­дил их, чтобы они готовили стол к вечеру и не напивались до того. Он пройдется с Виктором по городу.

Бориса  заинтересовал этот миловидный паренек, и ему захотелось поближе узнать этого, видно, толко­вого хлопца и понять какими стали молодые парни, не воевавшие и не видевшие того, что пришлось на долю его воевавшего поколения. Они почти до вечера проходили по городу, посидели под Викторовым дубом и многое поведали друг дру­гу о себе. Виктор больше старался слушать. Ему было крайне интересно услы­шать многое о фронтовой жизни. Борис это видел и без прикрас и рисования, без фронтовой лирики и романтики рассказывал ему. Он хотел больше слушать Виктора, а тот своими расспросами заставил больше говорить и рассказывать самого Бориса. Про себя он  от­метил, что этот паренек все-таки толковый и правильно смотрит на жизнь.

Возвращаясь домой, они зашли в магазин «Воды и фрукты» напротив кинотеатра «Комсомольский» на Сумской улице и там, на предложение Бориса обмыть встречу, выпили по стакану сухого вина, которого Виктор никогда еще не пил. Оно показа­лось ему довольно приятным. Потом это стало у них ритуальным местом, и они нередко захо­дили сюда выпить по стаканчику сухого вина по различным поводам.

В Тростянце их поселили в заброшенном сарае с большим сеновалом и прохуди­вшейся крышей. После первого же дождя ребята капитально отремонтировали крышу из подручных средств. Огромный сеновал служил им и постелями, и обителью. Ребя­та разделили его по бригадам и образовали бригадные общины, в которых прохо­дили коллективные веселья с хождением в гости из одной бригады в другую. Для фронтовых солдат, какими были эти ребята, такая жизнь была не в новинку и воз­вращала их во фронтовой быт, но в мирных условиях и это доставляло им радость. Многие злоупотребляли самогоном. Но Борис, без особого возражения, взял ко­мандные обязанности на себя и строго следил, чтобы они не выходили за рамки дозволенного приличием. Особенно он следил за курением на сеновале. Его строго­сть помогла тому, что они оставили этот сарай целым после своего отъезда.

Общие лекции всему потоку читали в актовом зале. Лабораторные занятия прохо­дили в других сохранившихся институтах города, и это создавало неудобства. При­ходилось мотаться по городу. Лекции по отдельным предметам проходили в аудито­риях на Сумской.

Из общих лекций наибольшей популярностью пользовались лекции по марксизму-ленинизму, которые читал Александров. Эти лекции студенты старались посещать. Послушать их приходили даже преподаватели с других кафедр. Лекции вызыва­ли интерес не столько тематикой, сколько разнообразием подаваемого материа­ла и всесторонним охватом темы, выходившим далеко за рамки основного предмета. То или иное положение марксизма служило только началом разговора. Дальше это положение обрастало многообразными примерами, фактами, сравнениями, сопутст­вовавшими и дополнявшими рассматриваемое положение из теории марксизма. Это было очень эффективное и эффектное преподавание такого, казалось бы, скучного пред­мета. Именно эти дополнения и представляли наибольший интерес в его лекциях и ради них стремились их послушать.

На общих лекциях Борис и Виктор старались сидеть вместе и занимали места в первых рядах. Они тщательно вели конспекты и старались устроиться поудобнее. На одной из лекций к ним подсел один парень в гражданской одежде, как и Вик­тор. Это был Александр Михайлович Карпов или просто Саша. Он, приехав в Харь­ков в прошлом году, поступил в авиационный институт. Он стал студентом, когда Борис еще воевал и не помышлял ни о какой учебе, а Виктор грыз науку за сред­нюю школу на подготовительных курсах.  Но заниматься ему не пришлось.

Часть их первого курса сняли с занятий и направили на год на восста­новление института в Поморках в качестве простых рабочих. На основании чего это было сделано, никто из студентов не интересовался, и они восприняли это как неприятную данность, определявшуюся действовавшей жестокой необходимо­стью сурового военного времени. Когда начал заниматься первый курс первого послевоенного набора, этих студентов-строителей решили вернуть на занятия и слили с курсом Бориса и Виктора. Поэтому Саша вместе со своими товарищами поя­вился на лекциях с опозданием.

Саша подсел к Виктору и Борису случайно, увидев свободное место возле них. После этого он еще  несколько раз оказался рядом с ними, и у них завязались вскоре дружеские отношения, переросшие со временем в настоящую дружбу.  Их в группе начали называть «святой троицей».

Они очень хорошо дополняли друг друга. Саша по возрасту был средним между Борисом и Виктором, который нисколько не чувствовал себя младшим среди них. Борис был лидером их тройки не столько по возрасту, сколько благодаря своей степенности, рассудительности и беспримерной выдержке. Фронт выработал у него крепкий и спокойный характер, делавший его лидером во всем. Отно­шения между ними были ровными и без назиданий друг другу, особенно по отношению к Виктору, несмотря на его вспыльчивость. Он вспыхивал по любому пово­ду,  но тут же отходил. Это вначале было несколько неприятно Борису и Саше, но потом, когда они увидели беззлобность Викторовых вспышек, они стали над ним подтрунивать и отучать Виктора от этого. В этом проявля­лось их старшинство и делалось это весьма мягко, без нравоучений, поэтому Виктор вос­принимал это спокойно и без обиды на них. Мягкий юмор действует лучше всякого назидания и нравоучений.

Питались все в студенческой столовой по карточкам. В столовой творилась все­гда несусветная толчея. Особенно толпились во дворе за хлебом, который приво­зили в институт и которого всегда не хватало. Поэтому первым делом было купить хлеб, а потом идти на лекции. Столовая и пища ничем не отличались от заводской в Омске, с той разницей, что здесь красной рыбы не было, так же как и мяса. В зачет за не­го шел американский яичный порошок.

Вскоре наступил Новый год, первый послевоенный Новый год. Вся группа шумно его отметила в доме одного местного студента. Дом был частный с про­сторным огороженным двором, где ребята установили елку. Разложив возле нее костер, они, резвясь, провели  всю ночь после скромного застолья. На столе была в основном картошка, соления и несколько банок консервов. Но это никого не смущало. Вино и веселье лилось рекой. Виктор тогда впервые крепко выпил. До этого он иногда пробовал водку на застольях отца, у которого по-прежнему собирались его друзья. Но так много Виктор выпил впервые, правда, без особых последствий.

Лекции Виктор старался не пропускать и переписывал те, которые все же пропу­скал. Он стремился иметь полный конспект лекций по всем предметам. Еще на подкурсах оценил значение конспектов. На этом у него в основном и заканчи­вались занятия в институте. Даже практические занятия он посещал нерегулярно.

После перенапряжения на подкурсах он не мог заставить себя взять в руки ка­кой-либо учебник. Он читал запоем художественную литературу. Перечитал почти всего Куприна, много исторической литературы. Наибольшее эмоциональное воздей­ствие на него произвел роман «Овод» Войнича. Он перечитал его дважды. В то вре­мя вышли из печати воспоминания адмирала и академика, известного военно-мор­ского деятеля Крылова. Эта книга стала настольной у студентов. Описанные им многочисленные эпизоды своей деятельности стали хрестоматийными для студентов, и любой случай из их жизни находил аналогию и подкреплялся близким эпизо­дом крыловской жизни, так красочно и с большим юмором им описанным.

По вечерам Виктор часто  пропадал на танцах. Во время занятий на подкурсах ему было не до танцев, а  сейчас он полностью отдался танцевальным развлечениям, к которым  пристрастился в Омске. Походив по различным танцевальным площадкам, он насмотрелся там на всякую шпану  и остановился на клубе НКВД, куда его при­вел однажды его новый друг по танцам Фима Шраго. Там собиралась наиболее респектабельная публика и не было той братвы, которой кишели другие танцплощадки. У Виктора появилась постоянная партнерша по танцам миловидная Ирочка, дочь профессора из Горно-индустриального института.

Ирочка, изящная и гибкая, как тростинка, очень легко танцевала и свободно вы­полняла все лихие и замысловатые пируэты, которые выделывал Виктор. Танцевать с ней было одно удовольствие. Кроме танцев и провожания ее домой они не вст­речались. Даже в кино не ходили. Виктор смотрел на эти встречи без особых ув­лечений и намерений. Он ни о чем не задумывался и безоглядно отдавался танцам и веселому времяпровождению.

Борис с Александром, с которыми он не порывал дружбы, корили его за такое по­ведение и предупреждали, что эти танцульки не доведут до добра. Они с тре­вогой наблюдали за Виктором и боялись, что этот юнец все-таки может свихнуться и вылететь из института. Но на Виктора эти увещевания не действова­ли. Первый звонок прозвенел перед первой экзаменационной сессией, когда подошло время сдавать зачет по иностранному языку.

В школе он учил немецкий язык, который ему не нравился. Поэтому он не стал ходить на немецкий, думая начать изучать английский. Но за гулянием он не ходил и на английский. В итоге весь первый семестр он полностью не занимался иностранным языком. Не посещая занятия ни по одному языку, он выпал из списков кафедры ино­странных языков. Поэтому деканат не беспокоил его за непосещаемость занятий по иностранному языку, и он уходил гулять, когда подходили лекции по языку. Когда стало приближаться время к зачету, он узнал, что по немецкому языку нужно сдать переводов на двадцать тысяч знаков. За оставшееся время он уже никак не мог этого сделать. Тогда он решил пойти на английский.

Придя на занятия в английскую группу, он вызвал немалое удивление у препо­давательницы Шнее Людмилы Ивановны, женщины средних лет, весьма привлекатель­ной внешности, но с органическим недостатком. Она очень сильно хромала, и никто из студентов не знал, по какой причине. Зато все знали, что у нее роман с кра­савчиком профессором, заведующим кафедрой теории машин и механизмов.  Все сочув­ственно относились к ней, учитывая ее недуг, и не осуждали за эту связь.

Впосле­дствии она родила и, очевидно, это было целью ее романа. Все были рады за нее, и никто ее не осуждал, а профессора после этого уволили из института. Перед этим он купил новую автомашину, только появившую­ся «Победу». На сверкающей лаком черной «Победе» он подкатывал к институту и вокруг нее сразу же образовывалась толпа зевак, с любопытством разглядывавших эту первую послевоенную новинку. Очевидно,  в большей степени из зависти, а не из-за любовного увлечения его и уволили. Зависть немало калечит, как самих завистников, так и их объекты.

Удивленная преподавательница спросила, глядя на Виктора:

— А вы кто такой?

Виктор ничего не нашел лучшего ответить, что он студент,  не ходил на занятия, потому что болел. В группе раздался смешок. Все знали истинную причину и с инте­ресом наблюдали, чем это закончится. Когда Виктор заявил, что он до этого английский не изучал, это вызвало у Шнее еще большее удивление. Она только расте­рянно спросила:

— Что же вы думаете делать?

Когда он безапелляционно заявил: «Учить и сдавать зачет», — она вообще оторопела, и долго сидела молча, изредка посматривая на Виктора.

Через некоторое время, прервав молчание, она обратилась к Виктору, оче­видно, что-то решив для себя:

— Вот что, молодой человек приятной наружности, если вы твердо решили изучить английский, приходите ко мне домой три раза в неделю по вечерам. Будем заниматься, чтобы догнать других и успеть к зачетам вы­полнить необходимый объем заданий.

Эти занятия дали очень много Виктору. Благо­даря тому, что он начал изучать язык индивидуально с опытным преподавателем, процесс изучения языка пошел продуктивно. Главное состоя­ло в том, что он начал его постигать в процессе активного разговорного обще­ния, чего не могла делать преподавательница на занятиях в группе в силу нех­ватки времени и многочисленности группы. С активной помощью Шнее он сдал за­чет. Со временем Виктор хорошо освоил английский в объеме институтской програ­ммы, которая давала неплохие навыки в чтении и переводе иностранного языка и совершенно не давала навыков разговорной речи.

Занимаясь английским, он оставил, конечно, танцы и другие развлечения и усилен­но занимался не только английским. С трудом, большим трудом он сдал свою пер­вую сессию, но не без хвоста и не без приключений.

На экзамене по технологии металлов у престарелого профессора он чуть было вообще не провалился. На экзамен он пошел со своими двумя конспектами в двух тетрадях, заложив их за разные полы пиджака. Готовясь к сдаче, он достал одну тетрадь и стал списывать. Профессор заметил это,  попросил отдать ему тетрад­ку и стал ее изучать. Через некоторое время он попросил отдать и вторую, с ко­торой Виктор списывал по второму вопросу. После этого Виктор стал рассуждать, стоит ли идти к нему отвечать по билету, или взять зачетку и самому выйти не солоно хлебавши. Он так бы и сделал, если бы профессор не попросил идти к нему отвечать.

Первый вопрос был:

— Вы сами писали эти конспекты у меня на лекциях?

Услышав утвердительный ответ, он сказал:

— Вот давайте по ним и поговорим.

Билет он от­ложил в сторону и  начал расспрашивать по многим схемам и рисункам, которые Виктор успевал делать во время конспектирования. Когда Виктор многое ответил, профессор заявил:

— Конспекты у вас отличные, но пять я вам поставить не могу, а вот четверочку я вам поставлю.

Берет зачетку и ставит четверку. В это время другой преподаватель дает зачетку другого студента, у которого он принял эк­замен, и просит профессора поставить ему пятерку. Вот здесь и выяснилось, что зачетки перепутали и профессор четверку поставил тому студенту, а в зачетку Виктора попала пятерка. Профессор смутился, но, будучи не лишен юмора, заметил:

— Бог за ваше усердие в конспектировании все же поставил вам пятерку.

Вообще этого профессора студенты уважали и любовно называли «Шамот Динасович Опока» по терминам, встречающимся в металлургии.

Второй звонок прозвучал на экзамене по математике если и не погребальным звоном, то по крайней мере весьма печально. Виктор схватил двойку. Из трех воп­росов в двух он наломал дров. В одном из них он с трудом, с помощью преподавателя, все же разобрался, а во втором не стал разбираться. Преподаватель  по нему и начал с ним обсуждение. Но Виктор замкнулся. Его одолевало смешанное чувство стыда и горечи за потерянное время учебы, а больше всего какое-то горделивое дурацкое упрямство. Ему претило состояние унижения, которое он испытывал перед  преподава­телем, разбирая с его помощью вопрос на экзамене вместо того, чтобы самому отвечать на него.

Не находя отклика у Виктора, преподаватель вопросительно посмотрел на него, помолчал и спросил:

— Так что, двойка?

Виктор молчал, насупившись, весь покрыв­шись краской.

— Приходите весной, молодой человек, — завершил экзамен преподава­тель.

  Из-за своего упрямства Виктор ушел с экзамена с пус­той зачеткой, а в ведомости напротив его фамилии появилась двойка. То был пер­вый и единственный «хвост» у него за все время учебы в институте. По окончании курса математики на третьем курсе он получил итоговую оценку «пять». Он ее знал, но потом, уже работая, никогда так и не смог ею овладеть, чтобы свободно испо­льзовать в практических инженерных делах, описав математически и теоретически исследовав то или иное явление или процесс.

Знать и уметь использовать математику — это две весьма разные вещи. Недаром знаменитый Курчатов не любил математику. Он и многие другие считали, что от математики получишь то, что заложишь в нее. Первичным является то, что нужно за­ложить в нее, а это больше, чем математика. Нужны более обширные знания, а гла­вное — интуиция. Экспериментальное исследование является источником познания нового. Недаром философ средних веков Бэкон утверждал, что основой знаний яв­ляются «опытовые данные».

Провальная первая же экзаменационная сессия в институте несколько образумила Виктора. Его друзья сдали сессию без хвостов. Они слегка пожурили Викто­ра, но не стали упрекать, а тем более напоминать, что они его предупреждали. Он стал больше времени проводить с ними. Этому способствовало увлечение их волейболом, к которому они приобщили и Виктора.

   Борис занимался волейболом, восстанавливался, набирался сил и потихоньку на­чал заниматься гимнастикой. Вскоре он восстановил свои силы и позиции в любимом виде спорта, которым начал заниматься еще до войны и достиг немалых успехов, находясь на службе, на границе.

Занятия шли своим чередом. Вся троица не была в отличниках, но и в отстающих не числилась. Это были устойчивые середнячки, на которых держится любое дело. Помимо инженерных дисциплин читался курс по военному делу. Его посещали рядо­вой состав и младшие офицеры из числа воевавших, ну и, конечно, кто в армии не служил. Борис эти занятия не посещал, будучи капитаном. На занятиях объявили, что младшие офицеры будут переаттестовываться в авиатехнический состав, а тем, кто не служил, будет присвоено первое офицерское звание авиатехников.

На второй семестр Виктор остался без стипендии. Это его не очень отяготило финансово, поскольку родители стали высылать ему увеличенную сумму. Так что его денежное содержание сократилось не на много. Упреков со стороны родных за при­обретение «хвоста» и утраты стипендии также не последовало, но угрызение совести не оставляло Виктора.

Ближе к весне в Харьков приехал отец, как он говорил, по службе и остановился у Виктора. Но это, очевидно, был повод для него. На самом деле он хотел по­ближе познакомиться со студенческой жизнью сына, его образом жизни, поведением и друзьями. Он боялся повторения омской ситуации, когда ему пришлось уничтожать следы нехорошей дружбы и переживать за ее последствия  для сына. По­лучение «хвоста» Виктором настораживало его.

Отец пробыл с сыном несколько дней. Побывал с Виктором в институте и посмот­рел, в каких условиях они занимаются. Ему очень понравилось здание и особенно актовый зал. Познакомился и пообщался с Борисом и Сашей и рад был за сына, что у него такие друзья. Особенно он был доволен тем, что это люди старше сына, узнали жизнь и хорошо влияли на него. В этой части отец был спокоен. Он пошел даже на танцы, несмотря на яростное сопротивление Виктора. Фима и Ира также произвели хорошее впечатление на него. Благопристойная обстановка и отсутствие хулиганствующих ребят в клубе НКВД также удовлетворили отца. Он окончательно убедился, что омская ситуация с Виктором не повторится.

Уезжая, он повел Виктора в ресторан на прощальный ужин. Виктор впервые попал в ресторан и все для него было вновь и весьма интересно. В кино он видел, что такое ресторан и какая царит в нем обстановка. Попав сам в эту среду, Виктор вначале несколько опешил от повисшей в воздухе изысканной чопорности, сопро­вождавшейся негромкой музыкой. Сверкание огромных хрустальных люстр и нас­тенных бра наполняло зал блестящими искорками разливавшегося яркого света.

Вскоре Виктор освоился с обстановкой и пришел в себя, когда официант начал накрывать стол. Отец не поскупился в заказе, особенно водки, и щедро подливал ее Виктору. Отец обращался с ним, как с равным своим товарищем. Очень быстро Ви­ктор почувствовал, что пьян. Мысли работали четко, но речь была уже сбивчивой. Стоявшая табличка «Кофе» раздвоилась. И как бы Виктор не протирал глаза — две таблички устойчиво стояли рядом и никак не хотели сходиться в одну. Виктор по­нял, что нужно уходить. Отец, расплатившись и поддерживая Виктора, вывел его на улицу. Там Виктору стало лучше. Они пошли в сад Шевченко, посидели под Викторо­вым дубом, потом отец предложил пойти в кино. Там Виктору совсем стало плохо, и он сказал отцу, что идет домой. Отец спокойно ответил:

 — Ну и иди, а я досмот­рю кино.

Виктор опрометью вылетел из кинотеатра, постоял немного, прислонившись к како­му-то дереву, а затем медленно побрел домой. Отец немного переждал и вышел следом за ним, не выпуская из поля зрения Виктора. Он следил за ним, двигающим­ся весьма нетвердой походкой, и видел, что  тот четко направляется домой. Отец с двойственным чувством наблюдал за сыном. Его одолевало угрызение совести, что он споил сына. Но ведь он этого хотел и желал посмотреть, как будет при этом вести себя Виктор. Пока было все в пределах нормы, и это успокаивало его.

Встретившая Виктора Александра Павловна только охнула от его вида,  спросив:

— А где же отец?

На что Виктор неопределенно пробормотал, махнув рукой:

— Там, он остался в кино, — рухнул на свой диван и сразу же уснул.

Тут же появил­ся отец. На него набросилась хозяйка:

— Как вы могли допустить такое с мальчи­ком?

Отец назидательно ответил:

— Сын становится взрослым, когда напьется до положения риз, тогда и будет видно, какой он человек, как поведет себя. Какой чело­век пьяный, такой он и в жизни. Дурь в первую очередь выходит у пьяного. Вот я и провел эксперимент на собственном сыне и остался очень доволен его резуль­татом. Сын будет человеком.

Утром у Виктора страшно болела голова и его вырвало. Отец не стал предлагать похмелиться. Это делают только пьяницы, как считал он, а нормальные люди после выпивки лечатся утром рассолом от овощей.

Весенняя сессия прошла нормально для Виктора. После нее ребят отправили на стажировку по линии военной кафедры на институтский аэродром в Померки. В ее объем входили полеты студентов на По-2, бывшем кукурузнике, в качестве штурма­нов, осуществляя полеты по замкнутому квадрату. Для Виктора это были первые полеты в жизни на самолете, и они ему доставили большое удовольствие.

Вначале в полете ему мешали обильные и густые волосы на голове. Не по­могла и тюбетейка. Легких шлемов студентам не выдали. Очевидно, их просто не было. Под воздействием набегающего потока воздуха в открытой кабине По-2 воло­сы неприятно хлестали по лицу и не давали спокойно наблюдать землю, сравнивать с картой, чтобы  выдавать команды летчику о необходимости поворота.

Выход нашелся, когда Виктор сел в кабине задом наперед. Завихрение воздуха в кабине оказалось таким, что в таком неестественном положении волосы плотно прилегали к голове. Так Виктор и продолжал полеты. Пилот, увидев Виктора в та­ком состоянии, ничего не понял и заволновался. Когда Виктор объяснил суть дела, летчик убедился в достоверности такого необычного явления и дальнейшие по­леты протекали нормально. Когда Виктор, приехав домой, рассказал отцу об этом явлении, тот удивился, и Виктор посокрушался на свои густые волосы и поза­видовал большой и правильной лысине на голове отца, на что отец не посоветовал завидовать. Очень скоро пре­двидение отца начало сбываться, и Виктор рано начал терять волосы.

На аэродроме студентов кормили из полевой кухни. На первое, как правило, был борщ из листьев свеклы вместо капусты, а на второе перловая пустая каша. Пер­вый послевоенный год выдался голодный.  Страна начала активно залечивать тяжкие раны, нанесенные войной, и на это требовались громадные ресурсы. К тому же в первый послевоенный год слу­чился неурожай в основных зерносеющих районах. Для Виктора, при его студенческом быте, этот год оказался более тяжким, чем все военные годы, когда он жил с родителями. После практики он поехал к родителям отъедаться.

СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ ДРУЗЕЙ

Виктор лежал на верхней полке купе, забитого студентами, ехавшими из Мари­уполя. Отдохнувший за лето, он возвращался в институт на занятия. Предстоял третий семестр. Уже во втором семестре он взялся за ум, и в третьем не хотел терять темп. В первом семестре за гулянием и танцами Виктор не только не учил­ся как следует, но и не рисовал и не занимался комсомольской работой. А ведь до института он был активным комсомольским деятелем и много рисовал. Тогда тан­цы все отодвинули на задний план. В институте никто его всерьез не воспринимал, и видели в нем мальчишку. Только Борис и Саша не разделяли это мнение, видя его настойчивое желание иметь все конспекты. Это говорило как раз о серьезности этого парня. Они надеялись его образумить и видели, что полученный им «хвост» достаточно хорошо отрезвил Виктора.

Во втором семестре узнали, что он рисует, и привлекли Виктора в редакцию ин­ститутской газеты для художественного оформления. Со временем Виктор стал главным художником института и имел даже свой штат из рисующих студентов. Он постепенно входил в нормальный ритм жизни студенческого коллектива.

В купе пассажирского поезда стоял невообразимый гвалт. Этот пассажирский по­езд был не тем теплушечным «пятьсот веселым» военного времени. Пассажирские поезда даже местного значения почти сразу же по окончании войны стали форми­роваться из классных вагонов. Поэтому студенты достаточно «комфортно» набились битком в это купе и галдели во всю мощь, что-то обсуждая и споря.

Выделялась одна красивая девушка, стоявшая посреди купе, опершись двумя руками о верхние полки. Она говорила и кричала больше всех,  явно об­ращая  на себя внимание. Она искоса периодически и лукаво поглядывала на Виктора. Он молча лежал, слушал и не принимал участия в их дискуссии. Он уже давно понял, что они спорят и обсуждают древнюю историю Египта,  особенно личность Клеопатры. Одни считали ее распутница, плохо правившей и плохо кончившей. Другие считали, что она была великая правительница и далеко не распутница, сохранив до конца дней своих верность Антонию. Вокруг этого и шел спор. Виктор в период своего «запойного чтения» достаточно много прочел о Египте и Клеопатре и решил вмешаться в их спор.

Он весьма спокойно и веско прервал спор, заявив ребятам, что все они пра­вы и неправы, поскольку каждый из них излагает только часть своей правды, сма­зывая ее неверными сведениями. От такого авторитетного заявления все прервали спор и замолчали, обратив взоры на Виктора. Увидав их некоторую растерянность, он сразу же продолжил излагать то, что  знал о предмете спора. Все слушали не перебивая. Когда рассказ Виктора подошел к концу, стоявшая деву­шка оборвала его последнюю фразу и с вызовом бросила ему:

— Откуда вы все это знаете? — И лукаво посмотрела на него своими красивыми, большими глазами. Он тут же отпарировал ей:

— Студенты должны знать все.

Она не унималась:

— А вы студент или профессор? — пытаясь уколоть, съязвила красавица и затем мило улыбнулась Виктору как бы в знак примирения.

К концу поездки они уже познакомились. Ее звали Лида, и она училась в экономи­ческом институте. Оказалось, в Мариуполе до войны Виктор жил недалеко от того места, где она живет сейчас. У них было много общих любимых мест в городе. Стало видно, что Лида умышленно затягивала разговоры, поднимая ту или иную тему. В этих разговорах Виктору показалась явно вызывающей ее красота и манера поведения. Он видел, что она знает цену своей внешности и стремится постоянно ее демонстрировать и обращать на себя внимание. Это не нравилось ему, и она почувствовала это и к кон­цу поездки несколько поумерила свое демонстративное поведение. Видно было, что Лида хотела бы продолжить встречи, но Виктор уклонился от этого, и они на этом расстались.

Занятия в институте шли своим чередом, и никаких «вывертов» у Виктора больше не наблюдалось. У хозяйки его очень досаждали походы за дровами в центр горо­да раза два-три в неделю. Она была прекрасной модисткой и работала в пошивочной мастерской театра Русской драмы еще до войны, а потом почему-то ушла в вахте­ры на входе в театр. В свою смену она набирала древесных отходов в столярном цехе театра, и Виктор вынужден был тащить эту вязанку дров на плече через весь город. Делал он это по вечерам, и никто из знакомых не видел его за этим заняти­ем. В противном случае он бы не стал их таскать по городу. С углем вопрос был кардинально решен отцом. Железнодорожники имели карточки, по которым они полу­чали уголь на топливных железнодорожных складах. Отец свою карточку передал Виктору, которую тот прикрепил к местному угольному складу в Харькове. По этой карточке Виктор привозил ежегодно подводу угля, и им этого хватало на весь год.

Утром и вечером Виктор питался у хозяйки. Вернее, она его заботливо кормила за счет ежемесячно присылаемых родителями продуктовых посылок. Мать его искусно делала тушенку, и посылки состояли только из тушенки,  свиного жи­ра, постного масла и вяленой рыбы. Постное масло отец запаивал в жестяные кон­сервные банки. Хозяйка больше ничего не требовала от Виктора добавлять к этим посылкам. Этого им троим хватало на месяц. Когда бабушка  умерла, мать Викто­ра приехала помочь хозяйке похоронить ее, отправив Виктора на эти дни пожить у Саши. Она тщательно оберегала своего сына от вида покойника, помня то впечат­ление, которое произвел на Виктора вид мертвой женщины, встреченной им на плат­форме во время эвакуации. Мать оберегала его от стрессовых ситуаций, боясь за его нервы. После падения с велосипеда Виктор стал нервным и вспыльчивым. Мать боялась, как бы эти крайне отрицательные черты не развились у него до ненор­мальных пределов. С возрастом все это у него прошло.

С третьего семестра Виктор стал редко ходить на танцы в клуб НКВД. Ирине это не нравилось, и вскоре их танцевальная связь распалась. На вечерах, которые про­ходили в их великолепном актовом зале в институте на Сумской улице, он, конеч­но, танцевал с девочками из их группы. Они с удовольствием танцевали с ним, и он был среди них нарасхват. Со временем он стал танцевать в институтском ансам­бле песни и пляски.

Студенческие вечера проходили весело и непринужденно. Это были не столько танцы, сколько повод совместного веселого времяпровождения и отдыха и, как пра­вило, без предварительной выпивки. В зале студенты группировались по своим группам, и каждая из них развлекалась, как могла. В группе Виктора девчонки сде­лали его как бы центром веселья и с шутками устанавливали очередь на танцы с ним. Все это делалось со смехом, подтруниванием и всевозможными шуточками в адрес Виктора и очередной его партнерши. Каких только прозвищ он не получал! Со своими девчонками из группы Виктор вел себя ровно, никого из них не выде­ляя. Когда же на танцах он приглашал какую-нибудь девушку из другой группы, то его девушки поднимали шум и визг, который служил очередным поводом для шуток, смеха и розыгрышей. Все в группе знали, что одна их девушка неравнодушна к Вик­тору. Но, видя его ровное отношение ко всем, никто в группе не позволял себе отпускать какие-либо шуточки по отношению к ним обоим.

Институтский актовый зал был одним из лучших в городе. До революции в нем проходили дворянские балы, где на шикарном паркетном полу скользили пары го­родской знати. Музыканты играли на антресолях, располагавшихся в торце зала. Эта антресоль вскоре станет родной для Виктора и его товарищей. Там проявятся их первые творческие технические успехи.

На студенческие танцевальные вечера в этот зал стремились попасть многие студенты из других институтов города. Стража у входа из дежуривших студентов никого не пропускала без приглашений. В этом зале студенты увидели приехавше­го к ним легендарного Кожедуба и бывшего царского посла во Франции генерала Игнатьева, передавшего Советскому правительству все активы России, находившие­ся во Франции. Однажды к студентам приехала великая балерина Семенова, и они во­очию ее увидели и поговорили с ней, побывав до этого у нее на сольном предста­влении, которое она дала почему-то не в оперном театре, а в театре украинской драмы имени Шевченко.

   На одном из вечеров студенческой самодеятельности Виктор увидел, как в центре зала, после того как все уселись, поднялась одна девица и стала осмат­ривать зал, поворачиваясь по сторонам. Это была Лида. Она через кого-то из студентов их института все-таки проникла на вечер и, нисколько не смущаясь, демонстрировала свое присутствие. Виктор понял, что она ищет его, и по­думал,  вот какая настырная и бесстыжая,  без тени какой-либо девичьей скром­ности. После концерта начались танцы. Виктор к ней не подходил, и тогда она сама подошла к нему с упреком:

— Подумаешь, даже не подходишь, чем же я тебя так оби­дела? — И, не ожидая ответа, потащила его танцевать, обворожительно улыбаясь и лукаво заглядывая ему в глаза.

Когда Лида подошла к их группе и обратилась к Виктору, смех и галдеж прекра­тились, все обернулись и с удивлением уставились на нее. Все были поражены ее красотой и той бесцеремонностью, с которой она подошла к их группе и извлекла из нее Виктора. Когда они пошли танцевать, вся группа осталась на месте и без стеснения наблюдала за этой парой. Лида легко танцевала, слегка прижимаясь к Виктору и грациозно откинув голову, свободно слушаясь Виктора в танце. Эта пара действительно выглядела весьма импозантно и эффектно. В зале стали обращать внимание на них. После первого танца он уже не подошел к своей группе и остал­ся с Лидой. Он видел, что она в зале без друзей и ему неудобно было оставлять ее одну. В этом и был ее расчет. Вместе с тем Виктору льстило, что у него такая приметная и обаятельная партнерша, на которую все обращают внимание, и первое чувство неприязни к ней стало уходить. Весь вечер они танцевали вдвоем, и он пошел ее провожать по окончании танцев. После этого они начали встречаться.

На следующий день в группе только и было разговоров, что об этой Викторовой красавице. Над Виктором немало шутили, но были и осуждающие реплики. Как бы там ни было, отношение девочек группы к Виктору стало значительно прохлад­нее, особенно после того, как он несколько раз привел ее на танцы в институт. Все-таки они потеряли коллективного партнера и общего товарища, каким он был для них. Лида отобрала его у них.

Лида по-прежнему вела себя также демонстративно, вы­ставляя себя, громко разговаривая, жестикулируя руками и вертясь, как юла. С ней просто невозможно было, например, ехать в трамвае или троллейбусе. Она привлекала к себе внимание всех, и Виктору было страшно неловко за нее. Ослепление красотой, заставившее Виктора сдаться под ее напором, все же стало проходить. Она, оче­видно, почувствовала это и не пришла на очередное свидание. После этого их связь прекратилась. Так закончилось первое ослепление у Виктора женской красо­той. Навязчивое демонстрирование красоты не всегда идет на пользу тем, кто это делает. Как-то при встрече с ее подругами они посоветовали Виктору не очень расстраиваться от разрыва с ней. Эта их писаная красавица долго с одним и тем же парнем не встречается. Потом он встречал ее летом на каникулах в горсаду в Мариуполе в окружении компании ребят. Поздоровавшись и обменявшись парой нез­начащих фраз, они разошлись, как будто между ними ничего и не было. Виктор об этом нисколько не жалел, поняв, что Лида является одной из тех местных красавиц, которыми славятся все приморские города. Виктор еще до войны насмотрелся на таких девиц на пляже, его постоянном тогдашнем место­пребывании.

Однажды тогда он прослушал на пляже лекцию у такой девицы о женском теле и его органах, в том числе и половых. Толкаясь на пляже, малолетние пацаны, в том числе и Виктор, обратили внимание на сидящую на песке пару молодых людей. Де­вушка объясняла парню все эти премудрости о женском теле с демонстрацией на себе всех деталей и органов. Пацаны тут же, окружив эту пару и распластавшись на животах вокруг них, подперев головы руками, с огромным вниманием стали постигать очень интересные вещи. Парень вначале попытался разогнать эту шпану, но, увидев бесполезность этой затеи, оставил их в покое. Дальше они уже вместе слушали новоявленную лекторшу по женским делам.

После завершения теоретической части, как она вырази­лась, предложила парню пойти к ней и пройти практические занятия по этой части. Они, видно, были незнакомы и встретились впервые только на пляже. Парень отка­зался и не поддался на ее уговоры. После ее ухода один из пацанов подвел итог прослушанной лекции, безапелляционно заявив парню:

— Ну и лопух ты все-таки, такая баба, а ты не захотел!

На что парень назидательно ответил:

— На такой, не зная ее, и подцепить можно все, что угодно, а мне завтра в армию надо призываться.

Виктор не знал, что можно подцепить у такой красивой девушки, но к парню от­несся уважительно.

К тому времени Борис, не разделявший Викторовых танцулек, окреп окончательно после ранений и стал лидером гимнастов института.   Виктор и Саша страшно болели за него и всегда сопровождали на всевозмож­ных спортивных соревнованиях. Виктору так и не удалось овладеть ни одним спо­ртивным гимнастическим снарядом. У него ничего не получалось, и он после маха никак не мог выйти на вытянутые руки ни на перекладине, ни на брусьях.  Саша, ви­дя это, даже и не пытался делать подобное, да к тому же он стал склонен к полно­те и у него была не такая уж и спортивная фигура, чего не скажешь о Викторе, но и она ему не помогала в гимнастике.

После возвращения с фронта Борис продолжал переписку с Олей и поехал к ней в Москву только в зимние каникулы. До этого летом он усиленно готовился к поступлению в институт и никак не мог вырваться к ней. В  письмах она намека­ла, что не может понять такой выдержки у Бориса и отказа от встречи после стольких лет разлуки. Когда Борис поступил в институт, она была очень рада и со­общала, что с нетерпением будет ждать начала зимних каникул.

В первые же зимние каникулы Борис не поехал даже к своим родным и отправил­ся в Москву к Оле, где он не был с 42-го года после излечения от ранения. Оля вст­речала Бориса на Курском вокзале и очень боялась, что может не узнать его, несмотря на то, что они обменивались фотографиями. В толпе выходивших с поезда они издали увидели друг друга и устремились навстречу, расталкивая людей и ни­кого не замечая. Бросившись в объятья, они долго стояли, прижимая друг друга. Борис чувствовал, как Оля тихо плачет. Он еще сильнее при­жал ее к себе. Они долго стояли, обнявшись, и люди с добрыми улыбками проходили мимо, оборачиваясь и провожая их теплыми взглядами. После этого они только кре­пко поцеловались. Это была безграничная радость двух любящих сердец. По прибытию в Москву Оля сразу же представила Бориса своим родителям, и они приняли его как своего. Все каникулы в их доме царило радостное настрое­ние. Борис остановился у той же хозяйки на Филях, у которой он жил с суетли­вым капитаном после лечения в госпитале.

Летом Борис съездил на неделю к своим родителям и затем уехал в Москву к Оле и пробыл у нее все лето. Он переехал жить к ее родителям и уже  рассматри­вался ими как зять. Оля взяла отпуск, и они проводили время, гуляя везде, но больше в Филевском парке, который стал для Бориса своим после прошлого нахож­дения в Москве. Не пропускали они и новых кинофильмов, интересных спектаклей и основных московских музеев. Оля по-прежнему работала в роддоме Грауэрмана на Арбате. Его сотрудники вернулись в родные стены после окончания войны и занимались своим привычным делом.

Оля подумывала оставить работу и поступить в институт, но не решалась. Многое уже забылось из средней школы. Борис настаи­вал и предлагал свою помощь в подготовке, но им было не до этого. Они обсужда­ли, как им быть дальше. Оля считала, что им нужно расписаться уже сейчас, а Борис считал, что нужно подождать. Он не мог содержать семью, будучи студентом, а нах­лебником у кого-либо он не хочет быть. Оля это понимала, соглашалась и все же настаивала на своем. Расхождение во взглядах по такому немаловажному вопросу несколько омрачило их отношения, но им хватило ума и выдержки, чтобы не довести их до разрыва. Они молчаливо отложили его решение, прекратив разговоры на эту тему. После этого Оля предложила Борису перевестись в Московский авиационный ин­ститут. Борис, подумав, согласился, что это стоящая мысль и ее нужно иметь в виду.

 В это же время Саша с Виктором занялись заработками весьма необычным, но бо­лее реальным методом, чем Саша занимался в Троицке, играя на фанерке с костяш­ками у инвалидов. Саша при всяком удобном случае выдвигал различ­ные идеи о заработках. Приобретенная им  рабочая косточка давала о себе знать и здесь, в сту­денческой среде.

До войны, занимаясь в спецшколе, Саша соорудил из фанеры фотоаппарат, купил в аптеке линзы и из них сделал к нему объектив. Снимки получались довольно сносными. Этим фотоаппаратом он делал снимки в Москве и Ленинграде, куда он был направлен на эк­скурсию как отличник боевой и политической подготовки и как бравый помкомвзвода школы. Его так называли за зычный и певучий голос. Родите­ли, видя его успехи, купили ему фотоаппарат «Лейка» ко дню рождения, так же как родители Виктора стали давать ему деньги на художественные краски. «Лейка» явля­лась царским подарком и была до войны большой редкостью у студентов.

Саша предложил использовать служебное положение его матери, которая работа­ла заведующей детского сада. Она должна была разрешить им фотографировать де­тей, а затем предложить родителям купить фотографии их детей. У Виктора лучше получалась композиционная съемка, и они разделили обязанности. Виктор фотогра­фировал, а Саша проявлял пленки и печатал снимки. У них быстро пошло дело, и они хорошо подзаработали. Но, как говорится, их погубила жадность. Очень быстро они насытили рынок, и спрос практически прекратился.

После потери заработка на фотографировании детей Виктор вспомнил о своих заработках рисованием в Омске. Подобные щиты с карикатурами рисовать было негде и некому.  Виктор решил попробовать рисовать картины и сда­вать их в комиссионный магазин. Он нарисовал копию соснового бора своего люби­мого Шишкина, купил широкий багет, сделал богатую раму и понес в комиссионный на улице Свердлова.   Приемщик полюбовался картиной, высоко оценил выполненную копию, но принять картину на комиссию категорически отказался, приняв Виктора за студента художественного института. Он заявил, что они принимают только ста­ринные картины, а то студенты могут завалить их своим товаром и они превратятся в магазин ширпотреба.

Эта картина потом поменяла многих владельцев. Она была  больших размеров и не во всех квартирах подходила к месту, поэтому она и возвращалась к создателю. В итоге, спустя многие годы, она нашла свое место на даче у Виктора. Провисев несколько десятилетий, она в конце концов потрескалась и осыпалась. На ней Вик­тор применил грунтовку из мучного клейстера, которую больше никогда не исполь­зовал. После длительного перерыва в рисовании он переписал ее уже соб­ственной картиной на среднерусскую тему, конечно, с речкой и своей фигурой у реки с большой рыбиной в руках.

К тому времени жизнь в стране налаживалась, и положение студентов стало улучшаться. Стали иными и развлечения. Саша и Борис начали почти регулярно по­сещать открытую музыкальную раковину в саду Шевченко. Симфонический оркестр исполнял произведения симфонической музыки и очень часто популярные мелодии из классических произведений. Ребята приобщили и Ви­ктора к посещению музыкальной раковины. Со временем это стало и для него при­ятным времяпровождением. Ему нравилось под звуки этой серьезной музыки погружаться в свои мысли и плыть по течению. Отвлекал оркестр от мыслей только тогда, когда музыка переходила в своем звучании от плавного хода к бравурному, сильном зву­чанию. Под музыку очень хорошо думалось. Популярные мелодии, конечно, думать не давали, их Виктор слушал с удовольствием. Это увлечение продолжалось всего один сезон, но оно оставило хороший след у них.

Иные ребята стали больше баловаться выпивкой. Один студент, сильно выпив, ехал в троллейбусе и ему не понравилась шляпа впереди сидящего человека. Он категорически потребовал ее снять. Это требование, вылившееся в дикую форму, переросло в скандал, и студент оказался в милиции. Он был не на плохом счету в институте, и руководству пришлось приложить немало усилий, чтобы вызволить этого противника шляпы. Такие выходки были  достаточно безобидным проявлением студенческих вывертов. Были случаи и посерьезнее. Обычно это проис­ходило после выдачи стипендий.

Получив стипендии и не ощущая острой потребности в пище, как это было во время войны, студенты, как правило, заключали всевозможные мыслимые и немысли­мые пари. Обычно спор шел на то, кто больше выпьет или съест чего-либо. Одно со­ревнование по «съеданию» чуть было не окончилось трагически. Спор был на съе­дание пирожных — трубочек, заполненных кремом. Если спорящий не съест оговоренное количество трубочек, то оплачивает пари и съеденное количество пирожных. Эти пирожные на рынке у торговок были дешевле, чем в магазине, и ребята отправились на Благбаз. Прямо рядом с одной из таких торговок началось поедание.  Не доходя и до половины условленного количества трубочек, с парнем начало твориться не­ладное. Губы, а потом и все лицо начало синеть и по лицу пошли судороги. Парень потерял сознание и упал на руки подхвативших его ребят. Они бегом от­несли его в дирекцию рынка, откуда его увезла вызванная «скорая помощь». С трудом его откачали и спасли ему жизнь. У торговки был некачественный крем, и парень получил тяжелейшее отравление.

Другие случаи были не лучше, конечно, но не с таким трагическим концом. Напри­мер, кто больше выпьет пива за два часа, не бегая в туалет. Проспорив­ший оплачивает все выпитое пиво. Или выпивший единым махом пол-литра водки без закуски должен через десять минут пройти по бордюру тротуара на оговорен­ное расстояние и не свалиться с него. Были и всякие другие споры. Но никто из троих друзей не принимал участия в этих турнирах ни в качестве участника, ни в качестве зрителя, считая все это крайним проявлением бурсачества.

Студенты занимались не только такого рода развлечениями, но и весьма полез­ными делами на различного вида субботниках, включая и восстановление своего института в Померках. В городе на субботниках они работали в основном на рас­чистке развалин рядом находившегося театрального института. На всей Сумской улице это здание оказалось единственным полностью разрушенным, так же как и располагавшийся недалеко обком партии напротив громадной, самой большой в Ев­ропе площади Дзержинского. Находившийся между ними строительный институт ос­тался цел, а эти два здания оказались разрушенными. Обком восстановили, а теат­ральный институт разобрали с помощью студентов. Они же на его месте насадили молоденьких деревьев, которые затем выросли и образовали сквер вокруг фонтана, сооруженного затем на месте театрального института. Фонтан был сооружен в ви­де ниспадающей широкой плоской струи воды, за что получил название Зерка­льная струя и стал одной из достопримечательностей города.

К концу четвертого семестра на Виктора навалилось большое несчастье. У отца обнаружили рак. В Мариуполе у него удалили полипы в носу, и в тот же день, не став ожидать пассажирского поезда, он поехал домой в Волноваху в открытом тамбуре товарного поезда и застудил совсем свежую ранку. Через некоторое время ранка загноилась. Взятая из нее пунция показала, что опухоль злокачественная. Так, из-за пустяка, судьба обрекла самого дорогого для Виктора человека. Для всех это был страшный удар, а отец держался внешне, как будто ничего и не про­изошло. Никто не знает, чего это ему стоило.

Вскоре отец приехал к Виктору в Харьков с направлением на операцию в город­ской онкологический центр. Оперировал отца замечательный хирург Натанзон. Он перерубил переносицу, отвернул нос в сторону, удалил всю его внутреннюю поло­сть, а затем пришил нос на прежнее место. Операция прошла настолько успешно, что с течением времени не видно было даже, что нос отрезался. На переносице остался только след как будто от очков. Операция прошла успешно не только внешне, но, главное, по своему качеству. Через десять лет его даже сняли с наблюдения и демонстрировали как случай полного излечения рака хирургическим путем. Но потом жизнь показала, что рак не так-то просто победить.

В период болезни отца и у Виктора сдало здоровье. От переживаний за судьбу отца у него появились периодические резкие боли в животе. В студенческой кли­нике определили гастрит. Психологическая нагрузка, переживания за отца и нерв­ный стресс сделали свое дело, и наиболее слабое звено в организме не выдержало. Виктор сел на диету и пил желудочный сок.  По справке из поликлиники его прик­репили к студенческой городской диетической столовой, где обеды были повкус­нее, чем в институтской столовой, несмотря на то, что они были диетическими. Главное — они были бесплатными. Боли начали постепенно стихать, а здесь и у отца дела пошли на поправку. Но боли периодически давали себя знать, и иногда Фима Шраго тащил его прямо на себе домой из танцев в клубе НКВД.

Спустя много лет, когда у него при очередной сильной стрессовой ситуации вновь появились желудочные боли, в ведомственной поликли­нике, уже далеко не студенческой, его обследовали более обстоятельно и установили на­личие язвенных каверн двенадцатиперсной кишки, вновь открывшихся на старом месте. Тогда, в студенческие годы, оказывается, был не гастрит, а язвенная болезнь, и каверны зарубцевались без хирургического вмешательства. Они не давали о себе знать многие годы.

Летом все студенты выехали на производственную практику. Практика после пер­вого курса, как упоминалось, была летом по военной кафедре и проходила на ин­ститутском аэродроме в Померках рядом со старым восстанавливаемым институтом. После окончания военной подготовки, тем, кто не имел воинского звания, было присвоено первое офицерское звание. Пос­ле второго курса летняя практика проходила на местном авиационном заводе, ко­торый только восстанавливался после разрушений, причиненных оккупацией. Этот за­вод, как и сам авиационный институт, имеет примечательную историю и на ней сле­дует остановиться, но несколько позже, чтобы не нарушать канву повествования.

Студентов в основном сосредоточили в конструкторском бюро  по разбору документации и очистке астролонов, представлявших собой жесткие полимерные прозрачные листы с нанесенными на них тушью чертежами различных деталей. Это были так называемые плазы. Астролоны привезли из Германии, и их нужно было очищать от немецких чертежей, чтобы затем на них наносить наши чертежи. По этим плазам делались шаблоны для изготовления деталей. Астролоны в нашей промышленности так и не нашли широкого применения. Плазы вычерчивались и до сих пор вычерчиваются на металлических листах, покрытых соответствующей крас­кой.

Практика после третьего курса проходила на Казанском авиационном заводе, который сформировался во время войны после эвакуации Московского авиационного завода в Филях. В Казани шло изготовление ново­го послевоенного бомбардировщика Туполева ТУ-4, скопированного со знаменитой американской летающей крепости  В-29, о чем рассказ будет позже.

Приехавшие студенты расположились в общежитии местного авиационного институ­та и в первый же день отправились купаться на Волгу, переправившись на остров Маркиз. Там у студентов произошла страшная драма. Утонул их студент Володя Карпман. Он со студенткой, его подругой Марией Елькиной, отошел в сторону от группы купающихся, и Мария вошла в реку, не увидав, что попала в водово­рот. Мария стала тонуть и подняла крик. Володя бросился ее спасать. Он вытолк­нул Марию из водоворота, а сам не смог справиться с ним и тот увлек его в свою пучину, унеся тело в волжские глубины. Тело Володи так и не нашли. Удивительно, что местные власти не закрыли это место для купания, огородив его или по крайней мере хотя бы поставив табличку с предупредительной надписью.

Трагическая гибель приехавшего студента всколыхнула местные власти в городе, где с сочувствием обсуждали этот дикий случай. Так горько начиналась у них практика. На заводе встречали ребят с вопросом:

 — Это у вас утонул парень?

Им и так было тяжело, а тут еще эти бестактные вопросы. Несколько дней студен­тов колотило от волнений, и начало практики затянулось. Долго потом не прохо­дило у них тягостное настроение от произошедшей трагедии.

Виктор за это время по справке прикрепился к заводской диетической столовой и питался там также бесплатно. Обеды по своему качеству были далеко не те, что были в студенческой диетической столовой в Харькове, и это вызывало добродуш­ное подтрунивание друзей над Виктором.

На заводе Виктора направили в цех сборки центральной части фюзеляжа самолета, в котором располагался бомбовый отсек. Для крепления кассет с бомбами в верх­ней части фюзеляжа проходила продольная балка. После выемки фюзеляжа из сборо­чного стапеля эта балка проседала вниз. Виктору поручили разобраться с этим яв­лением и найти причину.

Виктор, поразмыслив, пришел к выводу, что если балка проседает, то на нее дей­ствуют какие-то внутренние силы. Следует найти причину их появления. Из разго­воров с рабочими он выяснил, что при установке этой балки в стапель они ее не­сколько подтягивают вверх, чтобы закрепить  в среднем фиксаторе. Стало ясно — средний фиксатор установлен неверно и у него имеется превышение над крайними фиксаторами. Вот рабочие и деформируют балку, создавая в ней внутренние напря­жения, под воздействием которых балка и перемещается вниз. После перестановки фиксатора деформации балки прекратились. Это была первая практическая работа Виктора в области самолетостроения.

Опытным производственникам не составило бы труда найти этот дефект. Но цехо­вым работникам было не до этого. Завод широким фронтом вел освоение производст­ва такой сложной машины, какой являлся ТУ-4. Завод лихорадило, и цеховики не ус­певали устранять многочисленные прорехи, которые возникали то здесь, то там. Вот они и загрузили подвернувшегося студента, чтобы не мешал работать. Когда они увидели, что этот парнишка самостоятельно справился с задачей, хотя и не такой уж сложной, его стали привлекать к решению и других технологи­ческих вопросов. К окончанию практики Виктор уже работал как заправский цеховой технолог, освоив оформление и прохождение необходимой технологической докумен­тации.

К концу практики у студентов произошло еще одно событие, слава богу, не тра­гическое, а больше комическое. Местные студенты из Казанского авиационного института вызвали приехавших студентов на товарищеский матч по футболу. В течение нескольких дней шла подготовка и тре­нировка ребят, которые, кроме как во дворе в детстве, больше мяч не гоняли. Вик­тора определили стоять в воротах, обнаружив у него неплохую реакцию. В волейбол он играл лучше на задних линиях. На матч собрались многие местные студенты. Приехавшие проиграли, но к Виктору претензий не было. Как говорится, победила дружба. Потом, уже приехав в институт, Виктор начал посещать футбольную секцию и стал играть вратарем вначале в факультетской команде, а потом и в сборной ин­ститута. У него неплохо получалось, и он иногда брал даже пенальти. На каникулах у родителей купил себе бутсы с гетрами и все время проводил днем на стадионе на тренировках с местной футбольной командой, а по вечерам играл в волейбол. Даже в Мариуполь стал меньше ездить.

За время практики в Казани ничего не было сказано о Борисе и Саше.  Дело в том, что в Казани их уже не было. Они еще до этого оставили институт. В  конце шестого семестра некоторых студентов третьего курса начали приглашать в рай­ком комсомола на собеседование. В райкоме предлагали перейти в местный универ­ситет на факультет строения вещества.

После взрыва американцами ядерных бомб в Японии к концу войны было ясно, что не за горами то время, когда атомная бомба появится и у нас. Нужно было создавать атомную промышленность, и для этого необходимы были соответствующие специалисты. Поэтому в крупных униве­рситетских городах и образовывались факультеты для ускоренной подготовки инженеров-физиков из числа студентов старших курсов технических институтов этих городов. Переводили в университет на четвертый курс с обещанием выпустить через два года с инженерными дипломами.

На собеседование приглашалась и наша троица. Борис и Виктор сразу же отказа­лись. Их не прельщала работа атомщиков, сопряженная, как они считали, с большой опасностью облучиться. А Саша заколебался, не говоря о побудительных мотивах. Ребята могли только догадываться. Саша дружил с одной весьма энергичной сту­денткой из их группы Маиной Степановой. Дружба их протекала неравномерно. То они ссорились, то мирились. В это время они были в ссоре и, как видно, доволь­но крупной. Очевидно, Саша задумал насолить ей и уйти из института. Вообще Саша был добродушным человеком и часто не мог устоять под напором Маины по тому или иному вопросу. На этот раз он, очевидно, решил упереться и «закусил удила». Ребятам он ничего не говорил и дал согласие на перевод. В группе это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все теперь обсуждали перспективу их дружбы. Как бы там ни было, а Саша из института ушел. Следует отме­тить, что они в конце концов поженились к окончанию своих вузов.

Через некоторое время после завершения набора на ядерный факультет стали опять приглашать в райком комсомола. На этот раз приглашали только тех, кто сдал госэкзамены по иностранному языку на пять. Приглашали как ребят, так и девушек. Виктор сдал английский язык на пять благодаря своевременным трудам его обожаемой Шнее. Борис также сдал на пять. Их обоих пригласили в райком в числе других студентов.

Вел беседу седовласый полковник. Он предложил переехать в Москву и поступить в специальное военное учебное заведение с зачислением в кадры Советской Ар­мии. Принимать будут на четвертый курс с последующей учебой в течение двух лет. По окончании учебы им будет выдан диплом инженера той специальности, по которой они учились в своих институтах, и будет присвоено очередное воинс­кое звание. Они будут в совершенстве владеть двумя иностранными языками и ра­ботать в специальном военном учреждении. Виктору стало сразу понятно — будут готовить для технической разведки. Это его никак не прельщало, и он тут же и категорически отказался. На этот раз дрогнул Борис. На занятия он пришел молча­ливый и на вопрос: «Ну как»? — только ответил: «Надо думать».

Два года летних каникул Борис проводил в семье Оли, и дальнейшее положение неопределенности в их отношениях становилось неприличным. Борис это понимал. Но входить в семью других людей в положении студента он никак не мог. Возраст не позволял. Сейчас представлялась возможность войти в их семью обеспеченным че­ловеком в чине капитана  и вскоре маячило звание майора. Есть над чем подумать. В итоге Борис уехал в Москву. Так Виктор остался один. С Сашей он часто видел­ся, а с Борисом они переписывались. Ни Саша, ни Борис ни словом не упоминали о характере их учебы, а Виктор, понимая, и не расспрашивал.

Виктор жил активной студенческой жизнью, неплохо занимался, играл в волейбол и футбол, рисовал и иногда потанцовывал все-таки на танцах в своем клубе. Поли­тикой он не интересовался и был вполне благовоспитанным комсомольцем, поддер­живающим все решения партии и правительства. Но когда разразился югославский скандал и Сталин обвинил Тито в отступлении от социалистических принципов и в национализме, у Виктора второй раз появилось сомнение в правоте действий Ста­лина. Он не понимал, как можно так обвинять человека, не жалевшего жизни в бо­рьбе с фашизмом. У всех еще свежо было в памяти мужество югославского народа, проявленное в этой борьбе. И на этот раз Виктор не стал ни с кем делиться сво­ими сомнениями.

Жизнь в стране налаживалась и входила в нормальное русло. Шло активное воз­рождение разрушенного войной хозяйства в районах, подвергшихся оккупации. В се­ла вернулись солдаты, и сельское хозяйство начало подниматься. Отменили карточ­ки, и началась свободная торговля. В магазинах еще мало что имелось, но это можно было купить свободно без карточек. Промышленность еще не перешла окончательно на изготовление мирной продукции, поэтому промышленных това­ров было мало.

Провели денежную реформу и заменили деньги на новые, которые были красивее старых, но значительно больше по размерам и это вызывало неудобства. Карманы, бумажники и кошельки битком набивались бумажными деньгами, но люди были до­вольны отменой карточек и обменом денег. Становилось меньше спекуляции, барахолки на рынках стали сокращаться, а сами рынки стали приобретать более цивилизованный вид. Общественная жизнь в стране четко организовывалась, контролировалась и держалась в руках партией.  Это со­здавало спокойствие и уверенность в массах, несмотря на имевшиеся значительные трудности послевоенного восстановления, чего нельзя было сказать о международ­ных отношениях, напряжение в которых все время возрастало.

Прошло уже более двух лет после фултонской речи Черчилля,  в которой он опреде­лил СССР как главного противника западной демократии и тем самым положил на­чало холодной войне. Началась политическая борьба за страны Восточной Европы, в которых еще находились наши войска после освобождения их от гитлеровской ок­купации. Балканы были «сахарной косточкой» для Черчилля, и недаром он добивал­ся открытия второго фронта именно на Балканах, стремясь первым войти в эти страны. Поэтому наличие советских войск в восточноевропейских странах являлось «костью в горле» у Черчилля, и он любыми методами хотел избавиться от нее. Нес­мотря на то, что Черчилль уже не находился у власти в Англии, он по-прежнему ос­тавался политическим лидером Запада и с ним считались.

Правительство СССР понимало, что оставаться долго в этих странах наши войска не смогут, кроме Германии, где их нахождение определено международными согла­шениями. Для того чтобы вывести войска из Балкан, нужно было позаботиться о со­здании правительств в этих странах, которые были бы лояльны к нашей стране. Эти страны стали называть странами народной демократии, и в них с нашей стороны была проведена грандиозная работа по формированию обществен­ного климата на социалистической основе и образованию соответствующих правительств.

Виктор вначале не понимал, как в стране, сформировавшейся и жившей при капи­тализме со сложившимся определенным общественным сознанием, можно насадить сверху понятия, нормы жизни и идеологию социализма. Ведь люди в этих странах родились и выросли в условиях травли и клеветы на СССР при всемерном разду­вании имевшихся у нас недостатков. Как они смогут воспринять те изменения в их сознании, которые им будут навязаны извне и за такие исторически неболь­шие сроки. Он не находил ответов на эти вопросы, задаваемые самому себе, но ни­где не высказывал их вслух. Он не сомневался в правильности социалистических идей, но не понимал, как их можно насадить сверху да еще в такие короткие сроки.

Со временем, размышляя, он пришел к мысли, что провозглашение этих стран стра­нами народной демократии, а не социализма позволит постепенно решать именно проблему изменения общественного сознания в сторону социализма. О переходе к социализму у них можно будет говорить уже потом, когда соответствующие правите­льства создадут нужный общественный климат в этих странах.

Помимо ведущейся политической борьбы, началась подготовка военного противо­стояния Запада и Востока, вылившаяся затем в создание на Западе военного блока НАТО, а на Востоке — Варшавского договора. Борьба за страны Восточной Европы и включение их в орбиту влияния СССР отодвигали на Запад границы соприкоснове­ния со странами НАТО и, главное, расширял базу социализма в Европе. В этом руко­водители СССР видели главный долг перед народами нашей страны и освобо­дившихся стран Европы и всего мира.

ПРОЕКТ КОНКУРСНОГО САМОЛЕТА

Четвертый год в институте начался с чтения специальных курсов по проекти­рованию, расчетам и производству самолетов. Общеобразовательные инженерные дис­циплины были закончены на третьем курсе. Новые предметы были уже значительно ин­тереснее.  В первые дни занятий удивили лекции по аэродинамике. Преподаватель Борисенко выводил на доске, выписывая с бумажки, формулу циркуляции вокруг кры­ла. Выводил в течение двух лекций, и когда закончил, то с облегчением вздохнул. Студенты сразу же  обеспокоились — что же это, и им нужно будет выводить эту формулу на экзамене, но уже без бумажки? Борисенко добродушно успокоил, что выводить не придется. Он дал подробный вывод с тем, чтобы показать методологию  в решении такой задачи. Этот подход очень пригодился Виктору при дипломном проектирова­нии.

Кафедру конструкции самолетов возглавлял профессор Иосиф Григорьевич Неман. Он был кумиром студентов, хорошо знавших историю ХАИ, которую он сам же и оли­цетворял. Особенно студентов прельщала его конструкторская деятельность в ин­ституте. Очень интересно и увлекательно было слушать лекции Немана, но законс­пектировать их в полном объеме оказалось практически невозможно. Это были не лек­ции, а рассуждения и поиск наиболее оптимальных решений той или иной конструк­торской задачи. Он давал логику поиска такого решения, а не конкретное решение. Еще тяжелее было сдать ему экзамен по теории проектирования самолета.

На экзамене он запускал в аудиторию сразу всю группу и всем одновременно раздавал билеты. При этом тут же разрешал их читать, и если кому-либо не понравились вопросы, то разрешал выбирать тот билет, который понра­вится. Они для него не имели никакого значения для оценки знания студента. За­тем он отпускал всех на два часа готовиться к экзамену  по выбранным студен­тами билетам. На экзамен можно было принести из библиотеки книги, журналы и лю­бую иную литературу, включая и конспекты лекций. При этом не имело значения, ка­кие конспекты принес студент — свои или чужие или те и другие одновременно. Ли­тературу можно было подобрать по содержанию каждого вопроса, имеющегося в би­лете. И вот начинался экзамен. Вначале нужно было показать все, что подобра­но из литературы по каждому вопросу, и дальше разговор шел только по этим пер­воисточникам. Нужно было продемонстрировать уровень понимания того, что было в принесенной литературе. Естественно, что этот, с позволения сказать, экзамен, а на самом деле углубленная техническая беседа уходила далеко за рамки содер­жания тех вопросов, которые послужили исходной базой для беседы.

Неман учил работать с литературой, а не зазубривать формулы и длиннейшие уравнения, как это было, например, по аэродинамике. При этом он и сам знакомился с той литературой, которую приносили студенты и которая иногда не попадалась ему. Подо­бным экзаменом он пополнял и свои знания. Неман постоянно подчеркивал мысль, что институт дает первичные знания и исходные положения при решении тех или иных задач. Если заниматься конструированием в полной глубине понимания этого процесса как созидания чего-то нового, а не разработки тривиальной конст­рукции и выпуска рабочих чертежей для ее изготовления, то человеку, занимающему­ся этой деятельностью, придется каждый раз осваивать все новые и новые области знания.

Виктор это прекрасно ощутил на себе в практической деятельности пос­ле окончания института, в процессе многолетней конструкторской рабо­ты в авиакосмической области. Это были  такие дисциплины, как проектирование и расчет теплонапряженных конструкций, полимероведение, контактное взаимодействие твер­дых и жидких тел, электромагнитные и ядерные процессы, техника и методология испытания материалов и оборудования в реакторах и ускорителях, а также ряд других дисциплин. И это является нормальным явлением для любого человека, зани­мающегося творческим трудом в какой бы то ни было области. К сожалению, в инс­титутах редко где учат так творчески работать с литературой, как это делал Не­ман, читая свой курс, а также занимаясь со студентами реальным конструированием при курсовом проектировании, которое он начал практиковать еще до войны.

Чтобы повествование было более полным, следует выполнить ранее сделанное обещание и рассказать более подробно об институте и вообще о пред­военном самолетостроении на Украине.

Зарождением авиационной науки на Украине следует считать 1922 год, когда про­фессор Г. Ф. Проскура, впоследствии академик АН УССР, создал авиасекцию в Харь­ковском технологическом институте (ХТИ) на кафедре гидродинамики, переросшую затем в авиационное отделение механического факультета. Первый выпуск инжене­ров по авиационной специальности состоялся в 1928 году.

В 1930 году по решению советского правительства крупные инженерные институ­ты страны были разукрупнены, и на их базе образовалось более 600 технических вузов различного профиля, а также было открыто более 1500 техникумов. Индуст­риализация страны набирала темпы, и встала задача подготовки оте­чественных инженерно-технических кадров. Проведенное разукрупнение институтов явилось кардинальной реформой высшего образования, в результате кото­рой к середине 30-х годов в стране появилась основная масса инженерно-техни­ческих кадров, обеспечивших создание экономической базы страны, позволившей затем выиг­рать одну из жесточайших войн человечества.

Среди разукрупняемых институтов был и ХТИ, из которого образовалось шесть институтов, в том числе и Харьковский авиационный институт (ХАИ). Выпускник одного из первых наборов ХТИ авиационного отделения Неман  занял место заведующего кафедрой конструкции самолетов ХАИ. Тогда он работал на Харьков­ском авиационном заводе, где главным конструктором был К. А. Калинин.

Свою творческую работу в качестве главного конструктора Калинин начал на заводе в Киеве. Там он разработал и построил свой первый самолет К-1. Это был одномоторный моноплан с высоко расположенным подкосным крылом с двигателем мощностью 240 л.с. Свой первый вылет он совершил 26  июня 1925 года. В 1926 году Калинин со своей группой переезжает в Харьков и становится главным конструктором местного авиазавода. Тогда завод на своем бланке имел длинное название: «Наркомвоенмор. Государственное Всесоюзное объединение авиационной промышленно­сти. Государственный Союзный завод опытного самолетостроения (ГРОС) Сокольни­ки». Калинин подписывал документы так: «Начальник ГРОС. Главный конструктор, ин­женер Калинин» — так высоко было звание инженера, что оно упоминалось в офици­альных документах.

Переехав в Харьков, он начал модификацию К-1. Самолет К-2 как модификация К-1 получился неудачным. А вторая его модификация К-3, проведенная с участием Нема­на, получилась более удачной. Самолет той же схемы имел пять посадочных мест для пассажиров и в 1928 году на международной выставке в Берлине получил зо­лотую медаль. В серию пошел самолет К-4. С тем же двигателем он имел дальность полета 1000 километров со скоростью 174 км/ч. Этот самолет строился в аэросъемоч­ном, пассажирском и санитарном вариантах. Выполнял рейсы в основном по Украине. В 1929 году самолет «Красная Украина» с пассажирами на борту осуществил пере­лет до Иркутска по маршруту протяженностью 10 тысяч километров. Первого мая 1929 года семь самолетов К-4 в групповом полете перелетели Кавказские горы и приземли­лись в Сочи. До этого один К-4 долетел до Алма-Аты за три дня. Так осваивались аэрофлотовские трассы страны отечественными самолетами. В трех модификациях бы­ло построено 22 таких самолета.

18 октября 1930 года состоялся первый вылет самолета К-5. На нем был устано­влен отечественный двигатель М-22 мощностью 480 л.с. Самолет поднимал два члена экипажа и восемь пассажиров. Этот самолет эксплуатировался в Аэрофлоте вплоть до 40-х годов. За 1930—1934 годы было построено 260 таких самолетов. На нем впер­вые был применен управляемый в полете стабилизатор. За создание этого самолета Калинин был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Самолет К-6 был создан для перевозки матриц газеты «Правда» и в 1930 году прошел испытания.

Вершиной творчества Калинина был самолет К-7. Это был самый большой в мире пассажирский самолет того времени и первый самолет в мире, выполненный по схе­ме «летающее крыло». У него не было фюзеляжа в прямом его понимании. Вместо него от крыла шли две хвостовые балки, а экипаж из 12 человек и 128 пассажиров на­ходились в толстом крыле. Самолет имел семь двигателей М-34, каждый мощностью 830 л.с. Размах крыла составлял 53 метров, а длина фюзеляжных балок 28 метров, максималь­ная скорость 204 км/ч, взлетная масса 36 тонн и дальность полета 3300 километров. Один из двигателей был толкающей схемы. Это был самый современный пассажирский са­молет. В военном варианте он представлял собой тяжелый дальний бомбардировщик с бомбовой  загрузкой  10 тонн  и  12  огневыми  точками самообороны.

Помимо оригинальнейшей компоновочной схемы, в этом самолете был реализован ряд новых конструктивно-технологических решений. Его каркас изготавливался из хромо-молибденовых труб, впервые были применены серворули. На земле всех пора­жали колеса шасси диаметром 2 метра. Впервые они были баллонного типа, кото­рые наша промышленность уже тогда смогла изготовить самостоятельно.

Самолет был спроектирован в 1930 году. В 1931 году Реввоенсовет СССР утвер­дил проект К-7 и принял решение о его строительстве. На Харьковском авиазаводе для его сборки был построен специальный корпус. Рабочие чертежи были переданы в производство в октябре 1932 года, а 29 мая 1933 года самолет выкатили на летное поле. Он был построен всего за восемь месяцев. Для такого гиганта это был мировой рекорд производительности в самолетостроении.

 В это же время Туполев начал разрабатывать свой самолет «Максим Горький», близкий по размерам к самолету К-7. Он был выполнен по тривиальной схеме и не носил в себе каких-либо конструктивных новинок в отличие от К-7. Проектируя свой самолет, Туполев начал писать всевозможные кляузы на Калинина, заявляя, что этот самолет летать не сможет, и обвинял Калинина в авантюризме. Неизвестно, первое это было «писание» Туполева на своих коллег, но известно, что после войны он будет писать и на своего ученика Мясищева. А тогда Сикорский, находясь в США и узнав о проекте К-7, прислал Калинину поздравительное письмо в связи с созданием такого самолета,  заявив, что он преклоняется перед конструкторским талантом Калинина. Это была непредвзятая оценка амбициозно не зашоренного человека

Первый вылет самолет осуществил 21 августа 1933 года. После этого было осуществлено 12 испытатель­ных полетов, в которых самолет показал себя вполне работоспособным. При полете на максимальную скорость 21 ноября хвостовое оперение начало сильно вибриро­вать, разрушилось и самолет разбился. Погибло 15 человек. К сожалению, после этой катастрофы  проект закрыли, а самого Калинина перевели в Воронеж. Такая же судьба постигнет и «Максима Горького». Так наши предвоенные самолеты-гиганты и появились в свет. О самолете Туполева написано и снято на пленку немало, а вот о самолете К-7 в технической и публицистической литературе ничего не пишется. Даже учившиеся после войны студенты в ХАИ ничего о нем не знали, и Неман ничего не рассказывал. А ведь там проявилось новое фи­зическое явление, приведшее к катастрофе, которое было понято значительно поз­же, и были найдены эффективные методы борьбы с ним.

История развития авиации знает немало случаев, когда проявлялись но­вые неизвестные ранее физические явления, приводившие к катастрофам и гибели людей. Они, как правило, возникали с ростом скоростей полета. Так было с вибра­цией крыла при достижении определенной скорости полета, получившего название флаттера крыла, так же как возникавшая вибрация переднего колеса шасси получи­ла название шимми. Примечательно, что оба эти явления исследовал математичес­ким путем впервые наш крупнейший советский ученый Келдыш и  на кончике пера рассчитал и предложил технические меры борьбы с этими опасными явлениями, унесшими немало жизней.

В гибели К-7 проявилось явление вибрации хвостового оперения при достижении определенной скорости и соответствующей компоновке са­молета, получившее впоследствии наименование бафтинг. К бафтингу привел седьмой толкающий двигатель, который был установлен на задней кромке крыла между фю­зеляжными балками. При определенной скорости струя от винта образовывала чередующиеся завихрения, ударявшие с этой же периодичностью по хвостовому опе­рению. Они  и вызывали его вибрацию, на действие которой оперение не рассчитывалось. К сожалению, в историографии авиации не приводится случай с К-7 как случай впервые проявившегося в авиации бафтинга хвостового оперения.

Судьба Калинина так же трагична, как и К-7. Калинина в 38-м году арестовали, и он оказался единственным из больших технических специалистов, которого расстреля­ли. Всех других потом выпустили, и они с успехом для страны трудились каждый на своем поприще. А вот Калинина за что-то расстреляли. К истории об арестах видных технических специалистов перед войной еще вернемся, как и вообще к мас­совым предвоенным арестам и расстрелам, составивших одну из мрачных и тяго­стных страниц советского  периода.

Не менее примечательна и история самого Немана. Он выходец из семьи столяра. Вступил в 1920 году добровольцем в Красную Армию и служил политработником. В 1926 году, будучи студентом 4-го курса, поступил копировщиком в опытный отдел Харьковского авиазавода, где был главным конструктором Калинин. Последователь­но, после окончания института, занимал должности чертежника, начальника констру­кторской бригады, начальника отдела и затем заместителя главного конструктора. Кафедрой в институте заведовал по совместительству.

После ухода Калинина занял должность главного конструктора завода. Неоднократно был в заграничных ко­мандировках начиная с 1929 года, когда посетил  в Берлине  международную выставку. Как член Государственной комиссии по изучению авиатехники, четыре месяца пробыл в США в 1935 году, а затем во Франции. В начале 1938 года утвержден в ученом звании профессора, а к концу года арестован. В июне 1942 года освобожден из за­ключения.  В заключении находился среди видных технических специалистов, в числе которых был и наш главный ракетчик Королев, находившийся тогда в подчинении у Немана.

Конструкторской работой Неман занялся, будучи еще студентом, когда посту­пил к Калинину в качестве копировщика чертежей. Его недюжинные способности быстро проявились в работе, и его конструкторский талант креп от года к году. Неудивительно, что всего через три года после окончания института в 1928 году он стал заместителем Калинина. Так же понятно, почему ин­женеру с трехлетним стажем доверили возглавить в 1931 году одну из профили­рующих кафедр ХАИ.

Придя в институт уже сложившимся конструктором, он не оставил конструктор­скую работу и совместил ее с учебным процессом. При работе в конструкторском бюро на заводе у него сформировалась своя идея и облик принципиально нового пассажирского са­молета. Без всякой раскачки он приступил к его разработке с помощью студентов, которые выполняли курсовые проекты по тематике этого самолета.

Калининские пассажирские самолеты были подкосные высокопланы. Неман в своем самолете применил только начинавший входить в практику самолетостроения свободнонесущий моноплан с низко расположенным крылом и фюзеляжем сигарообразной формы с хорошим обтеканием. К этому добавилась гладкая обшивка, которую приме­нил Неман вместо широко распространенной тогда алюминиевой гофрированной обшив­ки. Этот самолет получил индекс ХАИ-1. Обшивка крыла, фюзеляжа и опе­рения была выполнена из фанеры. Самолет вмещал семь пассажиров. Начали его про­ектировать в 1932 году, а через полтора года  взлетел первый экземпляр этого самолета, который затем стал знаменитым на всю страну. Начиная с 1932 года по­стройка этих самолетов велась на Горьковском авиационном заводе, а  затем на авиационном заводе в Киеве.

К 1934 году максимальная скорость самолета была доведена до 324 км/ч, что было соизмеримо со скоростями истребителей того времени. Это произвело фурор в авиационном мире. О нем начали говорить и писать в большой прессе. Для этого самолета Неман разработал и применил впервые в Европе убирающееся шасси в по­лете. Также было достигнуто высочайшее аэродинамическое качество и не в после­днюю очередь за счет гладкой обшивки. Кроме того, на этом самолете летчика упря­тали под остекленный фонарь.

На первых самолетах ХАИ-1 летчик сидел в открытой кабине, как это было распространено тогда в авиации. Все это дало блестящие ре­зультаты. За создание этого самолета Неман был награжден орденом Красной Звез­ды. Самолет ХАИ-1 имел отечественный двигатель М-22 мощностью 480 л.с. и раз­вивал рекордную скорость полета. По этому показателю самолет занимал первое место в Европе и второе в мире. В прессе отмечалось, что этот самолет по своим летно-техническим характеристикам превосходит все самолеты гражданской авиа­ции страны и ставит нас в один ряд с передовыми странами.

Учитывая достигнутые Неманом результаты при создании первого же самолета, по решению правительства при ХАИ образовывается свое конструкторское бюро. Таким образом, на авиазаводе было конструкторское бюро под руководством Калинина, а в ХАИ под руководством Немана, где в полную силу развернулись его творчес­кие способности.

В 1934 году Неман создает бесхвостый самолет в параллель с летающим крылом К-7 Калинина. Этот самолет, получивший индекс ХАИ-4, был предназначен для изучения динамики полета самолета такой необычной схемы. До этого строи­лись только планеры бесхвостой схемы. Двигатель М-11 располагался за кабиной летчика. За сиденьем летчика располагалось еще два кресла для пас­сажиров.

В 1936 году разрабатывается скоростной двухместный разведчик — легкий бом­бардировщик ХАИ-5. Имея мотор меньшей мощности, он развивал скорость на 100 км/ч больше, чем самолет- разведчик этого типа, находящийся на вооруже­нии. Этот самолет пошел в серию с 1939 года под индексом Р10, когда Неман уже находился под арестом. На Харьковском авиазаводе перед войной было построено 490 таких самолетов. В том же году был построен самолет ХАИ-6 этого же класса, который показал скорость 429 км/ч, что явилось мировым рекордом для самолетов с экипажем из двух человек. На этих самолетах Неман разработал и впервые применил винты с управляемыми в полете лопастями. Такие винты получили наименование винты с изменяемым шагом.

В процессе работы над самолетами ХАИ-5 и ХАИ-6 у Немана сформировалась главная идея его жизни — создание нового типа боевого самолета — самолета-штур­мовика. Его облик он сформировал в 1936 году в проекте самолета-штурмовика и воплотил в разработанном им первом нашем самолете-штурмовике ХАИ-52, кото­рый строился с 1939 года, когда Неман уже был в тюрьме.

После этого по инициативе Сталина был объявлен конкурс между Сухим, Неманом и Петляковым на проектирование более совершенного штурмовика. Неман уже сидел в тюрьме, и его КБ дорабатывало проект ХАИ-52 под требования конкурса, а Сухой разрабатывал свой Су-2. Петляков вышел из конкурса и сосредоточился на своем пикирующем бомбардиров­щике Пе-2, в который он срочно переделывал свой проект высотного двухмотор­ного истребителя. Проект конкурсного штурмовика назвали «Иванов».

Ильюшин не участвовал в конкурсе, но спроектировал свой знаменитый Ил-2, ко­торый успешно прошел летные испытания, но в серию не запускался и был запу­щен только после того, как стало ясно, что конкурсные проекты задерживаются в своей разработке. Уже во время войны стало ясно, что Ил-2 не во всем отвечает требованиям, выдвинутым ведением боевых операций. Ильюшин срочно разработал практически новый штурмовик Ил-10. К этому времени завершил летные испытания штурмовик Су-2, который показал на 30% лучшие данные по скорости и грузопо­дъемности по сравнению с Ил-10. Но Ильюшин заявил, что у Ил-10 использовано 70% деталей из Ил-2 и это решило дело в пользу Ил-10, который и был запущен в серию. На самом деле было использовано не 70%  деталей, а только 30 %. Су-2 появился на фронте только к концу войны.

В своих воспоминаниях Ильюшин признает приоритет Немана в создании штурмо­вика, но к нему добавляет еще и фамилию Иванова, который, как считал Ильюшин, так же разрабатывал штурмовик. Ильюшин, очевидно, не знал об объявленном конкур­се, но слышал что-то об Иванове, причастном к этому делу, и принял его за раз­работчика, не зная, что это было условное имя конкурсного проекта.

За семь лет активной работы, которые отвела ему судьба, Неман разработал семь типов самолетов, два из которых строились серийно при нем, а два пошли в серию после его ареста. Такая творческая отдача в то время мало у кого была из числа главных конструкторов. В прессе отмечалось, что по размаху авиацион­ной мысли, по смелости поставленных проблем, по культуре и качеству строящихся самолетов конструкторы ХАИ вправе претендовать на первое место в стране.

Наряду с разработкой новых самолетов и чтением лекций Неман активно зани­мался научной деятельностью. Он был сторонником максимально широкого примене­ния древесины в самолетостроении, считая, что в грядущей войне дефицит алюми­ния резко сузит возможности массового производства самолетов. В своей настой­чивости он как бы противостоял Туполеву, являвшемуся отцом отечественного ме­таллического самолетостроения из кольчуг-алюминия, разработанного у нас под его воздействием.

Настойчивость Немана в использовании древесины не осталась не замеченной, и уже после его ареста нашла своих сторонников. Проектирование узлов из древе­сины значительно сложнее, чем из металла, поскольку дерево является неоднород­ным материалом, у которого свойства в различных направлениях существенно раз­личаются между собой. Нужны были свои специфические методы расчета на проч­ность, и соответствующие приемы конструирования узлов из дерева.

Перед войной специалистами различных направлений была разработана специальная фа­ра, получившая название дельта-древесина, и клей ВИАМ-Б3 для ее склеивания. Бы­ли разработаны научные основы расчета и конструирования узлов из древесины. Все это в значительной мере способствовало преодолению дефицита на алюминий во время войны. В конструкции крыльев и фюзеляжей многих истребителей в боль­ших объемах использовалась дельта-древесина.

Неман был настолько предан древесине, что даже после войны в конце 40-х годов читал лекции в ХАИ по основам проектирования самолетов с использо­ванием древесины. Он как чувствовал или уже тогда видел, что эта теория крайне пригодится в будущем для композиционных материалов, которые появятся только в конце 60-х годов. Виктор, слушая лекции по древесине, не очень-то им уделял внимания, как архаичному материалу. Но когда сам начал заниматься впоследствии конструированием из композиционных материалов, тогда он смог оценить прозорливость Немана.

В предвоенные годы  Неман начал с самолета ХАИ-1 использовать реальное проектирование как основной метод обучения студентов. После войны институт в Помер­ках лежал в руинах и что-либо подобное проводить было негде. Виктор знал, что на кафедре у Немана велись кое-какие проектные работы по планеру бесхвостой схемы, и он пристроился к ним. Потом его даже сфотографировали с моделью этого планера и поместили в институтской стенгазете как пример для подражания.

В 1948 году ЦК ДОСААФ — это общественная организация по содействию авиа­ции и флоту — объявил всесоюзный закрытый конкурс на проектирование спортивных самолетов различного назначения. В их число  входили спортивно-пило­тажный одноместный самолет, туристические различных типов и учебно-тренирово­чный. Объявление конкурса Неман не преминул использовать в своем учебном про­цессе и предложил студентам принять участие в этом конкурсе. Виктор собрал группу своих товарищей с четвертого курса, и они приступили к проектированию спортивно-пилотажного самолета. Виктору хотелось попробовать свои силы в про­ектирования одного из наиболее трудных и сложных в техническом плане самоле­тов.

В этой группе Лева Розенблюм делал аэродинамические и прочностные расчеты. Коля Нестеровский проектировал шасси, а Виктор занимался общей компоновкой и конструкцией всего самолета. По примеру этой группы в институте образовалось еще несколько групп по проектированию других самолетов. На четвертом курсе группа Миши Минькова проектировала также спортивно-пилотажный  само­лет, только другой схемы, а другая группа Леши Колесникова проектировала спор­тивно-туристический самолет. На пятом курсе группа Юры Алексеева проектирова­ла также туристический самолет. Группой Виктора руководил сам Неман, а в дру­гие группы для руководства были выделены преподаватели с его кафедры.

После лекций все они, пообедав, бежали на выделенные им антресоли над акто­вым залом и приступали к рисованию своих самолетиков. Как правило, поздно ве­чером к ним приходил Неман, садился за чертежную доску и, смотря на нарисован­ное, начинал их каждый раз хвалить. Но мало-помалу, поправляя то, что они нари­совали за день, он постепенно стирал все это и затем предлагал попробовать посмотреть «вот такое еще решение». Следующий день они корпели над этим реше­нием. Вечером приходил Неман, все начиналось сначала, и появлялся очередной вариант. Так они вводились в азы проектирования в течение месяца. Увидав, что если они еще и не «встали на крыло», то по крайней мере уже «легли на крыло», он поручил группу Виктора своему сподвижнику по созданию ХАИ-1 Арсону Льву Давидовичу. Он только пришел в институт с Саратовского авиационного заво­да, где  проработал всю войну начальником конструкторского отдела завода. Сам Неман стал заходить к ним пореже.

Группа Виктора спроектировала свой самолет, назвала его «Старт» и отправила в жюри конкурса, как и все другие группы. Летом, за месяц до окончания каникул, Виктор, живя у родителей, получил письмо от Немана. Он сообщал, что проект Викто­ра занял первое место по классу спортивно-пилотажных самолетов и допущен ко второму этапу конкурса — разработке технического проекта. Он предлагал Виктору прервать каникулы и приехать в институт. Принято решение в институте образо­вать конструкторскую группу из пятикурсников и дипломников для разработки технического проекта «Старта», поскольку по первому этапу конкурса был разра­ботан только эскизный проект самолета. Виктору необходимо было подготовить ра­боту для каждого студента группы, состав которой определен в количестве 20 человек.

Это сообщение вызвало у Виктора неописуемый восторг, а у его роди­телей нескрываемую гордость за сына. Первая же серьезная работа была признана и оценена на таком высоком уровне. Виктор с радостью помчался в Харьков, вызвав еще Колю Нестеровского. Вместе с ним Виктор подготовил все, что было необходимо для того, чтобы каждый студент мог незамедлительно приступить к работе.

По классу туристических самолетов первое место занял Сухой. Виктор был удив­лен, что такой маститый конструктор не стал проектировать спортивно-пилотаж­ный самолет, проект которого был более престижным. По классу учебно-тренирово­чных самолетов первое место занял Яковлев. И опять вызывало удивление, что этот признанный создатель первоклассных истребителей Отечественной войны также не взялся проектировать пилотажный самолет, который по своим техническим характе­ристикам в наибольшей мере подходит к истребителям. Основным конкурентом Вик­тора оказался заведующий кафедрой конструкции самолетов Казанского авиацион­ного института. Он представил проект под своим собственным именем, так же как Сухой и Яковлев. А вот Неман, вложив столько труда в проект Виктора, даже и не попытался это сделать. Все проекты от института ушли под студенческими име­нами. А в проекте Виктора, конечно, идея во многом была отработана немановская, поэтому, очевидно, этот проект и занял первое место наравне с Сухим и Яковле­вым по другим классам.

ОКОНЧАНИЕ ИНСТИТУТА

После летних каникул на первом же занятии пятого курса объявили, что про­ект Виктора занял первое место на всесоюзном закрытом конкурсе по классу спортивно-пилотажных самолетов и допущен ко второму этапу конкурса для раз­работки технического проекта. Для его разработки в институте создается группа из студентов пятого курса и дипломников. Пятикурсникам работы, выполняемые в этой конструкторской группе, будут засчитываться в качестве курсовых проектов и лабораторных работ по всем дисциплинам. Дипломники будут защищать свои вы­полненные работы в этой группе в качестве дипломных проектов.

Это сообщение вызвало бурю восторгов и аплодисменты. Они несколько поутихли, когда объявили, что в группе будут работать студенты, определенные кафедрой конструкции самолетов, поскольку состав группы ограничен до 20 человек. Из пятого курса в группу выделяется восемь человек, и зачитали список вы­деленных студентов. По аудитории пошел шепоток не то удивления, не то одобре­ния. Все видели, что в эту группу попали наиболее сильные студенты, но многие также хотели бы попасть в эту группу, чтобы не делать курсовых проектов.

От института руководителем группы назначался Арсон, поскольку он уже руководил группой Виктора по разработке эскизного проекта «Старта», и это было воспринято как должное. Удивление у студентов вызвало сообщение о руко­водителе от студентов. Все думали, что им будет Виктор, поскольку он был инициатором и руководителем работ в их бывшей группе. Но объявили, что руково­дителем будет дипломник, сталинский стипендиат Юра Алексеев. По аудитории прошел гул неодобрения, но больше не из-за ущемления Виктора. Пятикурсники считали проект «Старта» своим и передачу руководящей роли дипломникам в дальнейшей разработке «их» проекта воспринимали как ущемление их прав. На возглас: — «А как же Виктор?» — последовал ответ, что он будет заместителем. Все сочувственно посмотрели в сторону Виктора.

Еще когда он прие­хал в институт до занятий готовить работу для этой группы, ему на кафедре сообщили сос­тав группы и о назначении Юры руководителем от студентов.  Виктор  готовил работу уже под конкретных людей. Назначение Юры было объяснено ему тем, что будет неудобно, чтобы пятикурсник руководил дипломниками. К тому же Юра — сталинский стипенди­ат и ущемлять сталинского стипендиата будет не совсем хорошо по политичес­ким мотивам.

Виктору, конечно, горько было ощущать себя незаслуженно обойденным. Казалось, добился определенных успехов, а его результат уплывает из рук и достается другим в силу каких-то дурацких обстоятельств. Эти «обстоятельства» затем бу­дут преследовать Виктора всю жизнь. Результаты  работ все же со временем будут его достигать, но не в таком объеме, как он того заслуживал.

Алексеев о своем назначении ничего не знал, и когда приехал в институт на занятия, то это известие было для него как гром среди ясного неба. Он сразу же и категорически отказался, считая невозможным для себя заниматься проектом, к которому не имеет никакого отношения. Неман не менее категорично заявил ему,  что кафедра своих решений не меняет. Неман был довольно сухим человеком и твердым в своих решениях. Очевидно, годы заключения и личная семейная драма наложили тяжелый отпечаток на его характер и внешность. Редко его видели веселым и улыбающим­ся.

После этого инцидента Виктор стал уговаривать Юру не сопротивляться и не бузить. Ему же будет хуже. Если кафедра решила, то ничего уже не сделаешь. Они договорились, что Юра будет номинальным руководителем и сосредоточится на расчетной работе, а Виктор будет вести всю практическую работу по разработке конструкции. Здесь же следует отметить, что Алексеев в итоге ушел из самолето­строения, защитил докторскую диссертацию и преподавал в каком-то вузе не то в Туле, не то в Курске.

На том же занятии студентам объявили, что группы Миши Минькова и Леши Колес­никова будут в том же составе продолжать работу по своим проектам и разраба­тывать технический проект своих самолетов в сокращенном объеме. Руководство института будет ходатайствовать о принятии их к рассмотрению вне конкурса. Ребята из этих групп подскочили от радости. За них были рады все другие сту­денты и приветствовали их. Прежняя группа Юры влилась во вновь соз­данную группу по разработке самолета ХАИ-12. Эту официальную марку присвоили проекту «Старт» уже как самолету, разрабатывавшемуся институтом, а не от­дельным лицом или группой.

Начало занятий пятого курса совпало с введением в строй первого восстанов­ленного корпуса института в Померках. Этим зданием был лабораторный корпус, в котором начали занятия четвертый, пятый курс и дипломники, а остальные курсы оставались в городе в здании на Сумской улице. В Померках в новом корпусе за­нятия велись на первых трех этажах, а на четвертом этаже организовали обще­житие.

Первые же месяцы занятий в Померках были омрачены трагическим случаем, произошедшим в этом корпусе. Один студент четвертого курса, которого почти ни­кто не знал, поздно вечером закрылся в одной из аудиторий и вскрыл себе вены. Бегая молча по аудитории, он обрызгал все стены кровью. Утром, вскрыв аудиторию, его нашли мертвым посреди комнаты и увидели страшные следы разыгравшейся здесь трагедии. Ходили разные слухи о причине случившегося, но никто толком так ничего и не узнал. Это событие произвело на студентов очень тягостное впечатление, и долго еще никто не хотел заниматься в этой аудитории. Эта тра­гедия явилась как бы предвестником громкого скандала, разыгравшегося в инсти­туте в связи с распределением на работу нынешних пятикурсников после защиты ими дипломов в этом же здании.

Конструкторской группе по самолету ХАИ-12 выделили отдельную аудиторию, и там образовалось, по сути, настоящее конструкторское бюро. Ребята приходили туда ежедневно как на работу и отлучались только на слушание лекций. У них получился полный восьмичасовой рабочий день. Срок отправки технического проекта был установлен к окончанию десятого семестра. Когда стало ясно, что с завершением работ наметился срыв, работать стали по выходным и подолгу задер­живаться по вечерам. Иногда Виктор по утрам ходил по общежитию, будил ребят и просил спускаться вниз на работу. В ответ слышалось добродушное чертыханье, но на Виктора никто не обижался. В группе работа шла дружно, ссор не было. Это был один спаянный коллектив. Между пятикурсниками и дипломниками устано­вились хорошие, спокойные и  деловые отношения. Все работали на равных. Ежеква­ртально Виктор отправлял по установленной форме в Технический комитет жюри в Москву отчет о состоянии работ в их группе.

Вскоре стало известно, что защи­щать проект в Москву поедут студенческие руководители работ. Это еще раз бо­льно кольнуло Виктора. Вот в Москву поедет не только Юра, но и Миньков с Коле­сниковым, у которых проекты не были приняты на первом этапе. А он, у кого единственного из института проект был принят, так и не попадет в Москву,  не увидит Бориса и не познакомится с его женой. Ну разве это справедливо? Так сокрушал­ся Виктор. На каникулах отец утешал его и не советовал расстраиваться из-за этого. Жизнь еще вся впереди, говорил он, и не раз побываешь в Москве. Он как в воду глядел, пророчествуя ему Москву и новую разнообразную жизнь после окончания института.

К этому времени поженились Саша и Маина. Вся их старая группа из ХАИ гуляла два дня у них на свадьбе вместе с новыми друзьями Саши из университе­та. Виктор втайне завидовал своим друзьям, определившим свою семейную судь­бу. А он все протанцевал. Вот скоро заканчиваются студенческие годы, а он так и не встретил девушку, которая увлекла бы его и он смог бы полюбить ее. Ему нравились только красивые девушки, умеющие хорошо танцевать, но они, как пра­вило, не постоянны, капризны и требовали к себе много внимания. Такой была не только одна мариупольская Лида. Потанцевав с ними, Виктор хотел в конце концов увидеть  хотя бы у одной из них какое-то внутреннее содержание. Не находя этого, он оставлял их или они оставляли его, как это сделала Лида.

Однажды он встретил такую девушку, что побоялся не то чтобы ее поцеловать, но и вообще встречаться. Дело было в поезде, когда он возвращался с каникул во время болезни отца. Виктор сидел в купе пассажирского вагона напротив сто­лика, заложив ногу за ногу и положив руку на колено открытой ладонью кверху. Справа рядом сидела миловидная девушка с шикарной грудью, на которую Виктор иногда искоса поглядывал. В вагоне стояла ночная полутьма с полудремой. Девуш­ка склонилась через колено Виктора, подложив под голову руку. В это время он ощутил, что ее грудь легла прямо в его раскрытую ладонь и плотно к ней прижалась. Виктор от неожи­данности оторопел, но потом, быстро освоившись, начал легонько и мягко сжимать упругую грудь, которая возбуждающе заиграла у него в руке.

Девушка подняла го­лову, лукаво посмотрела на него, взяла за руку и вывела в пустой тамбур. Там, уже не скромничая, он прижал девушку к себе, и они заиграли в объятиях свои­ми телами. Виктор взволнованно думал: «Вот это девица, с ней нужно быть поосто­рожнее — можно нарваться на несколько месяцев лечения» — и не стал ее целовать. Он уже знал, что можно подцепить от девицы такого поведения.

Она пыталась соединить их губы в поце­луе, но Виктор уклонялся каждый раз. Увидев явное нежелание Виктора сблизить­ся, она резко отстранилась и полугневно с раздражением бросила ему:

— Ты что, парень, не держал еще девушки в руках?

Они даже не познакомились. Виктор что-то промямлил о порезе во рту и закурил. Девица, поостыв, все же  ре­шила не терять связи с ним и предложила встретиться по возвращении на занятия. Она была студенткой медицинского института и поведала Виктору о своих развлечениях. У них сложилась своя группа девушек и ребят.

Эта группа проводит время с раздеванием, вином и всякими телесными играми. Там они научат его, как обраща­ться с девушками. Виктор понял, что он не ошибся в оценке этой девушки, которая оказалась девицей из подпольного вертепа. В Харькове к тому времени раскрыли один такой вертеп, а его участников осудили. Его раскрыли случайно, а не так, как цинично это сделала девица, открыто рассказав о своем вертепе.

В том вертепе выбирали королеву путем соревнования между девушками — кто вы­держит больше парней подряд не отдыхая. В тот день на стол легла девушка, мас­тер спорта по гимнастике, и выдержала одиннадцать парней, а на двенадцатом потеряла сознание. Участники «коронации» испугались и вызвали «скорую помощь». В больнице врач, обследовавший ее в бессознательном состоянии, без труда уста­новил следы глубокого и массового изнасилования. Придя в себя, она стала скры­вать этот факт, и врач, почувствовав неладное, пошел на хитрость. Он сообщил де­вушке, что ее состояние очень тяжелое. Если она не рассказывает, что с ней бы­ло, он не сможет ей ничем помочь и дело может плохо закончиться для нее. Гимнастка испугалась и все рассказала. Эта история еще долго обсуждалась в городе, и Виктор не хотел попасть в аналогичную ситуацию. Работая над проектом ХАИ-12, Виктор уже забыл эту историю, но тогда ребята долго еще со смехом упрекали его за то, что он упустил такую богему и никого не взял с собой.

С большим напряжением студенты завершили разработку технического проекта, и настало время подписывать чертежи. На этой почве произошла размолвка между Виктором и Юрой, который не хотел подписывать чертежи в качестве руководите­ля группы и настаивал, чтобы в этом качестве их подписывал Виктор. Но он ни­как не мог пойти на это, поскольку его не назначали в этом качестве. Юра проя­влял упрямство, но и Виктор не уступал. Тогда Виктор пошел на крайность и стал упаковывать чертежи без подписи руководителя проекта. До этого Виктор подпи­сал чертежи общих видов самолета в качестве разработчика этих чертежей. Только после таких решительных действий Виктора Юрий подписал чертежи. Вик­тор снял копии с технической части проекта, кроме чертежей, и долгие годы хра­нил у себя. Руководство института добилось разрешения о представлении двух других допол­нительных внеконкурсных проектов. В Москву поехали защищать все три руководителя проектов, и Виктор внешне не проявил расстройства.

После защиты проект ХАИ-12 получил премию 3000 рублей, а сам проект, как и все другие по другим классам самолетов, был положен на полку. Как Виктор не просил Немана построить        ХАИ-12 в учебных мастерских института, которые на­чали возрождаться, так ничего и не добился. Неман откровенно сказал Виктору, что ему не до постройки самолета. Он активно работает над своей докторской диссертацией и не может заниматься его самолетом. Не был построен и ни один другой самолет, разработанный по этому конкурсу, кроме проекта Яковлева. В его конструкторском бюро этот проект был реализован в виде учебно-трениро­вочного самолета Як-12.

На полученные деньги за проект ХАИ-12 конструкторская группа в полном сос­таве сфотографировалась вместе с директором института Люкевичем, Неманом и Арсоном. Раздеваясь в фотоателье, Виктор перепутал с директорским свое шикарное драпо­вое черное пальто с котиковым воротником, которое было весьма модным и кото­рое могли себе позволить только состоятельные люди. Родители пошили Виктору такое шикарное пальто, радуясь, что у них такой сын, и они хотели, чтобы он «вышел в люди» после окончания института в достойном виде. Этот случай с па­льто послужил поводом для всяких шуточек среди ребят по отношению к Виктору. Никто из студентов, конечно, не имел ничего подобного. Это пальто было не той перешитой железнодорожной шинелью, в которой он начинал учиться в институте. В нем он выглядел преуспевающим молодым человеком, а не бедным студентом. Но это пальто не делало его заносчивым, и он вел себя в нем весьма скромно.

На лето пятикурсники отправились на преддипломную практику в Саратов на авиационный завод, осваивавший серийное изготовление нашего первого, ставшего знаменитым, реактивного истре­бителя МИГ-15. Их поселили в заводской гостинице, располагавшейся в типовом бараке времен войны. Барак был как барак, но зато в нем был газ на кухне. Тогда только ввели в эк­сплуатацию Саратовское газовое месторождение, и в строй вступил первый после­военный газопровод Саратов — Москва.

Виктор до этого не видел и не пользовался газовой плитой. Эта техника очень понравилась ему. К тому времени желудочные боли у него прошли, и он стал нор­мально питаться. Увидав такое кухонное совершенство, он решил вместо столовой готовить самому пищу на этой чудо-плите и стал искать компаньона. Откликнул­ся Гриша Гарагуля. Они купили кастрюли, сковородку, тарелки, ножи, вилки и стали ходить на богатейший городской рынок за продуктами. Приготовление пищи они быстро освоили, дежуря по очереди, и это стало для них как бы развлечением. Ре­бята посматривали на них, но никто так и не решился последовать их примеру.

У них были не только вкусные и сытные обеды. Появилась существенная экономия в деньгах, поскольку приготовление пищи дома оказалось более экономным. Они стали позволять себе к ужину через день покупать буты­лочку вина. В местном магазине вино было только одного сорта «Малага», кото­рого Виктор больше никогда и нигде не встречал. Они вдоволь напились этой «Ма­лаги» и никогда больше не пили столько вина.

Однажды Виктор купил свежайшей баранины и сварил из нее очень жирный рассоль­ник. Он получился достаточно вкусным, и Виктор умял полные две тарелки. Ночью ему стало плохо, и его вырвало. Большое количество бараньего жира пло­хо усваивается организмом. Больше Виктор никогда не употреблял баранины даже в виде шашлыков. Запах баранины его отвращал так же, как  и запах рыбьего жира, которым его поила в дет­стве мать, когда он болел.

На практике Виктора определили в конструкторское бюро в группу вооружения. Задача конструкторского бюро на серийном заводе состоит в обработке посту­пающих чертежей из организации разработчика самолета, их размножении, рассылке и ведении в цехах и, главное, внесении в них всех изменений, поступающих от разработчика, а таких изменений в начальный период изготовления самолетов идет бесчисленное множество. На эту работу и посадили студентов. Так же как в Казани, здесь лихорадило с освоением и запуском самолета в про­изводство.

На самолете МИГ-15 в системе вооружения был конструктивный недос­таток. При стрельбе в полете из бортовых пушек из них выходила снарядная лента, не разделенная на звенья, и хлестала по борту фюзеляжа. Чтобы фюзеляж меньше повреждался от ударов ленты, его снаружи обшили стальным листом. Так МИГ-15 и летал. Это был нонсенс, и Виктор решил подумать над тем, как разъединять эту ленту на звенья во время стрельбы при ее выходе из пушки. В Казани ему приш­лось решать технологическую задачу, здесь же он захотел по своей инициативе попробовать решить чисто конструкторскую задачу. Выполняя текущие малоинтерес­ные задания, он, никому ничего не говоря, стал размышлять над ее решением.

Поразмыслив и проведя несколько прорисовок, он решил разъединять ленту на звенья за счет специально организованного направления ленты при ее движе­нии так, чтобы перед выходом ленты из фюзеляжа ее звенья проворачивались отно­сительно друг друга и выходили из взаимного зацепления. При этом звенья бу­дут вылетать из фюзеляжа каждое в отдельности и не будут ударять по его бор­ту. Для этого он разработал специальный приемник ленты с направляющими, а про­филь приемника подобрал так, чтобы звено ударялось о него и проворачивалось. Дополнительная сложность к тому же состояла в том, что этот приемник нелегко было установить и вывести через трубы лафет, на котором устанавливались пушки. Пришлось много потрудиться и поломать голову. В результате Виктору уда­лось разработать несложную конструкцию приемника и втиснуть ее в лафет.

Конструкторов бригады вооружения удивила простота решения, разработанного Виктором. Еще больше их удивило то, что Виктор самостоятельно и очень быстро выполнил комплект рабочих чертежей на приемник совместно со спецификациями. Для него это не составляло труда после практики, приобретенной при разработке самолета ХАИ-12. Они никак не ожидали такой прыти от студента.

Взяв его черте­жи, они без Виктора побежали с докладом к руководству, и там было принято решение срочно изготовить образец приемника для экспериментальной проверки его работоспосо­бности. Экспериментальная проверка, путем холодного отстрела, показала полную и безотказную работоспособность разработанного Виктором приемника. Когда он уезжал после окончания практики, бригада вооружения устроила ему проводы в ресторане и так «накачали» Виктора, что ему  на следующий день было плохо. Очевидно, ребята из этой бригады оформили Викторову разработку как рацпредло­жение, а может, и как изобретение, а за это получили солидное вознаграждение, за счет которого они и устроили проводы Виктору.

Зачет по практике в институте принимал сам Неман. Когда Виктор изложил сфо­рмулированную задачу на разработку, он поинтересовался:

— Ну и как ты ее решил?

Молча, прослушав сообщение о существе разработки, он только спросил:

— Холодный отстрел был? — и, услышав положительный ответ, сказал:

 — Хорошо, зачет, — и ни слова больше.

Это была единственная  конструкторская разработка со всего курса, к тому же принятая на таком истребителе, как МИГ-15. Виктор ожидал более существенной, пусть даже словесной, оценки, но Неман отнесся спокойно к этой разработке. У него их было немало за свою практику.  Очевидно, Неман считал это нормальным для Виктора и не требующим особой похвалы, посколь­ку он давно уже относился к Виктору как к сложившемуся конструктору.

В эту практику у Виктора образовалась существенная экономия средств и  им заплатили полставки, на которую их оформили практикантами. Он впер­вые купил и привез матери черные лакированные туфли, которых у нее никогда не было, и отрез на платье. Себе купил светло-серый отрез на костюм. Отец всю жизнь ходил только в железнодорожной форме и не признавал никакой другой, поэтому ему, как и бабке, ничего не досталось из подарков. Родители были приятно удивлены подарка­ми, особенно мать.

Отправляя Виктора с каникул на занятия последнего одиннад­цатого семестра, они просили больше ничего им не покупать и не заниматься экономией. А экономить ему было из чего. Все годы учебы родители ему регулярно каждый месяц присылали по 600 рублей, не считая ежемесячных продуктовых по­сылок. Кроме того, Виктор все эти годы получал стипендию, а в некоторые семестры и повы­шенную, если какую-либо сессию сдавал на все пятерки. Иногда он подумывал, что ему не выгодно заканчивать институт при такой обильной помощи родителей. Сей­час, когда он один, у него получается ежемесячно чистыми  на руки 1200 рублей, а когда окончит институт, то получит оклад молодого специалиста в лучшем слу­чае 900 рублей. А если женится — что тогда, на что жить с семьей? Такие мысли не добавляли ему настроения и оптимизма.

После окончания одиннадцатого семестра зимой пятикурсники стали дипломни­ками, и у них началось дипломное проектирование. Готовясь к диплому, Виктор пе­релистывал иностранные журналы по авиационной технике. В наших отечественных журналах практически ничего нельзя было почерпнуть, поскольку из-за секрет­ности в них публиковались пустые, ничего не дающие материалы. Иностранные жур­налы были полны всевозможной технической информации и различных новых идей. Но в них никогда не помещались какие-либо технологические характеристики, чтобы никто не мог понять, как можно изготовить описываемый предмет. Техни­ческие параметры — пожалуйста, но не более. Ради их публи-кации, собственно, и по­мещались такие материалы, рекламируя фирму и ее сотрудников. У нас ничего по­хожего не было. Все было засекречено, несмотря на то, что из литературы было видно, что во многих областях мы безнадежно отстаем, но зато засекречиваем, очевидно, в большей степени наши недостатки, чем достижения, чтобы они не могли оценить фактическое наше техническое состояние.

Во многом помещаемые ма­териалы были рекламными с завышенными данными, это было явно видно, но в целом их публикации позволяли определить направление технического прогресса в авиационной области. Из иностранной печати Виктор хотел выбрать тип самолета для дипломного проектирования. Ему попался чешский авиационный двигатель всего на 70 л.с. Не двигатель, а просто игрушка. Виктору показалось, что с таким двига­телем можно сделать такой спортивно-пилотажный самолет, что летчик из кабины рукой сможет достать до киля и рулей высоты. Он решил взять себе эту тему. Ребята смеялись, а Неман поддержал, несмотря на то, что многие брали себе на темы сверхзвуковые и даже гиперзвуковые самолеты. Немана также заинтересовал этот двигатель, и ему хотелось посмотреть, что можно сделать с его помощью. Здесь было богатейшее поле для конструкторского поиска, а сверхзвуковые само­леты в дипломном проектировании рисовались по проторенной дорожке.

Когда Виктор начал работать над проектом, ему захотелось в таком маленьком самолетике убрать еще и шасси в полете. Для этого нужно удлинить крыло вдоль фюзеляжа, и оно получалось весьма причудливой формы в плане. Для такого крыла не было в справочниках типового распределения циркуляции, чтобы по ней рас­читать подъемную силу крыла и аэродинамическое сопротивление всего самолета. В этих случаях самому нужно было расчитывать распределение циркуляции. Но не по той теоретической формуле, которую когда-то выводил Борисенко. Для таких расчетов в руководстве для конструкторов приводилось семь линейных уравнений с семью неизвестными, которые нужно было решать совместно матричным способом. Это очень трудоемкие и длительные расчеты. Никто из их курса подобных расче­тов и не собирался делать. Все его отговаривали от этой безумной идеи. И опять Неман поддержал Виктора. Он уже заинтересованно наблюдал за работой Виктора, несмотря на то, что официальным руководителем дипломного проектирования у не­го был Арсон.

Не только эти расчеты занимали у Виктора первую половину шестимесячного времени на дипломное проектирование. Первое состояло в необходимости органи­зации и оформления группового выпускного альбома для всего факультета, пос­кольку он считался признанным институтским художником. Второе состояло в том, что он все-таки встретил девушку, которая, кажется, вскружила ему голову.

Фотоальбом получился неплохим, и все остались довольны. Виктор построил его по принципу расположения на каждом  листе одного руководителя дипломного проектирования и вокруг него фото его дипломников. Все это располагалось на фоне одного из самолетов, проектируемых данными дипломниками, и все  в кра­сочном художественном оформлении. Кроме рисования этих листов, которые потом перефотографировались в фотоателье, нужно было загнать всех студентов и преподавателей сфотографироваться. Работы было много и художественной, и орга­низационной. На это уходили все дни, а вечера на девушку. Расчетами заниматься было некогда.

Как-то вечером, возвращаясь домой из института, Виктор пошел не по своему традиционному маршруту через сквер Шевченко и далее мимо Госпрома вниз к себе на Павловку. На этот раз он решил заглянуть в оперный театр, где проходил городской студенческий вечер, и посмотреть, что там делается. Концерт окон­чился, и шли танцы. Войдя в зал, он остановился возле небольшой группы ребят, среди которых была только одна девушка.

Но какая! Это была писаная красавица строгих классических линий, с пробором темных волос на  голове, стройная, с разлетом черных стрел бровей на белом лице, небольшим прямым носиком и красивым ова­лом лица. У Виктора аж дух перехватило, и что-то оборвалось внутри. В это время их взгляды встретились. Ее взгляд несколько дольше задержался на Викторе, чем обычный мимолетный взгляд. Заиграла музыка очередного танца.  Виктор, не раз­думывая, растолкал удивленных ребят и пригласил девушку на танец. Она немного подождала в своем решении, а потом молча подала руку и они пошли танцевать.

Виктор ощутил в руках воздушное тело, изящно отстранившееся от не­го. Чувствовалось, что она танцует не так легко, как, например, его былая Ирочка. Но это его не остановило, и он продолжал любоваться женской красотой. Девушка, как он почувствовал из разговора с ней в танце, оказалась весьма скромной.

Виктор узнал, что ее зовут Аня и учится она в стоматологическим институте, а  были с ней ребята из их инс­титутской группы. Затем он пригласил ее еще раз и предложил  проводить домой, на что она, не раздумывая и не жеманничая, согласилась. После этого ее пригла­шали танцевать другие ребята и не только из ее группы. На Виктора она не об­ращала никакого внимания, изредка только поглядывая. Виктор, видя ее популяр­ность, решил, что ему здесь не светит, и пошел домой. Выйдя на улицу и прой­дя некоторое расстояние под дождем со снегом, он все же решил вернуться. У не­го взыграла совесть — ведь он обещал девушке проводить ее и она согласилась, а он постыдно  ушел. Нехорошо!

Только он вошел одетым в вестибюль, как увидел спускающуюся по лестнице Аню  в окружении тех же ребят. Она надела пальто и направилась к ошалевшему Виктору.  Она, очевидно, подумала, что он ее ждет. Ребята спокойно по­прощались с ней и пошли своей дорогой, полагая, что Виктор проводит Аню. Он тут же про себя подумал — как хорошо, что он вернулся. Хорош бы он был затем в глазах этой девушки, если бы не вернулся. Это возвращение определило его судь­бу на всю оставшуюся жизнь.

Аня жила на улице Свердлова недалеко от театра на квартире одинокой женщи­ны, знакомой ее родителей, живших в Ахтырке под Сумами. Ее родители жили на пенсию отца, инвалида еще первой империалистической войны. Он подрабатывал в артели инвалидов, а также приторговывал краской для кож.

Виктор и Аня шли не торопясь, благо дождь кончился, расспрашивая  друг о дру­ге. Она говорила немногословно, не очень распространяясь, без рисовки и кокет­ства. Видно было, что это довольно простая по поведению и характеру девушка, которая здраво рассуждала и вела себя очень скромно. Виктор впервые встретил такие качества у красивой девушки. Как правило, они были избалованы вниманием к ним, и это накладывало весьма нехороший отпечаток на их поведение. В Ане он не увидел ничего подобного. Очевидно, простота ее родителей отразилась и на воспитании этой девушки, подумал Виктор и проникся к ней еще большим уважени­ем. Она вела буквально деловой разговор, и Виктор принял тон разговора, который ему больше импонировал, чем пустая болтовня ни о чем.

В этот вечер он проводил Аню до двери дома, где она жила, и стал прощаться без всяких сантиментов, задержав ее руку в своей и смотря в ее потупившиеся гла­за. Видно, что она еще чего-то ждала от Виктора. Подержав ее руку, он спросил:

— Встретимся еще?

В ответ услышал:

— А  ты хочешь?

Чувствовалось, что у обоих за­стучали сердца. Они понравились друг другу и не хотели просто так расстаться, чтобы никогда больше не встретиться. Они условились о следующей встрече и за­тем встречались почти каждый вечер. Только через месяц он обнял Аню и робко поцеловал и то под давлением обстоятельств.

В ее доме входная дверь была двойной и между этими дверями расстояние было ровно такое, что они вдвоем, только-только, могли разместиться. В тот вечер, пря­мо у двери, их застал холодный ледяной дождь, и Аня, прячась от дождя, затащи­ла Виктора в это междверное пространство, не открывая вторую дверь. Это тесное пространство заставило их прижаться друг к другу. Через мгновение Виктор по­чувствовал, что все — это его судьба и с силой прижал ее к себе. Она не сопроти­влялась, и их губы встретились в долгом поцелуе.

После это междверное теплое пространство стало их любимым местом, где они, в это зимнее слякотное время, выдавшееся в Харькове, подолгу стояли, тесно при­жавшись, осыпая жаркими поцелуями друг друга.

В этих романтических встречах прошло два месяца из шести, отведенных на на­писание диплома, а Виктор даже не начал рассчитывать циркуляцию, не то чтобы начать проектировать свой задуманный самолетик. Увидев, что дела с Аней уже «на мази», он, объяснив ей причину, стал с ней реже встречаться и занялся рас­четом.

Нужно было на арифмометре, а вычислительных машин тогда не было, решать десятки предварительно составляемых таблиц, при решении которых определялись необходимые семь неизвестных. За месяц он управился с этой работой. Многие похихикивали над ним, но ему некуда было отступать.  Тему диплома уже не изменишь.

Для Виктора наступал последний 1951 студенческий Новый год. Его приятель Ко­ля Нестеровский заговорил о свадьбе со своей Люсей. С Николаем у Виктора сло­жились дружеские отношения после ухода из института Бориса и Саши. Поэтому Ви­ктор и пригласил его в свою группу по проектированию «Старта» и вызвал его с каникул для подготовки материалов для разработки технического проекта. До этого Николай был активным участником «пивных турниров» и выпивал что-то до 10—12 бутылок пива. Виктор увещевал его бросить это занятие, но и без его уго­воров Николай прекратил эти занятия после того, как увлекся проектированием.

Свадьбу Николай сыграл первым в их группе, не считая Бориса и Сашы, которых уже не было в их группе. Свадьба была студенческая у какой-то родственницы, поскольку Николай и Люся, так же как и Виктор с Аней, были из других городов. Гуляли всю ночь и разошлись под утро. Было очень холодно, и, идя домой, Аня бе­жала почти бегом. Когда пришли к ней домой, она не могла снять модные, только появившиеся тоненькие капроновые чулки. Волоски ног вмерзли в этот капрон, пока они добежали домой. При этом Аня в пути молчала, а Виктор не понимал причину ее спешки. Дома Аня со слезами оттаивала злосчастный капрон и постепенно стаскивала чулки. Немного успокоившись, они посмотрели друг на друга и у каждого появился немой вопрос после этой свадьбы — а что теперь будут делать они? Вслух они не задали его друг другу, но начали думать об этом каждый про себя.

За оставшиеся три месяца Виктор спокойно сделал диплом и блестяще защитил его в мае. Он все-таки смог упрятать шасси не в крыло, как обычно это дела­лось, а в фюзеляж перед летчиком, чего не было в практике ни на одном самоле­те. Для этого пришлось удлинить стойки шасси и от этого самолет выглядел, как стрекоза на длинных ножках. Рецензент определил это как органический недоста­ток самолета, а весь проект из-за этого оценил как неудовлетворительный.

Спро­ектированный самолет выглядел таким, как Виктор его себе и представлял. Весил он всего 800 килограммов и был как игрушечный. Пилот занимал одну треть фюзеляжа по его длине, а остальное было занято мотором и шасси. Кабина заканчивалась буква­льно в хвосте, и от нее начинались уже киль и стабилизатор. Многим понравился этот карликовый по размерам, но красивый по обводам самолетик, и студенты уже не смеялись над Виктором. Также его оценил и Неман.

На защите разгорелся спор по этому проекту. Основу своего возражения Виктор построил на выдвинутом им тезисе о том, что неоптимальное решение для отдель­ного агрегата может быть иногда принято в силу того, что оно может привести к оптимальному решению для всего изделия. Неман горячо поддержал этот тезис и в свою очередь привел аналогичные примеры из своей практики. В итоге комис­сия единогласно поставила Виктору пятерку. В своей практике затем Виктор не раз использовал этот подход, который всегда приводил к успеху.

До защиты диплома у Виктора и Ани произошло решающее событие в их жизни. Они расписались, решив связать свои судьбы. Тянуть не имело смысла, и они сыгра­ли свадьбу на 1 Мая. Их отговаривали это делать на майские праздники, иначе всю жизнь будете маяться, но они не посчитались с этим суеверием. На носу бы­ла защита диплома и выпускные госэкзамены у Ани, а времени было в обрез. К то­му же нужно было оформить брак, чтобы Аня могла получить свободный ди­плом без обязательного направления на работу в предписанное место, как это практиковалось после окончания института.

Жениться Виктор решил по двум при­чинам. Первое то, что он никогда не найдет лучшей девушки, а второе и главное — он придет на работу семейным человеком и сможет полностью посвятить ей всего себя. Это не было выражением высокопатриотических чувств человека, решившего посвятить себя одному из важнейших дел в государ­стве, связанному с обеспечением обороноспособности. Это как бы подразу­мевалось само собой. Основное заключалось в желании решать сложные инженерные задачи на высоком техническом уровне. Интересовал сам процесс творчества. Не задумывался Виктор и о своей карьере, в качестве кого он будет решать эти за­дачи, так же как и о том, что он лично получит от их решения. Это стало правилом его жизни, несмотря на то, что всяких неприятностей он претерпел немало.

У родителей они совета не спрашивали, только написали о своем решении, пос­лав им фотографии и сообщив, что свадьба будет студенческая 1-го Мая. Приг­лашение на свадьбу они родителям не посылали.

Накануне праздника Виктор получил от родителей телеграмму с просьбой вый­ти с ребятами к прибывающему поезду из Мариуполя и получить у проводника в почтовом вагоне передачу с продуктами на свадьбу. Он недоумевал, зачем с ребята­ми. Потом он не пожалел, что взял их с собой. Весь угол вагона на полу был заставлен кастрюльками, баночками, мисочками, которые были упакованы и увязаны в отдельные места. В них были приготовлены всевозможные яства для свадьбы, которые мать готовила не один день. Чего там только не было! Начиная от закусок и выпечек до всяких колбас и маринованных бычков.

Это была «царская» студенческая свадьба, и ребята долго ее вспоминали, особенно марино­ванные бычки. Это  были далеко не кильки в томате из консервных банок. Свадьбу сыграли в квартире Сашиных родителей. На ней были и те Анины ре­бята, от которых он ее увел тогда в оперном театре, и увел, как оказалось, на­всегда. Свидетелями в ЗАГСе были Саша с Маиной.

К свадьбе они пошили в ателье на заказ Ане красивое удлиненное платье темно-вишневого цвета, плотно облегавшее ее стройную фигуру, а Виктору не менее элегантный коричневый костюм. Деньги у Виктора были, он уже загодя копил к свадьбе. Когда они вдвоем, одетые в нарядные одежды, проходили по улице, на них многие прохожие обращали внимание. Они представляли собой очень эффектно выглядящую красивую пару, прекрасно подходившую друг к другу.

После свадьбы Виктор перешел жить к Ане, не порывая со своей хозяйкой Алек­сандрой Павловной. С ней у него сложились довольно натянутые отношения. Она категорически не хотела, чтобы Виктор женился на Ане, считая, что она будет не­ряхой и плохой хозяйкой. Причиной тому послужил случай, произошедший в ее теа­тре. Виктор и Аня пришли на спектакль в театр и одежду с обувью оставили у нее в каптерке. Вечером, когда Виктор пришел домой, хозяйка язвительно начала отчитывать его — где это он нашел такую красавицу без подошв. Она, осматривая туфли Ани, увидела, что на них протерлись подошвы. Это ее до крайности возмути­ло. Как могла молодая, такая красивая девушка не позаботиться о ремонте своих туфель и ходить с протертыми подошвами. Это был страшный криминал в ее глазах, резко оттолкнувший от нее Анну. Вот такой упрямой оказалась эта женщина.

На день Победы, сразу же после свадьбы, к молодоженам приехали отец и мать Виктора. Им не терпелось увидеть и познакомиться с невесткой, которая на фотографиях выглядела весьма привлекательно. Познакомившись, они не разочаро­вались в невестке, а более того, были очарованы ее внешностью и кротостью характера. Аня честно призналась матери, что со­всем не умеет готовить. Мать ее успокоила, мягко сказав, что успеет еще всему научиться, совместная их жизнь только начинается и все впереди. Отец и мать пожили два дня у Александры Павловны, но и они не смогли сломить ее упрямст­ва. Она по-прежнему крайне отрицательно относилась к женитьбе Виктора на Анне. Родители не имели ничего против, а она так рьяно восставала против этой свадьбы. В итоге Виктор окончательно с ней порвал и больше с ней не встречался.

Защитив дипломы, выпускники ХАИ ждали затянувшееся распределение назначений на работу. На распределение приехал начальник управления кадров министерства. Хо­дили слухи, что распределение будет необычным. Потом стало известно, что по­лучено 15 мест во вновь создаваемое опытно-конструкторское бюро в Москве какого-то Мясищева, о котором никто ничего не слышал ранее.

Выяснилось, что в Москву действительно дали места впервые за всю историю института. В этом состояла необычность распределения, и оно же явилось источни­ком разразившегося скандала, который, в свою очередь, также явился первым в ис­тории института скандалом подобного рода. Институт собирался вскоре отметить свое 25-летие, и этот скандал был крайне некстати.

Все, естественно, стремились попасть в Москву, и вокруг этого разгорелся сыр-бор. В Москву направили всех, кто занимался конкурсным проектированием са­молета «Старт» — ХАИ-12 и несколько других, достаточно сильных студентов и ни одного еврея, а они были наиболее сильными. Всех остальных направили в     различные «Тмутаракани», наиболее близкой из которых был Омск. Правда, все они, не ожидая трех лет, необходимых для отработки как молодые специалисты, вернулись оттуда в родные края. Только тогда Виктор узнал, то все его институтские друзья оказались евреями. За годы совместной учебы у него не возникало даже мыс­ли — кто они по национальности, а вот на тебе — все они оказались евреями, на ко­торых почему-то началось скрытое гонение. Это была явно антисемистская кампа­ния, развязанная свыше. Несправедливость к евреям была второй скрытой причиной коллективного протеста студентов по поводу распределения.

Получая на комиссии назначение в Москву, Виктор стал от него отказываться и проситься в Омск. Ему хотелось вновь вернуться в этот город, оставивший у него много при­ятных воспоминаний военной поры. Неман, услышав такое от Виктора, возмутился и заявил ему в резкой форме, что Виктор не соображает, что говорит. Разве он не понимает, что он должен работать в конструкторском бюро, а не на серийном заводе, который имеется в Омске. Тогда Виктор начал объяснять мотивы своего отказа. Виктор за­явил, что он женат и ему в Москве не получить жилья, а в Омске с этим будет легче. Это совсем вывело из себя Немана, который просто грубо ему заявил:

 — Сни­мешь комнату в пригороде и будешь ездить на электричке на работу, иди отсюда, если ничего не понимаешь в жизни!

Такого оборота никто не ожидал в комиссии, и в комнате установилась напряженная тишина. Неман опять грубо ее прервал, глядя на Виктора:

— Ну, чего стоишь — в Москву поедешь, все! Иди, я тебе сказал!

Виктор с растерянным видом вышел. За дверью все, увидев  состояние Виктора, опешили, решив, что его не направили в Москву, и стали расспрашивать. Но потом, узнав о случившемся, рассмеялись.

После того, как состоялось распределение, Неман, видя его несправедливость, направил частным порядком троих к Королеву. Это были наиболее одаренные ре­бята из числа евреев, засланных кто куда. Оного из них, фронтовика Лешу Коле­сникова, все же оставили в институте на кафедре, учитывая его военное прошлое, которое послужило для него смягчающим обстоятельством.

Неман, посылая этих ребят, просил Королева изыскать возможность принять их к себе на работу. Неман знал, чем он занимается, и понимал значение тех работ, которые вел Королев. О них они немало говорили и обсуждали по вечерам, сидя вместе в одной ша­рашке. Королев очень любезно принял этих ребят, обстоятельно поговорил с ними, но взять их к себе не смог, не имея от них официального направления на рабо­ту. В 1951 году, о котором идет речь, он еще не имел той силы, которую приобрел после запуска в 1957 году своего первого искусственного спутника Земли, и ре­бята возвратились не солоно хлебавши. Королев им сказал, что если их направ­ляет Иосиф Григорьевич, то он, конечно, их бы принял, но без направления сде­лать этого не может.

Леша впоследствии защитил докторскую диссертацию и стал заведовать кафед­рой в институте. Второй посылавшийся, Женя Янтовский, очень скоро вернулся в Харьков, поступил на электромеханический завод и произвел революцию в теории воздушного охлаждения электродвигателей, разработав на основе аэродинамики теорию и метод расчета охлаждения двигателей. Затем он создал на заводе свою лабораторию магнитогидродинамических электрогенераторов и добился весьма су­щественных результатов, далеко обогнав в этом деле московскую школу МГД-гене­раторщиков, как их называли. Эту школу возглавлял заместитель предсовмина СССР академик Кирилин. Чтобы привлечь способного специалиста и одновременно подор­вать корни харьковской школы, он дал Янтовскому трехкомнатную квартиру в Москве и перевел, как доктора наук, работать Женю к себе.

После того,  как Женя оказался в Москве, он возобновил контакты с набравшим силу Королевым и вместе с его фирмой стал разрабатывать МГД-гене­раторы для космической техники. Издал фундаментальную монографию по этой теме и стал известным специалистом в этой области. Ему даже из США присылали проекты космических МГД-генераторов на рецензию. Еще в советское время он ездил в США и читал там лекции по этим вопросам. Но это направление в получе­нии электроэнергии в космосе так и не получило широкого практического выхода.

Забегая далеко вперед, следует сказать, что Янтовский ездил читать лекции по Европе и когда наступило рыночное время. Он переправил свою дочь на постоянное жительство в Голландию, а сам одно время жил в Германии, читая лек­ции, а потом там и  осел. Так пореформенная Россия лишилась знающего челове­ка и не одного его. Но об этом поговорим значительно позже и более широко. Третий, Боря Кантор, также стал доктором наук и длительное время возглавлял Харьковский филиал вычислительного центра Украинской академии наук.

Примечательная судьба этих трех людей в который раз поднимает вопрос о та­лантливости еврейской нации. В какой бы области ни трудились  представите­ли этой нации, будь то в области интеллектуального труда или среди рабочих профессий, что, кстати сказать, очень редко бывает, везде эти люди, как правило, выделяются своими способностями и это вызывает у многих озлобление и зави­сть, которые являются питательной средой для антисемитизма. Многие задаются вопросом: «Почему так выделяется эта нация?» Высказываются различные точки зрения. Одна из, очевидно, наиболее объективных, как считал Виктор, состоит в исторических услови­ях формирования этой нации.

В тяжелых климатических условиях на Ближнем Во­стоке, где зарождалось формирование этой нации, талантливые люди, борясь за вы­живание, своими успехами вызывали значительное раздражение у многих людей. Зависть и притязания большинства людей к таким людям развили у них клано­вость и корпоративность, которые и привели к формированию всей нации. Людские пороки в борьбе за выживание привели к генетическому естественному отбору этой группы людей, рас­селившихся затем по всем странам, где нередки еще случаи неприязненного отношения к ним.

Корпоративность евреев, носящая во многом интернациональный характер, сохранилась и развилась у них, как ни у одной нации, и это в значительной мере вызывает недовольство в нынешнее время. Она сохраняется, очевидно, у них в силу векового притязания и гонения на эту нацию, и корпоративность стала способом коллективной защиты в отстаивания своих интересов, которые не имеют ничего противочеловеческого. Эта нация страдает из-за своего ума. Так было всегда, но в нынешнее время ситуация резко изменилась.

Длящийся многовековой процесс противостояния арабов и евреев на Ближнем Востоке имеет в своих корнях крайнюю многовековую нетерпимость арабов, проявлявшуюся в течение многих веков. После того, как по решению  ООН после окончания  войны было образовано еврейское государство Израиль, в силу каче­ств нации Израиль быстро набрал силу и военное могущество. Этому в большой степени способствовала международная клановая помощь Израилю, осуществляв­шаяся по причине корпоративности этой нации. Она поступала, в основном, из США, где еврейская община является наиболее сильной заняла лидирующее положение во многих сферах жизни этой страны. Это постановление ООН предусматривало одновременное образование еврейского государства и арабского. Еврейское государство Израиль вскоре  было образовано, а образованию арабского государства Израиль стал сильнейшим образом  противиться, захватив часть земель, выделенных для арабов. Этому способствовала активнейшая поддержка западных государств во главе с  США. Палестинское государство не образовано до сих пор в течение вот уже более полувека и никто не может заставить Израиль пойти на его образование.

Приобретя могущество, это государство поддалось чувствам далеко не обще­человеческим и интересы его вышли за рамки совместимости с арабами. Курс Изра­иля во многом стал резко агрессивным по отношению к арабам, особенно после неудачной для арабов развязанной ими войны против Израиля. Эту войну арабы развязали под воздействием все той же вековой нетерпимости к евреям. Но, оказа­вшись значительно слабее, арабы потерпели сокрушительное поражение, а Израиль значительно усилил агрессию по отношению к арабам и перешел на путь активного притеснения арабов.

Ныне арабы, не имея силы и находясь в плену вековой неприязни к евреям, поддались отчаянию, развязав войну индиви-дуального террора, не имеющего никакой перспективы. Закончится это противостояние не скоро и не военным путем, а мир­ным путем, когда общественная мораль у этих двух народов станет иной по отно­шению друг к другу. Но общественная мораль медленно меняется в течение веков.

Между тем древняя легенда о Христе дает нам свидетельства почти мгновенно­го изменения общественного сознания, когда народ в восторге принял Христа, а через три дня распял его на кресте. История нашего времени знает, по крайней мере, два примера, когда обществен­ное сознание и мораль общества менялись очень быстро в течение десятилетий. Имеется в виду построение социализма в СССР и навязывание национал-социали­ализма фашистами в Германии. Но при этом следует отметить, что навязывание, если этот термин вообще допустим по отношение к СССР, происходило в этих, уже исчезнувших государствах на принципиально разных идеологических основах.

В СССР оно происходило на высоких общечеловеческих принципах, покоящихся на позициях коммунистической морали, в то время как в Германии происходило действительно навязывание на основе утверждения превосходства одной нации над другой, покоящееся на принципах бесчеловечной морали националистической идеологии. Очень быстро эти сознание и мораль меня­лись под воздействием гибели этих государств, но гибели по разным причинам. В Германии они изменились в лучшую сторону, а в бывшем СССР все стало наоборот. Но в том и другом случае эти изменения происходили под целенаправленным и активным воздействием государства на общественное сознание их обществ.

По­этому  арабам и евреям нужно резко и целенаправленно менять сознание своих на­родов, как это было сделано в Германии и СССР, когда в них решались общеполитические задачи по преобразованию их обществ. Что такой метод изменения общественного сознания за исторически кратчайшие сроки вполне реален, свидетельствует история этих государств. Только именно такой государственный  подход сможет обеспечить мирное сосуществование арабов и евреев на одной земле. Но для этого нужно в первую очередь изменить сознание и понимание необходимости такого пути у самих руководителей и общественной элиты этих народов, что также нелегко сделать, но с них нужно начинать. Для этого необходима соответствующая общегосударственная политика, которую эти государства должны активно прово­дить и не отдавать формирование морали и сознания нации на самотек протека­ния вековых  изменений в сознании народов.

Вернемся к нашему повествованию после столь длительного отступления, которое будет случаться еще не раз и по различным поводам, давая читателям возмож­ность отвлечься от основного повествования и поразмышлять на другие темы. 

Мы остановились на том, что произошло несправедливое распределение назна­чений на работу после защиты дипломов. Это поссорило выпускников с руковод­ством института, которое выполняло, конечно, указание свыше по поводу распреде­ления выпускников-евреев. Ребята считали, что это происки местного начальства, и вылили свой гнев на руководство института. Следует отметить, что эта не­справедливость нисколько не перессорила ребят между собой. Поэтому бывшие сту­денты все-таки отметили окончание института, но сами, без преподавателей в различных ресторанах и кафе. Собирались и отмечали партиями и группами, как они сложились за многие годы совместной учебы.

Учебная группа Виктора была наиболее сплоченной и дружной и сохранила свои дружественные отношения между ребятами, несмотря на то, что из ее соста­ва в Москву было направлено четыре человека. Все согласились с предложением Виктора пригласить на их вечер руководителя проектирования «Старта» Арсона. Они собрались в ресторане стадиона «Динамо», располагавшемся по пути в Померки, где находился их институт. На стадионе «Динамо» многие из их группы бывали и раньше в зимнее время. Виктор многих уговорил посещать ка­ток на стадионе, и они нередко заходили в тот ресторан. Там были весьма умерен­ные цены, и это был по сути молодежный полуресторан-полустоловая. Прощальный вечер прошел в ресторане весело, хотя и с немалой грустинкой. А закончился он забавным происшествием.

В то время входил в моду танец «летка-енка». В этом танце все встают друг за другом, беря впереди стоящего за талию, и начинают двигаться по кругу, подпрыгивая при этом поочередно на одной ноге, а вторую высоко выбрасывая вперед и вверх. Все это делается с гиком, визгом и криками, а главное, одновременно и синхронно в такт под музыку. Происходит одновременное повторяющееся воздейст­вие большой массы людей на пол, создавая резонансное воздействие на него. Рес­торанчик был старенький, деревянный, довоенной постройки, и балки пола, очевид­но, сильно подгнили. В середине танца, когда толпа разгоряченных молодых танцу­ющих  людей вышла в очередной раз на середину зала, раздался страшный треск, пол начал проваливаться, и вся танцующая толпа с еще большим визгом на­чала падать друг на друга. Пол только подломился посередине, во что-то уперся, и никто не провалился, так же как и не было серьезных ушибов.

После мгновенного оцепенения в зале установилась напряженная тишина, и, когда увидели, что серьез­ных последствий не произошло, мгновенно разразился гомерический хохот, шутки, подтрунивание друг над другом В зал вбежал директор ресторана. Он вначале несколько рас­терялся, но потом начал бранить студентов и требовать, чтобы они за свой счет отремонтировали пол. Один из студентов быстро нашелся и отпарировал, заявив директору, что это они предъявят иск ресторану за то, что в ресторане не обеспечивается безопасность посетителей, поскольку его администрация не сле­дит за техническим состоянием пола в зале, где собирается большое количество посетителей. Директор быстро сообразил, что дело может обернуться для него не­малыми неприятностями, быстро утихомирился и ребята стали расходиться.

Вечер был тихий, теплый, из рядом находящегося яблоневого сада доносился аромат цветущих деревьев. Все это, в дополнение к выпитому в ресторане, настра­ивало на лирический лад. Виктор и Аня пошли и уселись на зрительских трибунах стадиона. Перед ними таяли в темноте уходившие вдаль громады трибун, создавая впечатление какого-то бесконечного нагромождения. Внизу расстилался газон футбольного поля, залитый лунным сиянием. Они сидели, завороженные открывшейся им ночной картиной неопределенной дали, словно перед ними распростерлось поле их жизни, по которому им предстоит пройти. Какой она будет и какой путь их ждет впереди! Долго они сидели молча, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, пог­руженные каждый в свои мысли.

После получения назначения на работу Виктора вызвали в военкомат и заяви­ли, что он призывается в армию как офицер запаса, отобрав у него все документы, в том числе и направление на работу. И это одного его из всего института заби­рали в армию! В то время шла корейская война, и в армию призывали молодых офи­церов, не воевавших в Отечественную войну.

Во время распределения назначений на работу несколько человек направили в  авиаремонтный НИИ ВВС в город Люберцы под Москвой, и они стали военными на­учными сотрудниками. А Виктора ни за что ни про что отпра­вляют в простую строевую часть. Может ли быть большая несправедливость по отно­шению к одаренному человеку, чем этот призыв в армию его одного из всего института? Долгих шесть лет он готовился стать авиационным конструктором, проявил опреде­ленные способности и уже показал, что может быть неплохим конструктором, и вдруг — на тебе! Забирают в армию простым младшим лейтенантом после шести лет напряженнейшей учебы. Где же справедливость?

В очередной раз судьба начала свои коварные игры. У Виктора  в жизни были не одни темные полосы. Были и счастливые полосы, и их бы­ло немало. Бывают люди, у которых судьба сплошь из черных полос, а бывают и те, у которых одни светлые. Но у большинства нормальных людей судьбоносные полосы распределены равномерно между светлыми и черными. Многим кажется, что их судьба обделила светлыми, а так бывает у тех людей, у которых непомерно и необосно­ванно завышенные требования к судьбе. Если судьбу не тормошить, не требовать от нее больше, чем заслуживаешь, то она очень бережно будет вести та­кого по жизни. Так было и с Виктором. У него, как и у всякого одаренного челове­ка, черных полос было, пожалуй, больше, чем светлых, и длились они подольше. У та­ких людей вырабатывается твердость в характере и большая жизнестойкость. В итоге они либо мужественно переносят черные полосы судьбы, либо ломаются под ее ударами. Виктор не сломался, несмотря на то, что ему было нелегко подчас. Он многого добился  для себя и для семьи.

Такая несправедливость шокировала не только Виктора, но и Анну. Намного позже она рассказала Виктору, что одновременно с Виктором за ней ухаживал один ка­питан из местного авиационного училища и немалую роль в выборе сыграло ее нежелание стать офицерской женой и скитаться по неустроенным военным город­кам. Но тот был хотя бы  капитаном, а теперь она окажется женой какого-то младшего лейтенанта. Можно было понять ее разочарование. Но тогда она ничего об этом не говорила.

У нее был печальный пример ее старшей сестры, у которой муж был  команди­ром Красной Армии, и она насмотрелась на их довоенную походную жизнь и не хотела такой для себя. Печальной была его судьба и на войне. Он застрелился, чтобы не попасть в плен при отступлении, когда их часть под огнем вышла к реке, а он не умел плавать.

После случившегося с Виктором в военкомате он доложил об этом начальнику первого отдела института. Первый отдел ведал секретными делами, как и во всех других учреждениях, причастных к военным и оборонным делам. Начальником этого отдела был полковник, Герой Советского Союза, бурного и невоздержанного харак­тера. Он тут же при Викторе покрыл военкома трехэтажным матом и по­чти бегом направился в военкомат. Виктор за ним с трудом поспевал.

Никого ни о чем не спрашивая, он ворвался в кабинет к военкому, истошным криком поста­вил его по стойке «смирно» и так начал его отчитывать, что Виктор готов был провалиться сквозь землю. Буквально вырвав из рук военкома документы Виктора, он гневно прокричал ему:

— Забирай документы и езжай на работу туда, куда ты на­правлен на основании постановления Совета Министров, а не этого... — И тут он про­кричал «полное наименование военкома», воспроизвести которое невозможно.

Если бы этот горячий полковник поговорил с военкомом по-людски, то, возможно, все бы и закончилось  по-людски. А так военком, затаив злобу на этого полковника, решил отыграться на Викторе, и это очень дорого потом стоило Виктору.

Получив документы, Виктор купил бутылку шампанского, с радостью прибежал к Ане, и они устроили пир по случаю освобождения от армии. Аня впервые на свадь­бе Николая попробовала шампанское, и оно ей очень понравилось. Поэтому Виктор при каждом удобном случае покупал для Ани шампанское. Но этот пир был прежде­временный. Козни военкома все-таки сработали, и Виктор попал в армию, но уже позже, когда приехал в Москву и стал работать.

После защиты диплома Виктор еще месяц жил у Ани, ожидая,  пока она сдаст госэкзамены. Он сидел дома, вел домашнее хозяйство, в основном готовил еду и кормил Аню. У него уже был саратовский опыт по этой части. Она с удовольствием ела все приготовленное им и радовалась. Но в душе с ужасом смотрела, как она потом говорила, на все то, что Виктор готовил. Он варил украинский борщ и различные супы, готовил всякие мясные блюда и даже вареники с сыром. Их люби­мым блюдом стала селедка совместно с варениками с картошкой, облитые жареным луком. Анна все это ела и думала, чем и как будет  кормить Виктора, когда станут жить самостоятельно. Ведь она, кроме яичницы, не умела ничего готовить. Даже котлеты ей передавала мать с оказией из Ахтырки. Но потом и очень скоро она стала искусной кулинаркой, пе­реняв все от матери Виктора, которая славилась умением готовить, а Виктор за всю их совместную жизнь почти никогда не занимался готовкой на кухне. Эту за­боту Анна взяла полностью на себя, а Виктор иногда покупал кое-какие продук­ты и то только тогда, когда просила Аня.

У Виктора было свободное время, и он решил нарисовать шишкинских медведей в подарок на память своему любимому преподавателю Арсо­ну. Закончить он ее не успел и дорисовал в первые годы жизни в Москве. После этого он на многие годы оставил рисование и возобновил их, достигнув пенсионного возраста, после того как похоронил Аню и остался один. Навыки, к удивлению, у него сохранились и картины получались вполне приличными.

К концу того месячного вынужденного отпуска Виктора Саша, так же как и Аня, сдал свои госэкзамены и также собирался в Москву, но только за тем, чтобы по­лучить направление на работу. Всем, кто окончил факультет строения вещества, направление на работу выдавали в Москве в какой-то «лавочке» без названия. Учреждение находилось в невзрачном помещении на Цветном бульваре в доме № 12. С ним пое­хали еще два выпускника этого факультета, которые перешли на него вместе с Са­шей из его института.   Забегая вперед, следует сказать, что Саша получил назначе­ние, по которому он затем и отправился в неизвестном направлении и пропал из вида почти на 30 лет. Второго выпускника, ко­торый был евреем, направили преподавателем физики в школу в Западную Украину и он также пропал из вида. В том году евреев притесняли при распределениях во всех высших учебных заведениях. Третьего направили в один из подмосковных НИИ. Он вскоре вернулся в Харьков и впоследствии стал ученым и возглавил свой родной университет.

Время прибытия в Москву Саши и Виктора совпадало, поскольку после окончания вуза предоставлялось два месяца отпуска, после чего необходимо было явиться на работу по направлению. Задержка в прибытии строго наказывалась, а неявка на работу по направлению каралась уже как уголовное деяние. Они договорились, что встретятся в Москве у Бориса. Он с нетерпением ждал встречи с ними. Ведь прошло почти три года, как они расстались и не виделись все это время. Те­перь все трое с волнением ожидали этой долгожданной встречи.

После сдачи Аней госэкзаменов с первым визитом они отправились к ее родителям, где их, конечно, ждали. Ее мать Анна Алексеевна накрыла богатый стол, и они организовали практически вторую свадьбу, пригласив большое количество родстве­нников и знакомых. Ведь вышла замуж их любимая младшая доченька и привезла вместе с дипломом об окончании института еще  и мужа, такого интересного, обходительного и умного, если его направили на работу в саму Москву. Все были в восторге от молодой пары и радовались, что с самого начала у них так счастливо складывается совместная жизнь.

В Ахтырке они прекрасно провели время. Купались в Ворскле, катались на лод­ке в Буймеровке, гуляли в прекрасном сосновом бору, начинавшимся прямо от их дома. В Буймеровке у реки произошел один примечательный случай. Остановившись и сойдя на берег, они нежились и обнимались в пахнущей цветами траве. В это вре­мя Виктор заметил, как к голове Ани стала подползать небольшая серая змея. Чтобы не испугать Аню и тем самым не подтолкнуть змею к каким-либо активным действиям, Виктор стал наблюдать за змеей и ее действиями. Змея, полежав непод­вижно, отвернулась и уползла прочь. Только после этого Виктор сказал Ане о змее и рассказал близкий по случаю анекдот.

Во Франции машинист мчащегося поезда увидел кого-то копошащегося впереди на рельсах. Никакими сигналами не удавалось убрать их с дороги. После экстренной остановки поезда подбегающий машинист увидел лежащую женщину и поднимающегося мужчину, застегивающего брюки и обратившегося к машинисту со словами:

— Мсье, я знал, что кто-то из нас должен был остановиться, но вы понимаете, что я уже не мог!

Виктор получил добродушного тумака от Ани за рассказанный анекдот, и они со смехом продолжили катание на лодке.

Мать Ани, тихая, добродушная Анна Алексеевна, умная и очень скромная женщина, не могла надыша­ться на них, боясь потревожить их по утрам, чтобы молодые не испытывали ни в чем неудобств. Она  очень заботилась о своем новом молодом зяте и с горечью вспоминала своего первого, такого же пригожего, зятя своей старшей дочери, кото­рая так и жила теперь одна с малолетним сыном, не познав полного семейного счастья. Она в мыслях и на словах очень хотела, чтобы у Ани все сложилось хо­рошо. Она не могла тогда знать, какая тяжелая участь постигнет Аню через многие десяти­летия. Но это будет у Ани потом, на склоне лет, когда жизнь уже почти будет прожита. А ныне перед ними открыва­лись прекрасные и безмятежные дали предстоящей жизни.

Для Виктора в Ахтырке все было бы хорошо, если бы не ежедневные мучения за обедом. На время их приезда отец Ани, Андрей Алексеевич, взял отпуск и все время был с семьей дома. Каждый день за обедом он выпивал полстакана самогона и на­стойчиво предлагал выпить и Виктору вместе с ним, который никак не мог отка­заться и тем самым проявить неуважение к тестю. Но пить каждый день ему было в тягость, да еще этот противный самогон. Теща заметила, что Виктору  эти обе­денные выпивки крайне тягостны, и очень тактично избавила его от них, заметив мужу, чтобы он не насиловал зятя своими привычками. Провожали молодых после такого же обильного застолья, как и встречали.

Из Ахтырки молодые направились к родителям Виктора. И там все повторилось. И там было не меньше радости, и такая же была организована встреча с гостями, по су­ти явившаяся уже третьей по счету свадьбой. И там, конечно, были подарки, добрые пожелания и напутствия. Один подарок мариупольской давней подруги матери Вик­тора остался в семье Ани и Виктора на всю жизнь. Эта женщина привезла бисквит­ный торт «Полено» с орехами, оказавшийся потрясающе вкусным. Никто ничего подобного не ел, и этот торт стал «гвоздем» вечера. Аня тогда же тщательно записала подробный состав и технологию его приготовления и очень быстро затем его освоила. Поэто­му этот торт и остался в их семье как самое дорогое фирменное блюдо и затем перешел в семью их сына, когда тот женился.

На этом вечере произошел крайне неприятный для Виктора эпизод, когда он не­заслуженно, из-за своей невыдержанности, обидел мать, и горький осадок об этом его не покидал никогда. Несмотря на то, что ему доставалось от нее в раннем детстве, он нежно любил свою мать, так же как и отца.

За столом, когда все хорошо выпили и поели, начались песни. В  это время мать почему-то вспомнила своего старшего сына Сергея, залилась слезами и посетовала, что он не дожил до своей свадьбы. В этом Виктор на мгновение почувствовал некую обиду за себя, что на его свадьбе мать не к месту расплакалась из-за ги­бели Сергея. Виктор заметил раздраженно, что она никак не могла не омрачить его свадьбу своими слезами за Сергея, резко бросил салфетку на стол и вышел. Никто не обратил внимания на этот инцидент, поскольку были увлечены пением. Но Виктор быстро опомнился, вернулся и мягко извинился перед матерью. Ни в тот день, ни позже она никогда не вспоминала об этом случае, а он никогда не забывал о нем.

За время пребывания у родителей Виктор не мог не свозить несколько раз Аню к морю в Мариуполь. До этого она никогда не была на море и не видела его. Оно произвело на нее неизгладимое впечатление.  Плавать она умела, ведь вы­росла на реке, и в море чувствовала себя совсем свободно. Однажды один мужчина, увидев ее выходящую из воды, громко провозгласил: 

— Явление Афродиты из морской купели, — да так громко, что рядом находившиеся на пляже с интересом посмотрели на Аню, проводив ее, стройную и изящную, продолжительными взглядами. Виктор при этом испытал даже некоторое чувство гордости за свою красавицу